Толкачева Е.В. Крым Марины Цветаевой на материале стихотворений, биографических очерков и писем

Аннотация. В статье рассказано, как М.Цветаева впервые попала в Крым, в дом Волошина, и как Крым покорил её. Там вырос её талант и были написаны знаменитые стихи, которые рассмотрены в данном материале. Заявленные в них темы прошли через всё творчество поэта.

Ключевые слова: Коктебель, дом Волошина, стихи, душа, мистификация, легенда, вдохновение.

Встреча Марины Цветаевой с Крымом состоялась благодаря приглашению Максимилиана Волошина. В своём коктебельском доме он собирал талантливую молодёжь, людей, близких по духу, не чуждых разного рода розыгрышей и мистификаций. Волошин «творил встречи и судьбы». В юной М.Цветаевой, выпустившей в 1910 году свой первый стихотворный сборник «Вечерний альбом», он угадал поэта большого дара и уникального гения: «В тебе материал десяти поэтов и сплошь — замечательных» (1).

Он пришел к ней в Трёхпрудный переулок со своей рецензией на её стихи — и вместе с его приходом дом озарился светом радости и счастья. Он просидел тогда в гостях у Марины пять часов, которые им обоим показались мигом. Пообещав скоро прийти вновь, ушёл. Так началась их дружба, их внутреннее притяжение. С этого момента жизнь Цветаевой наполнилась новыми красками, новыми чувствами, особой жаждой жизни. Последние несколько лет она испытывала одиночество, тоску, страдания по невстреченной близкой душе, от невысказанности собственной. Одна из причин выпуска первого сборника лирики, носящей исповедальный, дневниковый характер, — это желание не только заключить период своего детства и отрочества в особый ореол значимости и памяти, но и заявить о себе, стать заметной, разомкнуть наконец круг теней и книг, которыми она много лет жила, и попробовать на вкус другую жизнь, попасть в общество людей творческих, идейно близких. Благодаря Волошину ей это удаётся. Цветаева откликается на его приглашение приехать в Коктебель.

Дом Волошина — место мистическое и мифическое, окутанное романтикой и волшебством, с шутками, постоянными выдумками, театральными сценками; здесь рождалась настоящая живопись и настоящая поэзия. И во главе всего стоял сам хозяин, Макс Волошин, поэт, художник, литературный критик, переводчик, «коробейник идей» и «коробейник друзей», главный мистификатор Серебряного века, увлекающий и вовлекающий всех и вся в свою игру, дарящий людей друг другу. Здесь происходили чудеса и рождались легенды. В очерке «Живое о живом» М.Цветаева рассказывает, как Волошин глазами остановил огонь, который нельзя было потушить и который готовился уничтожить всё вокруг. А в «Истории одного посвящения» она оспаривает утверждения Г.Иванова, который в своих воспоминаниях «Китайские тени» перепутал разные факты, совместил несовмещаемое и выдал за действительно бывшее, рассказывая о знакомстве Цветаевой и Мандельштама в Коктебеле и о жизни там последнего. Два поэта глазами третьего стали легендой, они потеряли своё лицо и даже свой статус: Мандельштам представлен несчастным, некормленым, обиженным, всклокоченным, бедно одетым, с флюсом, а Цветаева оказывается женщиной-врачом, подругой своего содержателя, черномазого армянского купца, любящей сидеть на веранде в «розовом прелестном капоте» и попивать жирный кофе с домашними булками. Неплоха легенда, но гораздо ниже уровнем в сравнении с различными мистификациями Волошина, красиво и изящно продуманными и срежиссированными. М.Цветаева упоминает некоторые из них, а подробно описывает одну, возникшую здесь, в Коктебеле: историю появления Черубины де Габриак.

Любящая мифы и легенды, всё таинственное и необычное, Цветаева с детства проникается идеями мистификаций, затем подпитывается ими у Волошина и позже уже творит их сама. В автобиографической прозе «Дом у старого Пимена» она признаётся: «Все миф: не мифа нет — вне мифа нет!..»

Итак, в мае 1911 года она впервые вступит на крымскую землю и откроет для себя три коктебельские стихии — море, степь, горы и «собирательную четвёртую — пространство» [4,179]. Тогда же она познакомится с одним из гостей волошинского дома, Сергеем Эфроном. Склонная к романтике да ещё пребывающая там, где всё располагает к такому восприятию происходящего, она опишет историю знакомства, завершившуюся свадьбой, именно в таких тонах. «Макс, я выйду замуж только за того, кто из всего побережья угадает, какой мой любимый камень» [4,149]. И в тот же день Сергей подарит ей найденную на карадагском побережье сердоликовую бусину — символ вечной любви.

В Крым потом Марина будет приезжать вплоть до 1917 года. Сюда на лето станет привозить дочь — маленькую Алю. Затем продолжительное время проведёт в Феодосии, потому что Сергей будет готовиться к экзаменам и сдавать их на аттестат зрелости в феодосийской гимназии. Здесь встретит известие о Гражданской войне, и вскоре дом Волошина приютит на время её мужа, отправившегося добровольцем на фронт. Так что с Крымом она и её семья будут делить и радости, и горести.
«Коктебель для всех, кто в нём жил, — вторая родина, для многих — месторождение духа» [4,155]. Её дух здесь возродится, усилится поэтический слух, натренируется глаз, перо начнёт писать по-новому.

Спустя много лет, живя в Кламаре, пригороде Парижа, она подробно и красиво расскажет о крымском доме Волошина, о нём самом, кудеснике и затейнике, о Карадаге, который исходила в компании «обормотов» — гостей поэта и на который мысленно поднималась потом всю жизнь, покоряя в годы эмиграции чешские и французские горы, — отдаст бумаге то, что жило в душе Цветаевой более двадцати лет и неизбывно питало её ум и чувства.

В Коктебеле ей очень нравилось. Об этом свидетельствуют её письма к юристу Михаилу Фельдштейну, который гостил у Волошина одновременно с Цветаевой, но внезапно должен был вернуться в Москву. Она описывает ему весёлые прогулки, с юмором повествует об окружающих. И рассказывает обо всём очень подробно, в деталях: «Мне хотелось, чтобы Вы ничего не пропустили и, приехав, сразу жили дальше, как мы все» [6,108]. В её посланиях присутствует элемент игры, тайнопись, понятная им двоим. По этим письмам, составленным в виде хроники, легко можно представить гостевой быт волошинского дома, воочию увидеть всё происходящее там и ощутить тепло, счастье и радость той атмосферы.

В очерке «Живое о живом» Цветаева пишет о Коктебеле так, что слышишь запах полыни, плеск волн, ощущаешь кожей мягкость морской воды и жар солнечных лучей, поднимаешься в горы и, оглядывая всё кругом, видя на много вёрст вокруг, дышишь горним свежим воздухом — воздухом простора и свободы. Сегодня давно нет того Коктебеля, с огромной любовью и благодарностью представленного Цветаевой в прозе. Если тот был «пустыня», где стоял один дом, волошинский, в период приезда гостей превращавшийся в настоящую литературно-художественную коммуну, то теперь это настоящий туристический центр. Но Коктебель любых времён и любых воспоминаний неизменно объединяет сам дом и сам дух, хранящие атмосферу быта его обитателей начала XX века.

В разное время здесь бывали, кроме упомянутых, поэты и писатели: Майя Кювилье, Елизавета Дмитриева (Черубина), Аделаида Герцык, Николай Гумилёв, Андрей Белый, Илья Оренбург и др., художники: Магда Нахман, Юлия Оболенская, Константин Кандауров, Аристарх Лентулов, Константин Богаевский, Кузьма Петров-Водкин... Их общение не только заряжало друг друга творческой энергией, дарило вдохновение, но и положительно влияло на возникновение новых произведений.

Марина Цветаева напишет в 1913—1914 годах в Коктебеле такие известные стихотворения, как «Идёшь, на меня похожий...», «Моим стихам, написанным так рано...», «Вы, идущие мимо меня...», «Идите же, мой голос
нем...», «Сергею Эфрон-Дурново», «Я с вызовом ношу его кольцо...», «Але» и другие (2).
Двадцатилетний поэт одновременно — в разных стихотворениях — предрекает себе славу и отказывает в ней:

Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я- поэт...
Разбросанным в пыли по магазинам,
Где их никто не брал и не берёт,
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.

И:

Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам...

В этих строках мотивы непонятости и неоценённости звучат с максималистской настойчивостью, присущей юной Цветаевой, в них проглядывает её желание стать значимым поэтом, которого любят, к которому прислушиваются. Но толпа, возглавляемая непроницательными критиками, не может понять творца. Цветаева чувствует, что столкнётся с глухотой к её голосу и с холодностью к её песне, и шире — душе:

Идите же! —
Мой голос нем
И тщетны все слова.
Я знаю, что ни перед кем
Не буду я права.

Она смотрит в будущее, трезво оценивает свой талант, хотя и с явной долей эгоцентризма.

Но помните, что будет суд,
Разящий, как стрела,
Когда над головой блеснут
Два пламенных крыла.

В последней строке — образ «крылатого Гения вдохновения, парящего над поэтом» (3). Этот образ пройдёт затем через всю лирику Цветаевой. Чуть позже мы услышим: «А за плечом — товарищ мой крылатый / Опять шепнёт: — Терпение, сестра!..» (1917) и «Ты, крылом стучавший в эту грудь, / Молодой виновник вдохновенья — / Я тебе повелеваю: — будь! / Я не выйду из повиновенья» (1918), а в поэме «На красном коне» прочтём: «Доколе меня / Не умчит в лазурь / На красном коне / Мой Гений» (1921).

В период 1913-1914 годов Марина Цветаева начинает писать стихи уже вполне взрослые, серьёзные, более музыкальные, с другим ритмическим рисунком, нежели это было в первых двух сборниках (второй, «Волшебный фонарь», вышел в 1912 году). Это время очень счастливое для неё и в личной, и в творческой жизни. В её строках звучит страстная уверенность в себе, в своём настоящем таланте:

Я найду в своих стихах
Всё, чего не будет в жизни...
Всё, что неосуществимо,
Я сама осуществлю.

И тем не менее даже в таких, казалось бы, оптимистичных утверждениях проглядывает тема одиночества. Внутренне Цветаева настраивает себя на то, что многое познать и пройти ей придётся одной, и в своём творчестве она останется борцом-одиночкой (в 1920-е годы в стихотворении «Роландов рог» эта тема достигнет своего пика: «Одна за всех — из всех — противу всех»).

Но в одиночестве часто бывает заключена единственность — тема поэта и поэзии прозвучит в её стихотворении «Встреча с Пушкиным». Своего кумира Цветаева ощущает здесь реальным, живым человеком, которому можно открыть истосковавшуюся душу, оттого это стихотворение написано как исповедь: оно больше о ней самой, нежели о Пушкине. Цветаева приближает себя к нему, ставит на один уровень:

Пушкин! — Ты знал бы по первому взору,
Кто у тебя на пути.
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти.

Не предложил бы идти «под руку» потому, что её лирическая героиня, не поэтесса, а поэт — собрат Пушкина по ремеслу.

Через год, в 1914-м, она отметит в записной книжке: «Я не знаю женщины, талантливее себя к стихам. — Нужно бы сказать — человека...
"Второй Пушкин" или "первый поэт-женщина" — вот чего я заслуживаю и м.б. дождусь и при жизни...  В своих стихах я уверена непоколебимо...»
Такие слова, может быть, дерзки, самонадеянны, но они сбылись!..

Параллельно мысли о смерти, уходе заявлены сразу в нескольких программных стихах Цветаевой. Включив этот мотив в свои ранние стихи, она теперь развивает и укрупняет его.

В стихотворении «Идёшь, на меня похожий» предупреждает читателя:

Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя...
И напутствует:
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.

Конечно, не нужно воспринимать последние слова буквально. Подтекст, заложенный в них, раскроется в другом стихотворении (где в первом четверостишии есть строки «Настанет день, когда и я исчезну / С поверхности земли») — «Уж сколько их упало в эту бездну...»:

— К вам всем - что мне, ни в чём

не знавшей меры,
                                     Чужие и свои?!
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.

Темы любви и смерти идут в цветаевском творчестве всё время рядом, то пересекаясь, то сливаясь, то проникая друг в друга, то, наоборот, сменяя. В таком восприятии мира и себя в нём заключен трагизм жизни поэта, трагизм его творчества, своими корнями уходящий в годы детства Цветаевой.

Ещё одна тема, которая присуща стихам крымского периода, написанным в Коктебеле и в Феодосии, — тема родства. «Мысль семейная», по слову Л.Н.Толстого.
Прекрасные стихи посвящены Цветаевой мужу. Он выведен в них романтическим героем, готовым на подвиги: «Есть такие голоса, / Что смолкаешь, им не вторя», «Как водоросли Ваши члены...» и «Я с вызовом ношу его кольцо...».

Сестре Анастасии она напишет два ритмичных стихотворения, с короткими строками: «Мы быстры и наготове...» и «Мы — весенняя одежда...» («Асе»). По своей мелодике и темпу они напоминают рок-н-ролл — так Марина Цветаева передаст их с Асей жажду жить, общность взглядов и дел, единение двух неразлучных душ.

Своё второе я, подобие себе будет искать и создавать Цветаева в дочери. Ей она посвятит в эти годы несколько стихотворений, в которых выскажет и свою безграничную любовь, и обожание, и ревность. Она увидит в дочери «царицу бала», прелестную и всем чужую — казалось бы, возвышенные слова, но предрекающиё одиночество, а с ним страдание, которые Цветаева испытывала сама.
Она считала, что от потерь — читай: переживаний, страданий — растёт душа, потому, видимо, видела в этом признак особого вдохновения.

Крым, в котором Цветаева, по собственному признанию, чувствовала себя лучше, чем в Москве, дал ей очень много и в смысле укрепления здоровья (что особенно будет важно в годы эмиграции) и, конечно, в смысле творческого роста: образованная молодёжь волошинского дома, атмосфера, которую они создавали, графика, живопись, стихи, которые творились на глазах другу друга, особый, искрящийся мыслями и идеями мир напитали её талант и ускорили его совершенство.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 ЦВЕТАЕВА М.И. Собр. соч.: В 7 т. / Сост., подгот. текста, статьи и комментарии АА.Саакянц и Л.А.Мнухина. — М: Эллис Лак, 1995. - Т. 4. - С. 174. Далее сноски на это издание даются внутри текста в квадратных скобках с указанием номера тома и страницы.
2 Все стихотворения цитируются по: ЦВЕТАЕВА М.И. Указ. соч. - Т. 1.
3 СААКЯНЦ А.А. Марина Цветаева: жизнь и творчество. — М.: Эллис Лак, 1997. — С. 44.
4 ЦВЕТАЕВА М.И. Неизданное. Записные книжки: В 2 т. / Сост., подгот. текста, предисл. и примеч. Е.Б.Коркиной, М.Г.Крутиковой. - М.: Эллис Лак, 2000. - Т. 1: 1913-1919.-С. 57.

ТОЛКАЧЁВА Елена Владимировна
соискатель кафедры истории русской литературы XX—XI вв. МГУ им. М.В. Ломоносова, Москва