Статья выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 13-06-00149а.

 

 

 

Государственное требование начальной грамотности повысило спрос на деятельность частных учителей. В 1722 году она подверглась проверке: Петр указал Синоду выяснить, кто в Петербурге занимается учительством и какова их квалификация (могут ли они «веема правилно грамматичный фундамент ко чтению и письму научением вкоренять»). В итоге сформировалось дело3, дающее редкую возможность узнать, кто учил детей грамоте, и увидеть усилия, нацеленные на образовательную реформу, не на указном уровне, а в повседневной практике.

Исполнение указа поручили игумену Александро-Невского монастыря Феодосию, а тот — учителю начальной школы этого монастыря поддьякону Иродиону Тихонову. Поддьякон обратился к протопопам церквей с просьбой предоставить ему сведения об учителях из их приходов. Они же должны были передать учителям повеление явиться на аттестацию к Тихонову. Всё было исполнено.

В отчёте Синоду Тихонов сформулировал требования к начальному преподаванию, которые выдвигали церковные идеологи реформ в области образования (в первую очередь — Феофан Прокопович) и которые Тихонов, видимо, разделял. Он писал о том, что учителя сами должны хорошо знать азбуку и «естество письмен» (то есть знать, какая буква какой звук обозначает, и не пропускать этот первый этап обучения); только потом учеников «в слоги впущать, по слогах же — в речения». После Азбуки изучаются молитвы «Отче наш», «Помилуй мя, Боже», Символ веры, Целованье Пресвятой Богородице и Десятословие (10 заповедей) с толкованием по недавно напечатанным книгам «Первое учение отрокам», «как в предисловии тех книжиц изображено». «И то, — писал Тихонов, — определённое учение так крепко изучать, чтоб они не точию изустно читать, но и разумевать могли. А они, учители, учат словенского чтения, псалмов и молитв и писания, ничтоже грамматического разума и правописания сами знающи».

Иначе говоря, Тихонов выяснил, что учителя ведут обучение не по новому пособию «Первое учение отрокам» (издания 1720 года), созданному Прокоповичем, а по старинке и даже, возможно, не по азбукам и букварям, а по случайным текстам, непригодным для начинающих. Принципиальное отличие допетровских азбук от предложенного Феофаном заключалось в текстах, читавшихся в качестве начального чтения. Ранее это были тексты молитв и псалмов, то есть тексты, обращенные к Богу, в целом носившие поэтический характер. Прокопович ограничился двумя молитвами, другие же церковные тексты («Краткое толкование Десятословия», «Символ веры» и «Девять блаженств») являлись для обучения детей новыми, а для учителей весьма неожиданными: они были «аналитическими» и давали набор конкретных знаний о православном учении. Этими знаниями профессионально владели священники, они входили в православное богослужение, но не в детское учение. Петр намеревался развивать образование именно в таком направлении, предлагая создание и введение в начальное обучение катехизисов, разъяснявших все стороны православного учения. «Первое учение отрокам», писал П. Пекарский, «возбудило толки и недовольство», которые относились в том числе и к тому, что детей, «неспелых разумом», учили не псалмам и молитвам, а толкованиям заповедей, Феофана называли «древнего обычая истребитель»4.

Работа Тихонова с учителями являлась осуществлением на практике идей Феофана, которым, возможно, и была инициирована. Учителям, прошедшим аттестацию, Тихонов должен был выдать «список с грамматики, которую он при себе имеет», для их дальнейшего усовершенствования. О какой грамматике идет речь? Новейшей была изданная в 1723 году Грамматика иподьякона Фёдора Максимова, в которой делалась попытка объяснения именно русской, а не славянской грамоты5. Но Тихонов мог иметь грамматику Смотрицкого или Копиевского.

Какую же ситуацию в деле начального обучения грамоте отразила проверка Тихонова?
Протопоп церкви Самсона Странноприимца сообщил, что в его приходе имеется «школа для учения детей ведомства Городовой канцелярии, в которой был учителем Дмитрий Иванов, и нынешним летом от воровских людей убит. А ныне в той школе учителя нет. Проучивает и надсматривает из учеников Антон Емельянов. Да живёт в приходе прежние оной школы учитель Афанасий Кирилов и в доме своём и по приходским домам детей грамоте учит, а правописанию искусен ли, того не знаем, а кроме его, иных учителей в приходе не обретается» (л. 9).

Протопоп церкви Успения Богородицы сообщил: «При церкви нашей школ никаких не обретается и нигде подчинённых нам никаких учителей нет. А слышно, что детей в учении имеют на квартерах своих присланный из суздальских обретающийся при церкви нашей дьякон Матвей Артемьев, да из мирских Лаврентий Константинов, да в доме господ Толстых Михайло Осипов. А больши кто где какие учители есть ли, мы несведомы» (л. 11 об.).

По таким докладам получился список из 13 учителей:
1) из церковников, совмещавших учительскую деятельность со службой в церкви:
— псаломщик Воскресенской церкви на Васильевском острове Авраамий Горбачевский,
— дьячок церкви Симеона на Московской стороне Автомонов,
— дьячок церкви Исаакия Далматского Семён Гаврилов,
— пономарь церкви Исаакия Далматского Иван Абрамов,
— дьякон церкви Успения Матвей Артемьев, обучавший детей своего квартирного хозяина.
2) из церковников, не имевших места службы:
— дьячок из Копорья Лаврентий Константинов.
— пономарь Василий Круглишов,
— «гошпитальный дьячок» Иван Герасимов,
— бывший поддьяк новгородского архиерея Афанасий Кириллов,
— дьякон Иван Фёдоров, учительствовавший в «Академической Санкт Питер бурхской школе»,
— пономарский сын Иван Гаврилов (учит «всякого чину малых детей словенскому чтению в доме тестя своего городового казённого кузнеца Дементья Гаврило-ва, которой имеет дом свой в Белозерской слободе» (л. б об.).
3) из мирских людей:
— дворовый человек Михайло Осипов, учивший внуков графа П. А. Толстого чтению «за волю их господскую»,
— церковный староста кафедрального Троицкого собора Афанасий Артемьев.

Всем был объявлен указ прийти к Тихонову «на пробу» и быть у него «в послушании». Дьякон Матвей Артемьев, не приступая к экзаменам, дал Тихонову расписку в том, что учить больше никого никогда не будет. Учитель Академической школы дьякон Иван Фёдоров экзаменоваться отказался на том основании, что учителем в школу он назначен государевым указом, и Тихонов лишить его этого звания не полномочен. Дьячок Стефан Гаврилов долго скрывался от испытаний, продолжая учительствовать, но в конце концов был Тихоновым экзаменован и отстранён от учительства.

Всего Тихонов «опробовал» 9 человек. Четверо, по его мнению, оказались к преподаванию не подготовленными. Остальным он дал такую оценку: «в азбуке писмена, слоги, речения и просодии в произношении правильно употребляют», но «грамматики и правописания не знают». Староста Троицкого кафедрального собора Афанасий Артемьев (он же — Мельников) экзамен выдержал неплохо: «всё, кроме грамматики и правописания, знает» (л. 8). Артемьев и Гаврилов заявили, «что желают с грамматики списков и науку восприять». Иначе говоря, они не хотели расстаться с учительской деятельностью и были готовы совершенствовать свои знания. Об Афанасии Мельникове известно, что он был из купечества и в церковные старосты выбран от купцов Гостиного двора в 1716 году. В его обязанности входил сбор церковных денег и надзор за хозяйством храма. Троицкий священник никак не хотел отпускать Мельникова с этой должности, поскольку «работал оной Мельников в старостах беспорочно». В 1721 году Афанасий писал: «А я, нижайший, купечества ныне не имею», т.е он утратил свои торги. Очевидно, что в работе учителем Мельников видел возможности для жизнеобеспечения6.

Пособия для дальнейшего обучения Тихонов выдал только двоим — Аврааму Семёнову (Горбачевскому) и Афанасию Кириллову. Последний подал ему прошение вновь определить его в «ведомство канцелярии от строений ... в школу учащим на место умершего учителя Дмитрия Иванова, понеже в той школе с октября месяца 1722 года и поныне совершенного учителя не обретается» (л. 27). Тихонов поддержал его прошение перед Синодом. Старший ученик этой школы Емельянов, временно исполнявший учительские обязанности, тоже держал экзамен, но неуспешно.

Предполагалось, что прошедшие аттестацию учителя будут в дальнейшем пользоваться консультациями Тихонова. Однако никто к нему не приходил, на что он и жаловался в Синод. Видимо, дело по усовершенствованию учителей, начатое с энтузиазмом, вскоре заглохло.

Чтобы не сидеть без дела, Тихонов решил самостоятельно продолжить выявление тех лиц, кто «учит без указу» (видимо, он имел в виду свой собственный «указ»), и в результате представил в Синод ещё один реестр. Оказалось, что в Петропавловской крепости по приказанию коменданта обучением занимается солдат Пётр Матвеев. Дьячок Пантелеймоновской церкви при военном госпитале Иван Семёнов открыл школу на шлюпочном дворе. В собственных домах учительством занимались бывший царский певчий Семён Васильев, дворовый человек Иван Семёнов, писарь Белозерского полка Иван Иванов, кузнец литейного двора Петр Иванов.

Однако ошибочно полагать, что то количество учителей, которое Тихонову удалось выявить в населении Петербурга, действительно охватывало всех лиц, занимавшихся начальным обучением детей. Это была лишь их малая часть. И дело не в том, что некоторым удалось скрыться от его «облавы», а в том, что для поддьякона Тихонова речь шла только об одном типе учителей — о тех из них, кто занимался обучением «словенской грамоте» (т.е. церковнославянскому языку).

Есть возможность дополнить его данные материалом петербургской переписи 1718 года7. В ней упоминаются подьячие, также обучавшие у себя в доме детей. Так, у дьяка Ратуши Ф. Тимофеева учился 12-летний сын новгородского посадского человека; у канцеляриста Н. Кондратова «для приказного обучения» проживал 15-летний ученик8. Эти лица, занимавшиеся учительством, относились не к церковной, а к приказной сфере, и обучали совсем иному — «приказной науке», поэтому они под начало к Тихонову попасть не могли. Видимо, по той же причине отказались к нему явиться солдат, кузнец, ротный писарь, царский певчий и другие светские лица, занимавшиеся учительством. Во всяком случае, солдат и ротный писарь подчинялись своему военному начальству, а не церковным властям. Дворянских детей зачастую обучали их дворовые люди, среди которых обязательно были грамотные, ибо без них не могло функционировать большое хозяйство. Одного из них, в доме графа Толстого, и обнаружил Тихонов. Но в переписи их учительская практика, конечно, не отмечалась. А вот учителя-иноземцы в переписи есть, и это единственная категория учительствующих лиц, которые так прямо и названы — «учитель». Так, учитель Петер Дорн обучал 13-летнего сына купца первой гильдии С. И. Панкратьева9. Иноземец же учил детей дворян Самариных10.

Как видим, большинство учительствовавших — люди, не имевшие доходов от своей профессии. Они пользовались знанием грамоты для прокормления. Считалось, что каждый грамотный человек мог обучить этому другого. Профессиональные учителя как особая группа в обществе того времени отсутствовали, и именно деятельность Тихонова позволяет зафиксировать первые попытки эту группу создать.

Само начальное обучение не представлялось тогда чем-то единым. По нашим представлениям, начальное обучение одинаково для всех и различается только качеством преподавания. В допетровское время на это смотрели иным образом: начальное обучение (особенно для людей разных сословий) имело разные цели и разные процедуры. После первого шага (азбуки) оно приобретало сугубо специальный, прагматический характер.

То самое учение «словенской грамоте», о котором радел Тихонов, предназначалось для «строения души», для умения читать необходимые христианину душеполезные тексты. И в этом смысле оно понималось как «общеобразовательное», т.е. предназначенное для всех православных христиан. Среди первых текстов для чтения обязательными являлись молитвы и псалмы, которые следовало не только научиться читать, но и знать наизусть и «разумевать». Речь шла об изучении сакральных текстов, обращенных к Богу, их неверное прочтение и искажение являлось кощунственным, бессмысленным и вредным. Чтение без учителя священных текстов могло быть полезным только при хороших навыках и умениях «словенского чтения». Детям из церковных семей они были необходимы не только для душевного спасения, но и для профессиональной деятельности. В данном типе обучения речь шла только о чтении, а не о письме, оно готовило человека к сознательному церковному поведению, роль письма здесь оказывалась второстепенной, и ему либо не учили совсем, либо делали это поверхностно.

Иное дело — обучение в грамотной среде приказных. Это были люди «письменные», владевшие в первую очередь письмом, и главным в начальном обучении для них являлись прописи, а не азбуки. Конечно, и они сначала овладевали буквами и чтением по слогам, а затем — чтением молитв, но тексты Писания были уже не для них. Их наука была иной: научиться составить любой документ, и начинали они эту науку с переписки текстов.

Обучение грамоте могло носить и чисто бытовой характер: для себя и своих нужд, для повышения своего статуса, для получения доходов. Такую грамотность приобретали от других грамотных людей, и ею могли владеть и крестьяне, и горожане, и дворяне.

Петр дал совершенно новое направление начальному обучению: во-первых, организация системы школ, и, во-вторых, преподаваемое в них знание фокусировалось на математике". Церковники считали это «странной прихотью законодателя», подрывавшей нормальное славянское обучение12. Но эти начальные школы логично сочетались с основанным им высшем звеном «технического» обучения в Петербурге: Морской Академией при Адмиралтействе. Она должна была и принимать к себе учеников из цифирных школ, и поставлять в них учителей.

К концу XVIII века гигантские трудности из-за отсутствия школьной традиции в Московской Руси оказались преодолены. В России были созданы церковная и светская школьная система образования и организована подготовка учителей. Сформировалось и государственное «надзирание» за учительством и его преподаванием. И в то же время обучением детей широко продолжали заниматься «непрофессионалы». В 1787 году В. В. Крестинин описывал состояние обучения на Двине; там всё делалось «по старинному обыкновению»: «... Обучение детей грамоте находится по большей части в руках полуграмотных женщин и слабых стариков...»13

Контингент учительствующих (гораздо более разнообразный, чем на Двине), не состоявших на государственной службе и учивших детей «чему-нибудь и как-нибудь» за родительские или общинные деньги, существовал неизменно: учинить над ними контроль, как пытался сделать Тихонов, не удалось никогда. Это явление повседневной российской жизни остаётся малоизвестным, хотя его значение несомненно и свидетельствует о том, что сфера образования оставалась (и остаётся сейчас) далеко не полностью монополизированной государством, что у общества имелись и имеются свои собственные образовательные стратегии.
 

"Родина" . - 2014 . - № 3 . - С. 34-36.