Столетняя годовщина начала Первой мировой войны, которая привела к краху четыре европейские монархии — важный повод для осмысления уроков прошлого. Приблизиться к пониманию места России в мировом конфликте могут помочь размышления наших соотечественников, предвосхищавшие в начале прошлого века великие испытания, которые ожидали Отечество. Одним из них был князь Виктор Сергеевич Кочубей, родившийся в I860 году потомок знатного аристократического рода, внук знаменитого члена Негласного комитета Виктора Павловича Кочубея и (по материнской линии) не менее знаменитого начальника III отделения Александра Христофоровича Бенкендорфа. Будучи женат на княжне Е. К. Белосельской-Белозерской, Виктор Сергеевич доводился зятем Н. Д. Белосельской-Белозерской (урождённой Скобелевой), а значит, и её брату — выдающемуся военачальнику Михаилу Дмитриевичу Скобелеву.

 

Внешне жизнь князя отнюдь не богата событиями и типична для людей его происхождения и круга. Закончив домашнее образование в 1878 году, он сдал экзамен на офицерский чин при Михайловском артиллерийском училище и был зачислен подпоручиком в 8-ю конно-артиллерийскую батарею, откуда вскоре переведён в Кавалергардский полк. Однако карьера Кочубея состоялась не как военная, а как придворная. В 1890-1891 годах он сопровождал наследника престола, цесаревича Николая Александровича в печально известном путешествии на Дальний Восток, а после вступления нового императора на престол стал флигель-адъютантом. В 1899-м гвардии полковник Кочубей получил первый генеральский чин, был зачислен в свиту Его Величества и назначен начальником Главного управления уделов Министерства императорского двора и уделов. Этот пост он занимал вплоть до Февральской революции 1917 года. В 1909-м, во время празднования 200-летия Полтавской битвы, князь получил свитское звание генерал-адъютанта, а в 1911 году был произведён в генерал-лейтенанты.

За тридцать с лишним лет придворно-административной карьеры Кочубей получил второй генеральский чин, не пройдя курса не только военной академии, но и военного училища, не занимая ни строевых, ни штабных должностей. Но в 1910 году появилась его книга «Вооружённая Россия, её боевые основы», местом издания которой был указан Париж1. Этот объёмистый — более 300 страниц — труд представляет нам автора как незаурядного военного и государственного мыслителя, который попытался объективно оценить степень готовности России к будущей общеевропейской войне и перспективы её участия в ней. Многие его оценки и выводы прозвучали «пророчеством Кассандры» — подобно знаменитой записке Петра Николаевича Дурново, поданной на высочайшее имя в феврале 1914 года и предрекавшей России поражение в войне с Германией и неминуемый революционный взрыв2.

Будучи убеждён, что война есть неизбежное, «природное» явление в жизни человечества, Кочубей рассматривал положение России в военной области, исходя из состояния её важнейших ресурсов или «основ»: политической, военной, социальной, экономической. Первым условием, влияющим на военную мощь любой страны, Кочубей считал её государственный строй. «Всеобщая воинская повинность логически вытекает из демократического понятия о современном отечестве ... она лишь в демократическом государстве применима с успехом»3. В устах свитского генерала подобное высказывание выглядит неожиданно радикальным, но дальнейшие рассуждения призваны всё расставить по местам.

Говоря современным языком, Кочубей был интуитивным сторонником формационного подхода к развитию государственности, каждому из этапов которого он полагал соответствующим свой социально-психологический тип воина. Для эпохи «самодержавной монархии» характерным является тип подневольного «солдата-жертвы», лишённого подлинно патриотического чувства. Этому типу князь противопоставил тип «солдата-гражданина», сознательно исполняющего долг перед отечеством»и правительством. Для России необходимость политических преобразований, по мнению князя, стала очевидной в годы Русско-японской войны, когда «русский народ отказался идти на смерть в защиту ещё не существующего отечества и из-за политики, в изобретении которой он участия не принимал»4. Политические реформы представлялись автору необходимыми именно с точки зрения интересов обороны страны, но они должны были иметь разумные пределы. «Золотой серединой» с точки зрения реализации идеи вооружённой нации, способной отстоять свои интересы в мировой политике, автор считал конституционную монархию. Таким образом, Манифест 17 октября 1905 года учёл важнейший урок войны с Японией: политическая реформа привела государственное устройство в соответствие со способом организации вооружённой силы на основе всеобщей воинской повинности.

Эта относительно позитивная оценка автором политической «основы» военной подготовки России к будущей войне сочеталась с весьма критическим отношением к военной мощи страны. Взгляды Кочубея на этот предмет представляют собой довольно причудливый синтез явно консервативных и даже архаичных установок и вполне современных его эпохе прагматичных представлений, доходящих до уровня пророчеств, сбывшихся спустя годы и десятилетия.

Кочубей не скрывает своего критического отношения к итогам военных реформ 1860-х — 1870-х годов, олицетворявшихся личностью Д. А. Милютина. Они, по мнению автора, пагубно сказались на уровне командного состава армии. Высшие военные посты постепенно оказались заполнены военными бюрократами с академическим образованием, вытеснившими боевых генералов — героев азиатских походов. «Высшее начальство вооружённых сил России составлено из военных мандаринов, произвольно толкующих фантастическую науку, ничего общего не имеющую с трагическим объектом современной войны»5. Менталитет таких военных деятелей конца XIX — начала XX века, как М. И. Драгомиров, П. С. Ванновский, А. Н. Куропаткин, казался Кочубею слишком мирным, рассудочным, чуждым «духу полководства». В частности, взглядам выдающегося воспитателя войск Драгомирова о необходимости бить врага с наименьшими потерями Кочубей противопоставил взгляды немецкого военного теоретика К. фон дер Гольца6 — уничтожать главные силы противника, не считаясь с потерями, ибо значимость цели может компенсировать жертвы.

Не менее мрачную оценку дал князь и офицерскому корпусу русской армии в целом. Задавшись вопросом о состоянии духа основной массы русского офицерства, автор отвечал: «Его можно выразить чувством общей безнадёжности, под впечатлением которого он (офицер. — Авт.) предаётся самым грубым развлечениям, либо увлекается революционными тенденциями. При существующем положении вещей в русской армии обер-офицеру нет почти другого исхода, как быть горьким пьяницей или сделаться малосознательным протестантом»7. В этой связи Кочубей весьма едко отзывался о непосредственном исполнении офицерством своих функций: «В былое время образование нижних чинов русской армии поручалось Николаю Чудотворцу, недавно его передали угоднику Серафиму, в последнее время им занимались революционеры; пора, чтобы хорошие офицеры занялись им добросовестно»8.

Кочубей оценил и уровень боевой подготовки различных родов войск, начав с самого многочисленного из них: «Русская пехота в принципе хорошо вооружена, но скверно снаряжена; она вынослива, обладает хорошим шагом, но она неповоротлива, неуклюжа и плохо маневрирует. Её стрельба отвратительна, её наступление медленно, её атака нерешительна и лишена импульса... В одиночку русский пехотинец хуже, нежели в массе... Штыковой бой, восхвалённый покойным Драгомировым, ему совершенно не известен»9. Недостатки русского пехотинца, по мысли автора, неверно было бы ставить в укор самому солдату, так как в большинстве своём их причины кроются в пороках командиров. Интересно, что ещё сто лет назад князь нащупал тот подход к пониманию ментальности русского солдата времён Первой мировой, который сегодня стал предметом ряда интересных исторических исследований10: «Он был крестьянином и таковым остаётся; к чему рисковать ему жизнью? Когда он попадает в плен, его служба сама собою прекращается, его обязанности также»11.

Не менее строгие оценки заслужила и русская артиллерия, которая, по мнению Кочубея, фактически не отвечала своему боевому назначению. Среди причин такого положения, полагал автор, одно из центральных мест занимало господствующее среди артиллерийского начальства представление об артиллерии как совершенно самостоятельном роде оружия со своими особыми задачами. «Партикулярность артиллерийского духа отзывается крайне вредно на услугах, которые она (артиллерия. —Авт.) должна оказывать другим родам оружия. Артиллерийское начальство или совершенно игнорирует специальные условия боя, специфические для пехоты или кавалерии, либо претендует их подчинить нуждам артиллерийской службы»12. Этот упрёк подтвердился в годы Первой мировой, когда фронтовая действительность дала самые серьёзные основания для взаимных претензий и столкновений между представителями различных родов войск. Так, генерал А. Е. Снесарев, командовавший тогда пехотной дивизией, в ноябре 1916 года замечал на страницах фронтового дневника: «Ясно одно: между пехотой и артиллерией — пропасть; артиллерия, будучи соподчинённой, не хочет подчиняться и прикрывается своей специальной миссией; не отвечая за участок, она хочет выгородить себя от подчинения, т. е. занять какое-то барское положение силы, воюющей по своему настроению и пониманию и ничем не связанной...»13

Проблемы качества русской артиллерии, которые Кочубей называл «недостаточной действительностью», он видел в низком уровне огневой подготовки и малой подвижности, безусловно, связанных с неудовлетворительной работой по обучению расчётов. Однако имелись причины и чисто материального характера. Недостатки навыков практической стрельбы объяснялись экономией снарядов и ресурса орудий в процессе боевой учёбы. Низкую подвижность артиллерии порождали недостаток лошадей, годных к использованию в артиллерии, низкое качество упряжи и, наконец, тяжёлая материальная часть, плохо приспособленная к транспортировке в условиях российских дорог. Корни этого Кочубей во многом усматривал в деятельности военного ведомства, в котором наблюдались не только неизбежные рабочие просчёты, но и распространённые факты злоупотреблений. «Если к недостаткам, происходящим вследствие лихоимства и недобросовестности, ещё прибавить все те, что происходят под влиянием ложной технической выработки, как то: чрезмерная тяжесть орудий, лафетов, ящиков и фургонов полевой артиллерии, неповоротливость и громоздкость её обоза и проч. и проч. соображения, то приходишь к заключению, что материал русской артиллерии оставляет желать много лучшего»14.

Сродни артиллерийским и проблемы специальных и технических войск: инженерных, железнодорожных, электротехнических, воздухоплавательных и прочих. Наряду со склонностью этих служб к обособленности, низкой оснащённости и слабой выучке автор указывал на такой порок, как коррупция в среде начальства. «Их начальники охотно участвуют в выгодных предприятиях, где можно заработать побольше денег; за неимением таковых они легко придают военным работам характер весьма нечистоплотных сделок... До тех пор, пока эти службы не будут поставлены в прямую и полную зависимость (курсив Кочубея. — Авт.) от высших начальников армии, они не утратят своего отвратительного коммерческого характера»15.
Ещё более резкие отзывы Кочубея, несколько лет прослужившего в Кавалергардском полку, получила русская кавалерия, которую он считал одной из худших в мире. «Ее начальство, как высшее, так второстепенное, не умеют ни ездить верхом, ни распоряжаться конными силами... Нижние чины службы почти не знают, не умеют ездить верхом, ни владеть оружием»16. Совершенно уничтожающих характеристик князя заслужила казачья кавалерия. «С военной точки зрения казаки представляют самый неимоверный bluff (самообман. — Авт.), какой только может отметить какая-либо из современных кавалерии. Пользуясь совершенно ложной репутацией, современные казаки на самом деле представляют лишь скверную конную милицию»17.

Все эти соображения подвели Кочубея к выводу о том, что вмешательство России в крупный военный конфликт, в особенности с сильными противниками — Германией и Австро-Венгрией, — будет для неё губительным. Впрочем, в 1910 году автор надеялся, что Россия сможет избежать участия в большой европейской войне, он верил в рационализм и здравый смысл русской внешней политики. Будучи горячим сторонником дальневосточного направления имперских устремлений, он был убеждён, что на европейском театре у России более нет интересов, которые стоило бы отстаивать военной силой. Даже к сложившемуся франко-русскому альянсу Кочубей относился с известной озабоченностью, так как форсированное размещение русских займов во Франции всё глубже загоняло Россию в зависимость от экономически более сильного союзника: «Постепенно французское общество приучилось смотреть на русскую державу, как на вассальную страну, не имеющую права вести самостоятельную политику без разрешения её французских кредиторов»18. Кочубей не верил в существование у России надёжных союзников в Европе. Союз с Англией призван защитить Россию лишь в случае нового столкновения с Японией. Балканские государства всегда будут искать поддержки России, но, занятые собственными распрями, не могут выступать проводниками её интересов в регионе.

Каким же представлялся князю сценарий вооружённого противоборства, если война на Западе всё же разразится? По его мнению, главная угроза таится внутри страны, ибо её вооружённые силы в критический момент могут оказаться несостоятельными в военном и ненадёжными в политическом плане — всеобщая мобилизация при существующем состоянии армии, резерва и соответствующих законов неминуемо приведёт к революционному взрыву. Воспрепятствовать ему может комплекс решительных мер. С объявлением войны Кочубей предлагал ввести пост Генералиссимуса (Верховного Главнокомандующего) с чрезвычайными полномочиями и назначить на него по высочайшему представлению лицо, пользующееся абсолютным доверием императора. Следующим шагом должна стать милитаризация всех сфер жизни страны: гражданских, административных, судебных учреждений и экономики с подсудностью военно-полевому суду. Специального режима потребует управление национальными окраинами с целью недопущения проявлений национализма и сепаратизма. Все эти меры автор упоминал как само собой разумеющиеся и бесспорные. Сегодня хорошо известно, что в условиях начавшейся войны власти крайне нерешительно и непоследовательно осуществляли мероприятия в сфере мобилизации хозяйства и управления.

Действительно сложной задачей представлялась Кочубею милитаризация главного звена российской экономики — сельского хозяйства — и самой многочисленной части населения — крестьянства. С этого момента размышления князя приобретают черты прогнозов и прорицаний. Памятуя об аграрных выступлениях 1902 и 1905-1907 годов, автор склонен считать крестьянство крайне ненадёжным элементом, у которого узко индивидуалистические интересы превалируют над интересами государства, в том числе и в сфере обороны. В условиях войны эта ненадёжность выразится в равнодушии к исходу борьбы России с врагом, в склонности к пассивному коллаборационизму. Действие же законов и власть администрации распространяются на сельскую местность и её население лишь условно, авторитет власти признаётся деревней лишь постольку, поскольку он опирается на вооружённую силу.

Процедуру милитаризации деревни автор представлял себе так. С началом войны сельская местность должна быть взята под контроль специальными воинскими контингентами, преимущественно конными, оснащёнными легкой артиллерией. Они обеспечат проведение всех мобилизационных мероприятий, поддержание порядка, а в случае захвата территорий противником выступят основой партизанского сопротивления. Кочубей не отрицал, что под термином «милитаризация» фактически скрывалась терроризация деревни во время войны, то есть открытие внутреннего фронта — фронта Гражданской войны. На ожидаемые упрёки автор отвечал: «Раз дело касается отечественной обороны, то цель оправдывает средства даже тогда, когда последние на первый взгляд могут показаться особенно суровыми»19.

Этот несложный по своей сути довод, который не сразу оценили современники, можно считать предпосланным грядущим событиям российской истории. «Предлагая милитаризацию или, вернее, терроризацию (курсив автора — Авт.) деревни во время войны, я подчиняюсь перед роковой необходимостью. Каждому человеку, мало-мальски преданному своему отечеству, тяжело сознаться в том, что многочисленная часть его населения может в случае государственной опасности не оказаться на высоте своего гражданского долга. Что же делать, когда, трактуя об активной обороне России и представляя себе поведение её крестьянского населения во время присутствия в ней неприятельского нашествия, так и грезится отвратительная картина: словно видишь общество крестьян со старостой во главе, встречающее с хлебом и солью неприятельские разъезды; как бы слышишь старосту, говорящего от имени своих односельчан иностранному офицеру, гордо сидящему на коне: «.Батюшка! наши мужички народ тёмный и им всё едино перед кем преклоняться, только бы хлебушка хватило на баб да детишек, а там ведь в писании сказано, отдай кесарю кесареву, а Божье Богу! (курсив автора. — Авт.)»20.

Военную кампанию, которую России предстоит вести на Западе, Кочубей видел исключительно оборонительной. Причём в борьбе с определённо более сильными и подготовленными противниками России придётся широко использовать один из своих уникальных ресурсов — огромные пространства. Автор считал, что особенностью России в стратегическом отношении является отсутствие таких ключевых пунктов или регионов, захват которых противником безусловно привёл бы к неспособности продолжать сопротивление. Решающим условием дальнейшей вооружённой борьбы в таком случае будет сохранение главных сил русской армии. Они останутся гарантом отпора врагу, силы которого будут распыляться, а коммуникации — растягиваться по мере проникновения в глубь территории страны. При этом Кочубей допускал, что армия оставит не только Петербург, но даже и Москву — и тут в качестве поворотного пункта сопротивления России иностранной агрессии он совершенно неожиданно указал один из десяти уездных городов Саратовской губернии: «Допустим, неприятелю удалось овладеть, кроме Петербурга, ещё и Москвой, но что главные силы России ещё окончательно не поражены и что они закрывают доступ, например, к Царицыну... Спрашивается, в каком стратегическом положении будет находиться неприятельское нашествие? — Пожалуй, в весьма невыгодном положении, особенно если нашествие направлено с запада на восток (курсив автора. — Авт.)»21.

Здесь определённо просматриваются впечатления от наполеоновского нашествия 1812 года и идущее из XIX века представление о самодостаточной армии, способной сражаться в дальнем походе, не завися от промышленных центров и транспортной инфраструктуры. Грозным пророчеством встаёт образ беспрецедентной по масштабам войны, охватившей невообразимые пространства от Вислы до Волги, переломным моментом, которой станет борьба за Царицын, получивший в 1925-м новое название, известное сегодня всему миру — Сталинград. И хотя те тревожные ожидания, которые излагает Кочубей, обращены к ближайшему будущему, в них не менее определённо угадываются и очертания сражений Второй мировой: «Как бы ни были значительны вооружённые силы России, сосредоточенные у её западных границ, как бы ни были внушительны укрепления, предназначенные ими в качестве стратегических базисов, но те и другие могут быть без особенного усилия отрезаны от государства быстрым наступлением неприятелей...»22 И тут автор обогнал своё время. Первая мировая война, как известно, не дала множества примеров глубоких рассекающих ударов, охватов и стратегических окружений больших масс войск. Но спустя 30 лет, с неизмеримым ростом манёвренности моторизованных армий, всё это стало распространённым явлением.

Сто лет спустя остаётся удивляться точности суждений и предвидений Кочубея, которые, за редчайшим исключением, не были и не могли быть поняты современниками. Возможно, и сам автор к этому не стремился, надеясь, что самые мрачные его ожидания никогда не сбудутся. Это не был научный прогноз или догадка прозорливого политика. Но было неожиданное озарение аристократа, обнаружившего вдруг зыбкость тех основ, с которыми была связана его жизнь и жизнь нескольких поколений его предков, озарение, столь верное в деталях, что только мы, потомки, можем его по достоинству оценить...

г. Рязань

Примечания

1. Вооружённая Россия, её боевые основы. Князя Кочубея. Paris. 1910.
2. О записке Дурново см.: Российский Нострадамус//Родина. 1993. № 8-9. С. 10-13.
3. Вооружённая Россия... С. 8.
4. Там же. С 19.
5. Там же. С 26.
6. Кольмар барон фон дер Гольц (1843-1916) — германский военный теоретик, педагог, генерал-фельдмаршал. Долгие годы провел на османской службе, реформатор турецкой армии. В годы Первой мировой фактически руководил действиями турецкой армии, а затем германо-турецких сил на Ближнем Востоке.
7. Вооружённая Россия... С. 29.
8. Там же. С. 56. Автор имеет в виду культ преподобного Серафима Саровского, канонизация которого состоялась в 1903 г. по инициативе Николая П.
9. Там же. С. 31.
10. См.: Поршнева О. С. Крестьяне, рабочие и солдаты России накануне и в годы Первой мировой войны. М. 2004; Асташов А. Б. Русский крестьянин на фронтах Первой мировой войны// Отечественная история. 2003. № 2; Аксёнов В. Б. Война и власть в массовом сознании крестьян 1914-1917 гг.: архетипы, слухи, интерпретации// Российская история. 2012. №4.
11. Вооружённая Россия... С. 31.
12. Там же. С. 35.
13. Фронтовые дневники генерала А. Е. Снесарева//Военно-исторический журнал. 2004. № 4. С. 39.
14. Вооружённая Россия... С. 36.
15. Там же. С 39.
16. Там же. С 36-37.
17. Там же. С 37.
18. Там же. С. 197.
19. Там же. С. 287.
20. Там же. С. 288.
21. Там же. С. 251.
22. Там же. С. 255.

 

 

 

"Родина" . - 2014 . - № 8 . - С. 8-10.