Греч А.Н. Останкино

 
 
Останкино в таком же положении, как и Кусково, — город почти поглотил уже парадную и импозантную шереметевскую усадьбу. За последние годы дворец в Останкине подвергся довольно подробному изучению — раскрылось значение его как театра, определились художники, причастные к его построению и декорировке, составлен ряд более или менее подробных путеводителей.
Однако со времени работы П. П. Вейнера в «Старых годах»14 значение дворца как эстетического ансамбля не углублялось и не подчеркивалось; статьи и брошюры, ему посвященные, не шли дальше так называемого «социологического» и архивно-археологического изучения. Но именно как ансамбль, как комплекс художественных форм, дворец в Останкине имеет громадное значение для истории русского искусства. Он принадлежит рубежу двух столетий. Именно в это время большое столичное придворное искусство и искусство дворянское не только сближаются, но нередко уже нераздельно слиты. Тех стилистических вариантов и отклонений, которые разделяют Петергоф и Царское Село от Кускова, здесь уже не найти. В конце века, в эпоху классицизма, второй круг искусства делается центральным, сливается со столичным ядром, и те отклонения стиля, которые раньше наблюдались, рисуются уже в соотношениях между вторым кругом и третьим.

Конечно, слияние это не совсем полное — и то обстоятельство, например, что предметы декоративного убранства останкинского дома в громадном большинстве случаев исполнены в дереве, подражающем то бронзе, то мрамору, — накладывает на дворец и тем самым на предметы, его наполняющие, отпечаток известного своеобразия.

Оставляя пока в стороне бытовое значение дворца как театра, следует прежде всего подчеркнуть, что останкинские вещи, останкинские отделки стен следует рассматривать как ценнейший и своеобразнейший стилистический комплекс. Почему-то историю русской деревянной декоративной резьбы кончают на XVII веке — фетишизм Петровской эпохи, вероятно, играет здесь решающую роль. Однако особо чувствительного разрыва между резьбой церковных иконостасов в храмах «нарышкинского» барокко, с одной стороны, или киевских храмов «мазепинского» барокко — с другой, и церковной резьбой елисаветинского времени не наблюдается. Стилистическая эволюция идет здесь непрерывно своим порядком, и разница между памятниками одного и другого стиля не большая, чем между перетекающими один в другой стилями Louis XIV и Louis XV. Европейские влияния ясно чувствуются в резьбе храмов XVII века,  и не только таких, как церкви в Дубровицах, Филях, Старо-Никольском, Военно-морском соборе в Киеве, — но пути их проникновения пока остаются невыясненными. Небезосновательно указывается на значение белорусских мастеров для московской резьбы XVII века — но и это обстоятельство никем не было углублено достаточно веско и научно. Странным было бы думать, что Россия, где дерево естественно является наиболее удобным и изобильным материалом для строительства и всевозможных поделок, отступила бы от него в XVIII и XIX веках. Это не могло случиться — и мы видим, наоборот, что даже такое, казалось бы, по существу «каменное» искусство, как классицизм, охотно обращается к дереву как строительному материалу. Сам Останкинский дворец, возведенный в дереве, блестящий пример тому. Еще здесь, так же как и во многих других местах — Кузьминках, Ахтырке, дерево маскируется при помощи штукатурки и окраски под камень; но уже в таких зданиях, как дом в Рождествене, дача «Голубятня», дом в Пальне Стаховичей, и, наконец, по всей городовой и усадебной провинции оно откровенно о себе заявляет, вырабатывая свои собственные конструктивные и декоративные формы. Так же обстоит дело и с декоративной деревянной резьбой. Широкое распространение ее доказывается обилием материала. Громаднейшее количество иконостасов городских и сельских церквей, отделки стен и дверей в домах и дворцах, наборные паркетные полы, всевозможная мебель — все это составляет исключительно богатый, еще совсем почти нетронутый материал.

К этому искусству причастны были многие мастера-художники, мастера-скульпторы и архитекторы. Пино, Шлютер, К. Оснер, Растрелли, Шварц, Ч. Камерон, — вот те имена иностранных художников, которые или чертежами своими, или непосредственным участием содействовали развитию резного художества в России. Позднее сюда должны быть причислены Казаков, Жилярди, Томон, Захаров, Григорьев, Бове, в чьих папках чертежей попадаются нередко чертежи внутренних отделок и мебели. Конечно, подобные же рисунки исполнялись выучениками столичных мастеров — шереметевскими крепостными архитекторами, занимавшимися отделкой дворца в Останкине, П. Аргуновым и Назаровым.

Наиболее интересные образчики деревянной резьбы сосредоточены в Останкине в Итальянском павильоне. Здесь, в небольшой комнатке, врезающейся в залу, находятся действительные шедевры резного художества. Шесть панно, оригинально и изобретательно сочетающие перевитые лентами музыкальные инструменты, военную арматуру, атрибуты торговли и мореплавания, могут быть рассматриваемы как настоящие скульптурные натюрморты.
Продуманность композиции, сочетаясь с тонкостью и тщательностью выполнения, — например, скрипка со смычком, — заставляют признать здесь руку выдающегося мастера, каким и был, вероятно, приглашенный для отделки дворца немецкий художник-резчик Споль.
Этой позолоченной резьбе несколько уступают по тонкости панно в зале, где вертикальными полосами протянулись снова музыкальные инструменты, снопы, орудия сельского хозяйства, перевитые все теми же лентами в духе пасторального искусства конца XVIII века; золоченые сфинксы и грифоны по сторонам вазы в симметричной, геральдической композиции украшают наддверия в ряде комнат останкинского дворца — они же повторяются в подножиях высоких деревянных канделябров, в наружной и внутренней лепнине дома, в росписях плафонов и обоев, свидетельствуя о том стилистическом единстве, которое повсеместно почти здесь выдержано. Створки дверей, разработанные фигурными филенками, обведенными горошинками, окрашенные в палевый, светло-зеленый, синий приглушенный цвет с белым и золотом, повторяя господствующую окраску комнаты, вносят в отделку впечатление пышности и нарядности.
 
В России немного было усадебных дворцов, где с таким вкусом и пониманием были бы отделаны внутренние помещения. Только интерьеры голицынского Марьино, знаменитых Ляличей Завадовского, Хотени Строгановых, белого дома в Никольском-Урюпине могут быть поставлены на один уровень с Останкином. Орнаментальные мотивы отделки стен и дверей повторились в рамах простеночных зеркал, в типичных столиках-консолях с ножками в виде заостренных конусов, направленных к кубикам основания, консолях, раскрашенных в нежные цвета, отделанных розетками, поясами горошинок и выемками-ложбинками. Дерево в руках шереметевских резчиков превращалось в бронзу, в папье-маше, в мрамор. Позолоченные гирлянды цветов, выточенных из дерева, украшают пьедесталы серых «египетских» статуй, образующих наличники дверей в центральном зале, а также обвивают ветви канделябров; из дерева сделаны синие вазы, расцветающие золочеными ветвями подсвечников, в концертном зале; в дереве выполнены каннелированные колонны Итальянского павильона и, наконец, многочисленные столы и треножники-курильницы, позолоченные под бронзу согласно воспроизводимым французским оригиналам. Внизу, в центре скрещивающихся диагоналей, скрепляющих ножки, помещены вазы с цветами, целые букеты, с изумительным мастерством исполненные деревянной резьбой. Некоторые предметы можно считать прямыми копиями французских оригиналов — таковы кресла в стиле Louis XVI из картинной галереи и в особенности стулья концертного зала со спинками в виде лир, буквально повторяющие модели Трианона.

Даже осветительные приборы, которыми столь богат дворец в Останкине, нередко выполнены в дереве — такова люстра, спускающаяся в центре зрительного зала театра, канделябры в Египетском зале и концертном павильоне, подвесные на цепях люлькообразные золоченые светильники. В этой области декоративных искусств дерево впервые выступает в конце XVIII века. Совершенно так же, как в архитектуре замена камня деревом позволила перекидывать смелые по своему размаху арки, часто применявшиеся Казаковым (дом Разумовского на Гороховской, дом Липгарт в Москве на Мясницкой), так в области осветительных приборов дерево и левкас, покрытые позолотой, позволяли строить многоярусные люстры, слишком тяжелые и дорогие, если бы пришлось делать их в бронзе.
Такова, например, громадная люстра, украшающая зал дворца в Архангельском Юсуповых. Позднее, в эпоху ампира, преобладающее большинство люстр, обручей, прикрепленных цепями к короне аканфовых листьев, а также бра, обычно представлявшие перевитые лентами факелы, исполнялись в дереве и левкасе, что, вероятно, было и дешевле, и удобнее, главным образом допуская большой охват этого производства мастерами-кустарями. И постепенно —  так же как и в архитектуре, где дерево так часто подражало камню, — осветительные приборы отказались от маскирующей их позолоты под бронзу и стали более откровенно сочетать раскрашенное в зеленый, голубой, красно-кирпичный цвет дерево с позолотой.

Повсеместное распространение ковров относится к середине XIX века. Предшествующее столетие пользовалось ими сравнительно мало. Наборные паркетные полы заменяли ковры. В некоторых комнатах и залах останкинского дома сохранились подобные полы с узорами, составленными из кусочков дерева различных пород и окрасок. В домах стиля классицизма наборные полы, надо думать, не что иное, как воспроизведение применительно к новым условиям жизни мозаических полов античности. Только вместо картин употребляется здесь геометрический обычно узор, розетки в центре, веера в углах, реже растительные орнаментальные побеги в бордюрах. Центральному кругу пола всегда соответствует розетка посреди потолка, откуда спущена люстра; это соответствие потолка и пола в композиции внутреннего убранства создает впечатление удивительно согласованной целостности.
 
В Останкине уцелели едва ли не  лучшие из сохранившихся мозаичных полов. Мелким узором выложен круг паркета в театральном подъезде, роскошный узор образуют полы в Итальянском павильоне и картинной галерее. Техника маркетри точно перенесена здесь с мебели, только в более значительных, увеличенных масштабах. Автором останкинских полов был мастер Пряхин. О нем, так же как об авторе стола с наборным изображением Кускова, нет никаких сведений. Только оставшиеся произведения его свидетельствуют о талантливом и одаренном мастере. Девяностые годы XVIII века — время расцвета наборных паркетных полов; в Покровском-Стрешневе, в екатерининских комнатах Царского Села, в Ораниенбаумском и Павловском дворцах, в царскосельском «Храме Дружбы» сохранились еще образчики этой также вовсе не изученной отрасли декоративного искусства в России.

Бронза, хрусталь, стекло, дерево, железо — те материалы, из которых создавались осветительные приборы, эти наиболее роскошные и изысканные предметы убранства старинных interieuroв. Стержень цветного стекла — матово-белый, голубой, реже красный, — припухая внизу, взлетает стрелой кверху, концентрически охватывают его ярусы обручей — один, два, три, постепенно суживающиеся, образующие конический каркас люстры. Вверху взметнувшиеся бронзовые перья вздымают кверху, точно фонтанные струи, мелкие стекляшки и хрусталики, по обручам, где располагаются свечи, стекают эти хрусталики вниз искрящимся, переливчатым каскадом. Такая люстра — почти застывший, остекленевший петергофский фонтан. Таковы и жирандоли, где стеклянный цветной стержень заменен хрустальной стрелой, от которой на обруч стекают стеклянные переливчатые струйки. Бра этого типа — точно разрезанная пополам жирандоль, и поэтому зеркало в фоне дополняет ее до люстры, точно висящей где-то в стене, внезапно прерванной нереальным, отраженным пространством. Все вместе — люстры, бра, жирандоли с зажженными в них свечами, с росой граненых стеклышек, переливающихся всеми цветами радуги, — подобны застывшему хрустально-зеркальному фейерверку.

Стекло граненых и округлых фонарей, также увешанных хрусталиками, вместе с бронзовыми люстрами и канделябрами, синими вазами, в своих переворачивающихся крышках скрывающих также подсвечники, — все это обилие световых приборов, бесконечно разнообразных в своих вариантах, наполняет комнаты и залы Останкина; они назначены были осветить роскошно разодетую толпу гостей, растекавшуюся в антрактах между театральными действиями по всем этим анфиладам покоев, залов и гостиных.
 
Останкинский дворец небогат станковой живописью, если исключить отсюда картинную галерею. Несколько царских портретов в рост появились здесь уже позднее. Те же, что были раньше, настолько связаны со стеной, что почти не могут рассматриваться отдельно от обстановки. Таков, например, портрет императора Павла в рост работы Н. Аргунова, портрет, несколько перегруженный аксессуарами и обстановкой, в которой теряется небольшая, но царственная фигура монарха.
 
Зато росписи на потолках и стенах встречаются в изобилии — преимущественно это орнаментальные мотивы в духе классического искусства, исполнявшиеся своими мастерами под руководством итальянца Ванзини, в свое время, по-видимому, известного в Москве декоратора, расписывавшего дом кн. Н. В. Репнина в Воронцове и московский дом Я. Булгакова. Впрочем, при более детальном рассмотрении многие росписи оказываются узорчатыми французскими обоями, прекрасно сохранившими свои краски. Такими «бумажками» оклеены, например, многие части театра; встречаются они и в других комнатах дома. Обои — также отрасль художественного творчества, на которую исследователи русского искусства не обращали никакого внимания.
 
И это тем досаднее, что нет ни одного музейного и частного собрания, где они были бы собраны хотя бы как сырой материал. История обоев на Западе уже написана; в художественных журналах попадаются специальные статьи и заметки, в Скандинавии по кускам старых обоев печатают новые, если того требуют реставрационные работы. В России же при катастрофической гибели памятников старины и искусства трудно даже собрать то, что оборванными лохмотьями еще свисает со стен некогда художественно убранных дворцов. Случайные образчики цветных «бумажек», приложенные к альбому чертежей кусковского театра, сохраняемому в Театральном музее, обои Останкина, Суханова, Белкина — если они еще там уцелели — да узорчатые листы, которыми обычно обклеивались внутри шкатулки и сундучки, вот, пожалуй, весь тот материал, который поступит в руки будущего исследователя этой области русского декоративного искусства.

В Останкине уже резко и отчетливо чувствуется дифференциация картины и декоративной живописи. Картина уже не является здесь, как в Кускове, как в Петергофе, Царском Селе, дворце Строгановых, плафоном или десюдепортом; масляные картины вытеснили здесь роспись, фрески. Картина отделилась от стены, она может быть свободно перемещаема.
В Останкине вся стеновая живопись сосредоточена в особом зале, картинной галерее, двумя парами  колонн разделенной на собственно галерею и два кабинета. Подбор холстов поражает случайностью своего качественного значения. Наряду с работ<ой> Чиньяни «Суд Париса», жанровой сценой Ленена, мифологическим сюжетом Нитуара, мелкими, почти миниатюрно выполненными композициями Платцера висят здесь посредственные и совсем дурные копии. Пожалуй, лишь общее впечатление красочных пятен на стене преследовалось здесь; известно, что картины выбирал для владельца по своему усмотрению И. Аргунов, художник, при всей даровитости своей не обладавший, конечно, значительной художественной культурой. В кабинете, выходящем окнами в сад, висит большой холст Н. Аргунова — «Узнание Ахиллеса», скопированное с оригинала, бывшего некогда в Александровском дворце Царского Села. Удлиненные, жеманные, но вместе с тем стандартные фигуры, барельефные композиции, наконец, светлые краски — все это позволяет считать картину стилистически очень характерной для классических настроений, еще мягких и склонных к женственной грациозности накануне перерождения в более строгий и холодный ампир.
Любопытно, что картинная галерея в Останкине и по архитектуре своей, и по развеске холстов на стенах очень близко напоминает такую же, выстроенную Воронихиным в петербургском доме Строгановых. Лепнина также занимает значительное место во внутренних и внешних отделках Останкина. Но и здесь также сказывается все то же невежество и невнимание к русскому искусству.

Лишь в некоторых постройках Петербурга и Москвы известно участие тех или иных скульпторов — Гордеева, Мартоса, Теребенева, Пименова, Витали и других. Но в подавляющем большинстве случаев, всегда неведомы авторы всех этих фризов, украшающих дома и церкви классицизма, тимпанов и медальонов. В мраморе и бронзе исполнялись орнаменты — в глине многочисленные слепки, но еще никто не разобрался в этом громадном, тоже исчезающем материале. Что-то принадлежит здесь мастерским крупных художников, что-то принадлежит позабытым мастерам, многое является лишь достоянием ремесленников. Случайно всплывают новые имена — скульптора [Маскина], работавшего для куракинского дома на Гороховской улице; оказывается, что у известного московского зодчего и «кавалера» М. Ф. Казакова был собственный крепостной скульптор; старые газеты сообщают множество имен иностранных ваятелей. Но разрыв между памятниками и художниками остается пока незаполненным. Останкинские рельефы приписываются почему-то мастерской Гордеева. Аллегории искусств в галерее около Египетского павильона, тимпаны в галерее против садовых окон первого этажа Останкинского дворца, фризы за колоннами и на круглых павильонных печах — все эти куски декоративной скульптуры не лишены ни композиционной умелости, ни тонкости исполнения; главное — они превосходно вяжутся с классическим стилем дома, с беломраморными статуями, украшающими его комнаты, стены и цветники.

Документы шереметевского архива указывают глухо на Бренну как мастера, причастного к останкинским декорировкам. Но с этим трудно согласиться. По стилю своему отделки комнат, столь очевидно «петербургские», скорее заставляют вспомнить Фелътена. В [украшенном] им доме [нрзб.] церкви можно найти чрезвычайно близкие к Останкину аналогии в [нрзб.] дверей, карнизов, в особенности же почти тождественных шереметевским круглых печах павильонного типа.

Литература последних лет раскрыла и подчеркнула значение Останкина как театра15. Но в теперешнем, переделанном своем виде, когда закреплены легкие бутафорские колонны, переделаны ложи, неподвижен потолок, не создается все же необходимого впечатления. И здесь, как в Кускове, нужна вполне возможная реставрация; и тогда иной смысл, главное, иную наглядность получат материалы по крепостному, в частности останкинскому, театру, собранные сейчас в двух комнатах и галерее дворца. Удаление обстановки середины XIX века в двух новых комнатах нижнего этажа, мебели из театрального подъезда [и] кабинета, розыски ушедшей из Останкина мебели и вещей в доме бывшего Охотничьего клуба в Москве и шереметевском доме в Петербурге — все эти небольшие, но необходимые работы могли бы превратить Останкино в единственный в своем роде памятник театрального и декоративного искусства XVIII века.

Небольшой регулярный сад примыкает к дому. На большом лугу среди цветников беломраморная ваза. Чугунные скамейки чередуются с белыми изваяниями. Прямая дорога-просека ведет через сад в рощу. С этой стороны деревья образуют естественное обрамление и надолго защитят старую архитектуру от назойливых новшеств современной цивилизации.

Со стороны двора нет этих держащих кулис. Флигеля в конце галерей с ампирными колонными портиками, соединенные решетками с воротами, где друг на друга выступают кентавры, обрамляют луг со стоящей посередине статуей Аполлона Бельведерского. Эти флигеля слишком низки и не отграничивают дворца от неприглядного окружения. Неуместно врезается в ансамбль по-своему превосходная, но сильно зареставрированная церковь XVII века. Верно, и строителям дома бросался в глаза этот контраст; они постарались классицизировать ее, нейтрализовать теперь не существующей раскраской в белый и палевый тон, подобно дворцу. Именно так окрашена церковь на картинах останкинского старожила, бывшего шереметевского крепостного Подключникова. Чахлые деревья — все, что осталось от рощи около пруда, теперь расплывшегося и потерявшего свои очертания лиры. Трамвай и автобус принесли сюда толпу, пыль и сор и, к стыду, типично национальное неуважение к старине и искусству.

Десятки и сотни тысяч равнодушных или заученно-озлобленных посетителей лишили жизни Кусково и Останкино. В них не осталось флюид прошлого и призрачных образов. Обе усадьбы слишком музейны. Такими омертвелыми неизбежно ждут они или хладнокровного приказа о своем уничтожении, или пожара... В своем отношении к старине мы не только ленивы и нелюбопытны, но еще и циничны...
 
 
 
Греч, А.Н. Венок усадьбам . - М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА . - 2010. - С. 180-187.