Аннотация. В статье рассматривается проблематика и художественное своеобразие повести «Богомолье», выявляются особенности эстетических и духовных исканий писателя, архетипы его православного мировосприятия.

Ключевые слова: проблематика, система художественных образов, традиции и новаторство, родовая и духовная память.

 

 

Abstract. The article discusses the issues and artistic originality of the novel "Pilgrimage", special attention is paid to particular aesthetic and spiritual quest of the writer and archetypes of his Orthodox worldview.

Keywords: perspective, system of artistic images, tradition and innovation, tribal and spiritual memory.

 

 

 

 

 

 

 

В.Распутин

 

 

 

Среди произведений И.С. Шмелёва важнейшее место принадлежит автобиографической повести «Богомолье» (1930—1931), которую автор считал одним из самых сокровенных своих творений: «"Богомолье?"— душевное моё. Это — чистое. Это — родное! Это мой пучок луговых цветов, в душе до сего дня цветущих и — мне — благоухающих» (1), — писал он 4 января 1935 года своему другу, выдающемуся мыслителю И.А.Ильину.

 

 

Этим произведением Шмелёв своеобразно воскрешает и развивает один из распространённых жанров древнерусской литературы — жанр хождений («хожений») на поклонение святыням. Одним из основных отличительных признаков шмелёвского произведения от древнерусского жанра хождений является то, что его персонажи совершают паломничество не в Святую землю и не «за три моря», а в уникальный подмосковный монастырь, который вызывает у них не меньшее благоговение, чем дальние, всемирно известные христианские места. Тем самым автором утверждается мысль о самоценности и самодостаточности родных святынь, ставших объектом поклонения.

 

 

Сюжетную основу «Богомолья» составляет путешествие героя, в образе которого прослеживаются автобиографические черты, шестилетнего Вани, его наставника плотника Горкина и некоторых других обитателей «нашего двора», то есть замоскворецкого дома отца писателя, подрядчика строительных работ, в Троице-Сергиеву лавру.

 

 

Двенадцать глав произведения раскрывают душу ребёнка, его взгляд на мир, рисуют природу Москвы и Подмосковья, многочисленных русских людей, с которыми в этом путешествии сталкивается мальчик. Содержание каждой главы повести — это открытие ребёнком мира, своеобразия народных типов и характеров, зарождение и укрепление в его душе чувства Родины, православной веры, духовности и святости. Ребёнок в «Богомолье» — это центр, открытый двум началам — земле и небу, преходящему и вечному. Напряжённые раздумья о жизни дореволюционной России и путях духовно-нравственного воспитания человека, характерные для многих эмигрантских произведений писателя, дополняются здесь идеей богомолья, то есть спасения души. «В этой книге, — отмечал И.Ильин, — Шмелёв продолжает своё дело бытописания Святой Руси... Он здесь утверждает и показывает, что русской душе присуща жажда праведности и что исторические пути и судьбы России осмысливаются воистину только через идею «богомолья» (2). (Выделено И.Ильиным. — А.Ч.)

 

Тема паломничества с самого начала задаёт особый динамизм в организации художественного пространства произведения. Идея дороги, пути, заключённая и в семантике слова «богомолье», и в использовании родственных глаголов движения («вышли», «идём», «движемся», «проходим» и др.), придаёт повествованию центростремительность. В то же время доминирующий в сюжетно-композиционной структуре повести топос пути имеет не только пространственный, но и сакральный смысл: он выявляет глубину и многообразие жизни, раскрывающейся перед мальчиком во время этой поездки, и «движение» его сердца, открытого для восприятия национальной духовности.

 

Топос пути обусловил и пристальное внимание писателя к изображению природы. Психологизированные, пропущенные через чуткую душу Вани картины природы вызывают чувство любви к стране, имя которой — Россия. Природа пробуждает в мальчике самые заветные чувства, обретает в его представлении черты святости, ибо она — неотъемлемая часть Божьего мира, который устами своего автобиографического героя не устаёт славить писатель: «Мы стоим на лужку, у речки. Вся она в колком блеске из серебра, и чудится мне: на струйках — играют, сверкают крестики... Речка кажется мне святой. И кругом всё — святое» (IV, 429).

 

 

«Богомолье», как и многие другие произведения позднего Шмелёва, проникнуто христианским мировидением, теснейшим образом связано с гносеологическим и этическим содержанием русского православия. Всё в повести, начиная с эпиграфа из Ветхого Завета («О вы, напоминающие о Господе, — не умолкайте!») и кончая сценой благословения палемников знаменитым старцем Троице-Сергиевой лавры Варнавой Гефсиманским, направлено на поэтизацию русского православия. Сюжет путешествия разворачивается и как земной, конкретно-бытовой, и одновременно как небесный, ибо богомолье — это путь человека к Богу.

 

 

Смысловым зачином и в тоже время нравственно-философским лейтмотивом произведения являются слова Горкина «Делов-то пуды, а она (смерть. — А.Ч.) — туды! » (3), сказанные в ответ на отказ отца Вани отпустить их в горячую рабочую пору на богомолье. Слова эти исполнены глубокого смысла: никогда не надо забывать о том, что превыше всех земных дел должна быть постоянная готовность человека предстать перед Господом, предстать очищенным от грехов. Поражённый глубоким смыслом этой фразы, Сергей Иванович отпускает Горкина и Ваню в лавру, а вскоре и сам оказывается там вместе с ними, чтобы тоже «пообмыться, очиститься в баньке духовной, во глагольной». Эта важнейшая религиозно-нравственная идея не приобретает самоцельного характера, ибо дела духовные не только не отменяют, но, напротив, предполагают труды земные, обыденные, необходимые для жизни. Поэтому и не одобряет о. Варнава стремления одного из жителей «нашего двора» пекаря Феди остаться в монастыре: «А кто же, сынок, баранками-то кормить нас будет?» (IV, 511). И во многих других случаях религиозная идея прочно спаяна с земными, повседневными заботами, делами и событиями. Богомолец Горкин ссорится в чайной у Брехунова, по дороге в лавру завязывается драка с пьяными «охальниками», перебранки вспыхивают и между самими паломниками. И всё-таки, как думает Ваня, «мы на святой дороге, и теперь мы другие, богомольцы. И всё мне кажется особенным. Небо — как на святых картинках, чудесного голубого цвета, такое радостное. Мягкая, пыльная дорога, с травкой по сторонам, не простая дорога, а святая: называется — Троицкая. И люди ласковые такие, все поминают Господа... Будто мы все родные» (IV, 419). Это и есть одна из ключевых сторон национального идеала, именуемая соборностью, — «будто мы все родные», когда не имеет значения разница в возрасте, поле, социальном положении. Всё преодолевается во имя единой цели: приобщения к миру горнему.

 

 

И идут, идут к лавре в тесном соборном единении, чувствуя себя родными, сотни богомольцев из столицы, из Московской, Рязанской, Владимирской, Орловской губерний, из иных градов и всей великой России. Идут старые и совсем юные, больные, увечные и здоровые, нищие и состоятельные, бойкие и смиренные, чтобы исповедаться, помолиться за души усопших и за собственные души, приложиться к старинным иконам, попросить помощи и «укрепы» у небесных сил, поклониться мощам «русского молитвенника — старца»: «Преподобный отче Сергие... Моли Бога о на-ас...» (IV, 498).

 

 

В шмелёвской онтологической концепции бытия нерасторжимы прошлое, настоящее и будущее. Насыщенная христианской символикой, цитатами из Священного Писания и молитв, сюжетными и внесюжетными образами и картинами, повесть «Богомолье» воссоздаёт широкую панораму жизни многих поколений русских людей, утверждая авторскую мысль о бесконечном жизнетворчестве народа, преемственности его созидальных дел.

 

 

В повести, несмотря на скромный её объём, значительное количество действующих лиц. Помимо Вани, его отца, Горкина, это идущие вместе с ними в лавру бараночник Федя, кучер Антипушка, банщица Домна Панфёровна с внучкой, а также трактирщик Брехунов, мастер Аксёнов, послушник Саня Юрцов, о. Варнава, парализованный паренёк Миша и другие. Все они индивидуализированы автором: энергичный отец, мудрый Горкин, уважительный Федя, крутая нравом Домна Панфёровна, внимательный к людям и обладающий даром предвидения старец Варнава. Многообразие человеческих характеров позволяет автору наполнить смысл названия произведения конкретностью, ярче подчеркнуть идею соборности богомолья.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

При этом писатель не ограничивается изображением лишь сюжетных действующих лиц и реального исторического времени, которое охватывает всего шесть дней (три дня пути и три дня пребывания паломников в Сергиевом Посаде). Смысловая ёмкость произведения значительно расширяется за счёт введения внесюжетных персонажей, о которых вспоминают реальные герои повести. Это рассказ Горкина об умершем Мартыне, чьё плотницкое искусство было вознаграждено самим царём. Это исповедь Горкина о юном строителе Грише, боявшемся высоты и убившемся, как считает рассказчик, по его, Горкина, вине. Это неоднократные упоминания о прабабушке Устинье. Это и рассказ-легенда случайного собеседника паломников о мытищинской крестьянке Дуняше Карцо-вой, ставшей по воле случая кормилицей будущего царя Александра II — событие, которое, по мнению рассказчика, круто изменило в дальнейшем всю жизнь крестьянского сословия России: «Вот и выкормила нам Лександру Миколаича, он всех крестьян-то ослободил. Молочко-то... оно своё сказало» (IV, 440). Построенные по принципу вставных, большей частью житийных новелл, эти рассказы, расширяя временную перспективу изображения, актуализируют проблему родовой и духовной памяти, иллюстрируют заветную мысль писателя, что помнить прошлое и строить настоящее на его фундаменте — основа незыблемости мира и духовно-нравственного развития человека и нации.

 

 

Особенно важен в этом плане рассказ Горкина об умершем плотнике Мартыне, некогда тоже жителе «нашего двора». История о нём составляет основное содержание первой главы повести. Настолько искусным мастером был Мартын, что во время строительства храма Христа Спасителя сам император Александр II пожаловал ему золотую монету. Для Мартына это не только публичное признание его таланта, но и символ духовной поддержки в той борьбе, которую он ведёт с самим собою. Из рассказа Горкина мы узнаём, что юного Мартына благословил когда-то на труд старец Троице-Сергиевой лавры: «Будет тебе талан от Бога, только не проступись! Значит, правильно живи, смотри» (IV, 395). Но Мартын стал основательно прикладываться к рюмке. Удерживает его от окончательного падения подаренный «царский золотой».

 

 

Пока мастер не «проступается», талант его неизбывен и память о нём хранят потомки. Символом искусного труда, соединяющего поколения, является в повести великолепная узорная тележка(«не тележка, а... игрушка!»), на которой отправляется в лавру Ваня. К концу произведения выясняется, что сделали тележку в Сергиевом Посаде после войны 1812 года великолепные мастера-игрушечники отец и сын Аксёновы и подарили её дедушке Вани Шмелёва в благодарность за то, что тот поддержал их материально в трудное время. Теперь эта тележка породнила новые поколения — сыновей и внуков Аксёновых и Шмелёвых.

 

 

И тележка, и «царский золотой» являются знаками трудовой эстафеты, передаваемой от поколения к поколению, а сам созидательный труд становится основой единения людей. Три временные «ступени» произведения — прошлое (Мартын, дедушка Вани, мастер Аксёнов), настоящее (Горкин, С.И.Шмелёв, сын Аксёнова) и будущее (Ваня) — есть символ духовного и трудового подвига русских людей.

 

 

 

Труд в православной этике русского человека, утверждает автор, есть безусловная добродетель, исполнение которой — высшая жизненная цель, ибо посредством честного самоотверженного труда человек приближается к Богу, выполняя возложенное Им послушание и преодолевая свою греховную сущность. Труд, таким образом, сакрализируется писателем, изображается им как основная цель земного бытия.

 

 

Изображение русской жизни развивается в произведении не только территориально, но главным образом исторически и духовно — в глубину русского православного быта и памяти. Времена прошедшее и настоящее не противопоставляются, а органически включаются друг в друга. «Было» входит в «есть» и в «будет», усложняет, уплотняет настоящее, обогащает его традициями, важнейшим опытом поколений.

 

 

 

 

 

Тема российской истории и исторической памяти внутренне связана в «Богомолье», прежде всего, с конкретным временным периодом, с XIV веком, с жизнью преподобного Сергия Радонежского, с его ролью в духовном водительстве народа. Сергий Радонежский был не только подвижником православной веры, но и активным участником общественной жизни страны. Именно он вместе со Стефаном Пермским и митрополитом Алексием отстаивал главенство Московского княжества и Москвы как будущей столицы государства перед другими городами и княжествами Руси. Он благословил князя Дмитрия Донского на борьбу с Мамаем. Он основал Троице-Сергиеву лавру — крупнейший центр монашеской жизни Руси — России.

 

 

Повествуя о жизни-житии преподобного, писатель неоднократно подчёркивает, что он был плотником, ходил по деревням и помогал крестьянам строить избы, «церквы строил», «с лошадками хозяйствовал», сам обустраивал свою обитель. Из поколений в поколения благоговейно передаётся людям память о подвижнических деяниях Сергия Радонежского. Иван Шмелёв с детских лет свято верил и знал, что «обликжив», «учит и ведёт», и запечатлел преподобного в повести и рассказах «У плакучих берёз», «Богомолье», «Куликово поле». В повести «Богомолье» воссоздан облик Сергия Радонежского — смиренного труженика и высочайшего духом монаха-подвижника.

 

 

Выразительно запёчатлён автором иеромонах Троице-Сергиевой лавры Варнава (в миру — Меркулов). Будучи духовником Гефсиманского скита, он почитался как святой старец, к которому за благословением, за советом и утешением стекались богомольцы едва ли не со всей России. Иван Шмелёв встречался с о. Варнавой не раз в детском возрасте, а в студенческую пору получил от него благословение «на путь» и пророчество о будущей писательской стезе: «Превознесёшься своим талантом». В облике и поведении о. Варнавы писатель воссоздал тип православного старца и показал роль старчества в жизни нашего народа.

 

 

Среди внесюжетных персонажей повести, с которыми связана проблема родовой и духовной памяти, важное место принадлежит Ваниной прабабушке Устинье, о которой рассказывает мальчику Горкин. Прабабушка представляется Ване и реальным человеком, со своими индивидуальными чертами, и одновременно святой, чья жизнь — образец мудрости и благочестия. Присутствие давно усопшей прабабушки постоянно ощущается в настоящем. Все дела, заветы и поступки умершей хозяйки дома священны для Горкина и Вани. Даже лошадь, по кличке Кривая, держат потому, что она возила ещё прабабушку Устинью, хотя эта лошадь «старей Москвы-реки». Но только ей можно доверить священное, ритуальное дело: отвезти хозяев и жителей «нашего двора» на богомолье. По традиции останавливается Кривая на Каменном мосту: «желает на Кремль поглядеть: приучила так прабабушка Устинья» (IV, 415).

 

 

Связующим звеном между прошлым и настоящим является в повести Михаил Панкратыч Горкин — верный хранитель православного уклада, наставник Вани, которого он терпеливо проводит по лабиринтам жизненного и духовного опыта, приобщает к литургической жизни церкви. Своей добротой, духоподъёмностью, религиозным подвижничеством он порою кажется Ване похожим на святого. Вместе с тем Горкин — не отрешённый от повседневной жизни человек. Он рачительный и надёжный помощник отца, мудрый и чуткий воспитатель, великолепный плотник и столяр. Свою главнейшую задачу он видит в том, чтобы сохранить и передать дальше по ступеням жизни память обо всех хороших людях и продолжать, приумножая, их добрые дела. В этом бессмертие умерших и смысл деяний живущих. В вечной связи поколений писатель видит основу духовного обогащения человека и нации, развития жизни.

 

 

Эстетическому воплощению проблемы памяти в значительной мере способствует крестообразный хронотоп повести, на пространственных координатах которого горизонтальная линия представляет собою земное время, а вертикаль — время вечное и бесконечное, мир горний.

 

 

Большая роль в освещении проблемы памяти принадлежит в «Богомолье», как и в романе «Лето Господне», образу Москвы. На многих страницах своих произведений писатель обращается к описаниям любимого города — сердца России и всего православного мира. Проникновенно и живописно рисует он в «Богомолье» храмы, дороги, Москву-реку, рынки, Кремль, жилые дома, проявив себя непревзойдённым певцом старой Москвы: «Москва-река в розовом туманце, на ней рыболовы в лодочках, подымают и опускают удочки, будто водят усами раки. Налево — золотистый, лёгкий утренний храм Спасителя в ослепительно залитой главе, прямо в неё бьёт солнце. Направо — высокий Кремль, розовый, белый с золотцем, молодо озарённый утром...» (IV, 415-416).

 

 

Важную часть топонимического пространства повести занимают образы святых мест Москвы: часовен Николая Угодника и Иверской Божьей Матери, храма Христа Спасителя, соборов Кремля. Шмелёвская Москва с золотыми куполами-луковицами создаёт впечатление гигантского многосвечника, символизирующего идею высшего духовного, молитвенного подъёма.

 

Ориентация писателя на православную духовную традицию состоит и в том, что он широко использует в «Богомолье» приёмы религиозной живописи.

 

 

Основное психологическое состояние автобиографического героя на всём протяжении повествования — радость, которая заявлена с самого начала: «До того я счастлив, что слёзы набегают в глазах. Заря, — и сейчас пойдём! И отдаётся во мне чудесное, такое радостное и светлое, с чем я заснул вчера. Певшее и во сне со мной, светящее теперь за окнами. <...> Я изгибаю голову, слежу за скользящим светом... вижу из щели небо, голубую его коляску между стеной и домом... и меня заливает радостью» (IV, 410-412).

 

 

Чувственное очарование жизнью сообщает всему, что видит Ваня, соответствующую окраску: в повести доминирует золотистый цвет, сочетающийся с розовым и белым. Цвет в поэтике шмелёвских произведений всегда является одним из важнейших стилевых и смыслообразующих элементов. Мальчик радостно взирает на «золотистый, лёгкий утренний храм Спасителя», на «розовую колокольню». Перед ним предстаёт величественная Троице-Сергиева лавра, которая весело «золотится и розовеет» от раннего летнего солнышка. Он замечает, что у Горкина лицо «светлое-светлое... и глаза в лучиках — такие у святых бывают». При взгляде на батюшку Варнаву мальчику кажется, что из глаз того «светит свет».

 

 

Колористика повести соответствует знаковой символике православной иконы. Как писал ещё св. Иоанн Дамаскин, цвет в православной живописи «влечёт к созерцанию, как луг, услаждая зрение, незаметно вливает в душу Божественную славу»4. Автор органично соединил в своём произведении семантику цвета и света, показав сияние «Божественной славы», гармонию и «красоту Господню» тварного мира.

 

 

Москва в повести «Богомолье» — это и путь к главной национальной святыне: обители преподобного Сергия Радонежского, игумена земли русской.

 

Динамичный образ Москвы сочетается в произведении со статичным образом Троице-Сергиевой лавры, сохраняющей в веках неизменность православных традиций и обрядов, описанию которых уделено немалое место в последних главах произведения. Троице-Сергиева лавра, образы её основателя и сегодняшних насельников, в первую очередь о. Варнавы, благословившего мальчика кипарисовым крестиком, являются в повести важнейшими символами. «Закрываю глаза и вижу: золотой крест стоит над борами, в небе. Солнце на ней горит. Я тоже её ясно вижу: она живая, светит крестом — огнём» (IV, 456),—такою воспринимает Ваня главную обитель Сергия Радонежского. Образ Троице-Сергиевой лавры, являющийся лейтмотивным образом «Богомолья», придаёт произведению ёмкую смысловую завершённость.

 

 

Автор намеренно не прикрепляет действие повести к конкретному времени: здесь нет указаний ни на даты, ни на какие-то события, которые явились бы темпоральными ориентирами или «знаками». Повествование окрашено очень личным и в то же время вневременным восприятием действительности. Благодаря такой организации хронотопа и субъективной форме выражения авторского сознания произведение приобретает эпическую масштабность. Это и приводит читателя к несуетным размышлениям о жизни, о человеке, о родине.

 

 

Как и во многих других своих произведениях, Шмелёв проявил себя в «Богомолье» великолепным мастером языка. «Главное моё богатство — язык, — признавался писатель. — Я учился сызмальства народным выражениям, и моё ухо очень чутко»5. В этой самооценке нет ни грана преувеличения. Шмелёв воскрешает и вводит в обиход давно ушедшие слова, церковнославянизмы, цветистые просторечия (спинжак, устамши, раззявила и др.), пословицы, поговорки («а ну-ка кваску, порадуем Москву», «у Бога всего много», «пешочком с мешочком»), воссоздавая неповторимую вязь разговорной народной речи, где смысловую функцию несут не только фразы и слова, но и отточия, и тире. Он актуализирует любые части слова: приставки («боюсь, как бы не расхулил тележку»), суффиксы («а народу — полным-полнёхочко») и даже окончания («всех чудесов-то не видала»).

 

Писатель тщательно разрабатывает интонационную структуру монологической и особенно диалогической речи. Диалоги его персонажей воссоздают живую народную речь, где важнейшую роль играют жесты, мимика говорящего, где большое место принадлежит эмоционально-смысловой энергетике сдвоенных слов, типа «шумит-смеется», «слушал-подрёмывал», «по лужкам-полям» и т. п. Поставленные рядом, усиленные дефисом спаренные слова помогают ярче передать напряжённость чувств, противоречивую разветвлённость мысли персонажа, внутреннее единство разнородных во времени и пространстве действий. То же самое можно сказать и об обилии в речи шмелёвских персонажей интонационно растянутых слов и фраз. В монологах, диалогах, рассуждениях действующих лиц выпукло отражены их нравственный и культурный облик, черты характера, склад ума и образ жизни.

 

 

Пристальным вниманием к внутреннему миру человека, к тончайшим оттенкам разговорного народного языка и объясняется в первую очередь то обстоятельство, что в повести «Богомолье», как и во многих других произведениях писателя, излюбленной повествовательной формой является сказ, виртуозное владение которым уже само по себе ставит Шмелёва на особое место в русской литературе.

 

 

Сказовая манера повествования, а также совмещение времени прошедшего с текущим, макромира с микромиром определяют особенность восприятия этого произведения: «Богомолье» обладает ярко выраженным эффектом читательского присутствия, его непосредственной включённости едва ли не во все события и размышления действующих лиц, ощущением того, что всё, что делается на страницах произведения, происходит с тобою лично и сию минуту.

 

 

В автобиографической прозе наряду с детским восприятием всегда есть и восприятие взрослое, то есть оценка людей и событий с высоты прожитых писателем лет. В автобиографических произведениях Л.Толстого, С.Аксакова, М.Горького и других авторов взрослый рассказчик повествует из своего настоящего о себе — мальчике из далёкого прошлого. Взрослый рассказчик озвучивает все реплики, пишет о давно минувших днях, даёт свои оценки событиям и людям с высоты прожитых лет. Есть такие оценки и в «Богомолье». Все, о чём рассказывается в произведении, увидено глазами шестилетнего ребёнка. Но за ним стоит умудрённый большим жизненным опытом писатель Шмелёв, прошедший тот жизненный путь, который герою его произведения ещё только предстоит пройти. Отсюда органичное соединение в повести непосредственности восприятия людей и событий ребёнком с глубиной философского осмысления жизни автором. Повествовательная манера писателя рождена, по слову И.Ильина, «сердцем воспринявшего младенца и поведавшего мудреца»6. Но организовано это двойное видение весьма своеобразно. В отличие, например, от бунинской «Жизни Арсеньева», где налицо отстранённость автора-повествователя от «автобиографического» героя, в произведении Шмелева мы видим их тесное слияние. Здесь нет разрыва между временем событийным и временем повествования. События разворачиваются постепенно, словно свиток, на наших глазах. Мы смотрим на происходящее глазами ребёнка, главного героя произведения, который является рассказчиком. Отсюда в «Богомолье» минимум авторских суждений, умозаключений и выводов. Центр тяжести перенесён на изображение картин жизни, увиденных глазами ребёнка и одновременно подсвеченных лирическим авторским чувством благоговейной памяти.

 

 

Своеобразие тематики, особый угол авторского зрения: интерес не только к ребёнку, но через него — к окружающему миру, обилие в небольшом по объёму произведении образов-персонажей, эпизодов и картин, единство авторского сознания и сознания лирического героя — служат реализации главной задачи писателя: выявлению непреходящих жизненных ценностей.

 

 

 

 

 

В своих автобиографических произведениях Шмелёв вовсе не мифологизирует, не идеализирует русскую жизнь конца XIX — начала XX века, как это показалось эмигрантскому критику Г.Адамовичу, считавшему, что писатель здесь «ведёт от имени России запоздалую, видоизменённую, выдохшуюся славянофильскую игру» (7). «Богомолье» и «Лето Господне» — не произведения-утопии, не мифы. В них показан реальный калейдоскоп русской жизни и русских характеров. Писатель изображает не только благолепие и благополучие, но и бедность, и унижение, и ссоры, и несправедливые обиды, и пьянство, и даже разбой. Но и в этих произведениях Шмелёв остался верен своему основному творческому принципу, сформулированному еще в 1911 году в рассказе «Переживания»: «В гримасах жизни находить укрытую красоту» (8). Писатель видит многие «гримасы» бытовой жизни, но для него важнее укрытая под ними красота бытия.

 

 

Он показал нам подлинный лик России, её народ, её нетленные духовные ценности, что и было отмечено многими вдумчивыми и непредубеждёнными читателями-современниками: Б.Зайцевым, И.Ильиным, К.Бальмонтом, Н.Кульманом, В.Зеелером и другими.

«Это уже не литература. Это "душа просит". Это утоление голода духовного» (9), — так определил интенцию повести «Богомолье» видный учёный-богослов, профессор Духовной академии в Париже А.Карташёв.

 

 

Примеров того, что «Богомолье» сразу же после выхода из печати стало для многих читателей средством «утоления голода духовного», можно привести немало. Прозаик Вас. И.Немирович-Данченко, к тому времени девяностолетний старик, не мог оторваться от этого произведения. На прикроватном столике тяжелобольного К. Бальмонта рядом с Евангелием лежал томик «Богомолье». Даже далёкая в своём творчестве от Шмелёва и несколько свысока относившаяся к нему З.Гиппиус неожиданно обратилась к автору «Богомолья» с проникновенным письменным признанием: «Непередаваемым благоуханием России исполнена эта книга. Её могла создать только такая душа, как Ваша, такая глубокая и проникновенная Любовь, как Ваша. Мало знать, помнить, понимать — со всем этим надо ещё любить. Теперь, когда мы знаем, что не только "гордый взор иноплеменный" нашего "не поймёт и не оценит", но соплеменники уже перестают глубины правды нашей чувствовать, — Ваша книга — истинное сокровище. Не могу Вам рассказать, какие живые чувства пробудила она в сердце, да не только в моём, а в сердце каждого из моих друзей, кому мне пожелалось дать её прочесть» (10).

 

 

Пожалуй, наиболее точно и ярко мнение многих читателей выразил И.Ильин, писавший в рецензии на повесть «Богомолье»: «Замечательный художник, художник страдающего и поющего сердца, сказал здесь некую великую правду о России. Он высказал и показал её с тою законченною художественною простотою, с тою ненарочитостью, с тою редкостною безыскусственностью, которая даётся только душам предельной искренности и последней глубины. <...>

 

 

Легчайшим дуновением входит это искусство в душу читателя, чтобы показать ей великую основу России — Святую Русь. <...> Так о России не говорил никто»11 (Выделено И.Ильиным. — А. Ч.).

Действительно, как никто другой из писателей-современников, И.Шмелёв с огромной художественной силой изобразил в своих произведениях литургическую жизнь церкви, суть православной аскезы, молитв, богослужений, особенности и глубины русской души, её религиозно-нравственное мировосприятие, воссоздал образ воцерковлённого человека. В этом он видел главнейшую задачу художественной литературы, ибо, по его убеждению, «через художника-творца проявляет себя созданная Богом сущность мира и человека» (VII, доп. С. 524).

 

 

«Русь была такою, — завершает свои размышления о повести Шмелёва И.Ильин. — И слава Богу, что она такой была. И смилуется Господь над нами: и она опять будет такою, и ещё лучше, гораздо лучше, ибо очистится и закалится в страданиях и борьбе» (12).

Этой уверенностью дышит каждая страница шмелёвского произведения.

 

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 

1 ИЛЬИН И., ШМЕЛЁВ И. Переписка двух Иванов: В 3 т. - М„ 2000. - Т. 2. -С. 10.

2 ИЛЬИН И. Одинокий художник. — М., 1983. - С. 120.

3 ШМЕЛЁВ И.С. Собр. соч.: В 5 т. -

М., 1998-2000. -Т. 4. - С. 392. Далее цитаты приводятся по этому изданию с указанием тома и страницы.

4 Цит.по: ЯЗЫКОВА И.К. Богословие иконы. - М, 1995. - С. 29.

5 Памяти И.С.Шмелёва: Сб. статей. — Мюнхен, 1956. - С. 59.

6 ИЛЬИН И.А. Собр. соч.: В 10 т. -М., 1996. - Т. 6. - Кн.1. - С. 411.

7 АДАМОВИЧ Г. Комментарии. — Вашингтон, 1967. - С. 54.

8 Наш журнал. — 1911. — № 4. — С. 7.

9 КАРТАШЁВ А. Певец Святой Руси // Возрождение. — Париж, 1950. — № 10. — С. 157.

10ИЛЬИН И., ШМЕЛЁВ И. Переписка двух Иванов. - Т. 2. - С. 10.

11ИЛЬИН И. Одинокий художник. — С. 125-126, 131.

12Там же.-С. 133.