Тем не менее, при всей этой лучезарности — облик Сергия сохраняет некую загадочность, и очередные биографы задают всё тот же вопрос: кто же он был? — перечисляя возможные варианты.
Варианты малосовместимые. Отшельник, в унисон московским старцам вынашивавший православную патриотическую идеологию Руси. И он же — деятель церкви, участвовавший в её практической борьбе за влияние. Хотя всю жизнь оставался простым игуменом (да и на это едва согласился) и куда больше склонен был к монашеской отрешённости, чем к архиерейской ответственности.

Где пребывал душой? В «антониевском» отшельничестве или в «феодосиевском» общежительстве (оба термина общеприняты в церковном обиходе)?
Я отвечаю: и там, и тут. В зависимости от ситуации, менявшейся драматично и непредсказуемо.

Время ему выпало — беспощадное до кровожадности и непредсказуемое по интрижности: смена эпох, перехват властей, Русь в равновесии с Ордой... Смертельных схваток хватало и в уходящей эпохе: от Каялы до Куликова Поля и от Дюденёвой рати до рати на Воже. В памяти истории остаются именно такие кровоточащие вехи, но надо же понять, как шла жизнь — повседневная и привычная — между смертельными точками.

А жизнь шла. Ордынская власть не только не вмешивалась в дела русской православной церкви, но и духовным состоянием подвластных племён не была особо озабочена. И что важно: эта терпимость шла от Чингис-хана! Терпимость к верованиям и обычаям племён и народов, оказавшихся под общей властью.

Когда перемена власти в верхах осуществилась, русское многонациональное государство унаследовало эту ордынскую традицию, и мы это наследие имеем сейчас. К счастью... Но пока шла драма передела, ситуация менялась безжалостно. И созрела ситуация не потому, что князья и ханы не захотели поделить ресурсы (дань) и какая-нибудь ханша Тайдула стала ловчить с ярлыками, — а потому что в толще русских накапливалась жизненная энергия, которая должна была найти выход, а в толще татар энергия единоправия фатально иссякала. Орда развалилась не потому, что русские восстали, она иссякла от своей собственной замятии, и не очень нужен был финальный ярлык Менгу-Тимура, чтобы Орду «закрыть» — формальное закрытие произошло при равенстве сил, через сто лет после Куликовской битвы: постояли на Угре, постреляли через реку и разошлись. Кончилась формальная власть Орды на этом Евразийском пространстве.

А эти последние сто лет?.. Я думаю: почему, когда после Куликова Поля Тохтамыш взял Москву и в наказание сжёг, — ему это как-то «простили»? Да потому что он формально всё ещё был главой общего государства. Но когда невесть откуда взявшийся темник Мамай полез пробовать силы — ему не простили, и врезали, и осталась Куликовская битва знаком великого самоутверждения Руси.

Епифаний в финале Жития пишет о Сергии: «Отцам отец и учителям учитель, пастырям пастырь, игуменам наставник, мнихам начальник... сущий вождь...» Вождь... Слово вроде бы из какой-то другой драмы. Вождь появляется негаданно: вчера был... ефрейтор какой-нибудь, или ссыльнопоселенец, или недоучившийся юрист... или кто угодно, на кого падёт молниеносный перст истории — и удержит во главе масс вождём... впоследствии обожествлённым или проклятым, это уж как судьба ляжет... — но принявшим молниеносный удар истории.

Вот и почувствовал этот удар игумен-отшельник Сергий и благословил князя Дмитрия на рать. Отдал двух воинов: Ослябю и Пересвета, вооружил духом на поединок с Челубеем... И вписал своё имя в воинскую летопись Руси...

...И это — тот самый мальчик Варфоломей, который просил случайно встреченного старца помочь в одолении грамоты... А потом ушёл в Радонежский бор, к медведям и лисам... И основал обитель: выстроил деревянную церковку. И стал жить, отказываясь принимать подаяние и кормясь своим трудом...
Ещё двенадцать лет он прожил после Куликовской битвы тихо и праведно. И причислен был к лику святых, кажется, сразу после упокоения. Так и не сочтя себя героем...

Героем его сочли потомки. Вплоть до сего дня пишут о нём поэты как о герое, одолевшем поганых врагов и вознёсшем молитву за державу, покаравшую тех, кто не был зван.

Я не могу разделить сегодня такого отношения к татарам, но отдаю должное искренности поэтов, чьи сердца звучат в унисон тогдашним колоколам. Мне преподобный Сергий ближе в другом поэтическом преломлении. Например, в сонете Владимира Соловьёва: