Черников А.П. Песнь о России. Быт и бытие в романе И.С. Шмелева «Лето господне»

Духовный подъём России грядёт - и будет невероятной мощности,
освободит в ней скованные силы, так я чувствую свой народ.
Я знаю его и верю, ибо иначе не может быть. Россия — будет!

Иван Шмелёв

Эмиграция необычайно усилила в Шмелёве ностальгическую любовь к Родине. Владевшее им ещё с отроческих лет обострённое чувство «народности, русскости, родного» приобрело теперь почти мистический характер. Знакомый писателя, А.Мищенко, вспоминает: «Я убедился в том, что Иван Сергеевич жил в двух "планах": один — это существование писателя-эмигранта с его материальными и житейскими невзгодами и печалями. Другой — это был целый мир, какое-то мистическое житие в России» (1). Россия теперь представлялась Шмелёву, как и многим другим писателям-эмигрантам, прекрасным «потерянным раем», своеобразной Атлантидой, погрузившейся на дно океана времени.

Пронзительная тоска писателя по родной земле, её людям и природе порождает у него страстное желание воссоздать её облик в своих произведениях. С конца 1920-х годов Шмелёв уходит в воспоминания, обращается к изображению прошлого. Так родились его главные, вершинные произведения: «Лето Господне», «Богомолье», автобиографические рассказы 1930-х годов. Они вобрали в себя многое из человеческого и художественного опыта писателя, в известной мере обобщив полувековые искания, наблюдения и размышления, связанные с постижением главных для него вопросов: что такое Россия и русский человек, как и под воздействием каких обстоятельств и фактов формируются людские характеры, какова роль человека в познании себя и мира, как взаимосвязаны в повседневной жизни бытовое и бытийное.
Центральное место среди этих произведений, несомненно, занимает роман «Лето Господне», над которым Шмелёв работал с перерывами около четырнадцати лет: в 1927—1931 и в 1934—1944 годах. «В ней, — говорил писатель о своей книге, — я показываю лицо святой Руси, которую я ношу в своём сердце... Россию, которая заглянула в мою детскую душу» (2).

Такой России, как в «Лете Господнем», мы не найдём среди всей богатейшей отечественной литературы. Русские писатели-эмигранты: Бунин, Куприн, Зайцев, Бальмонт и другие — тосковали по потерянной родине, много писали, пытаясь воскресить её в Слове. Но чудо воскресения в полной мере удалось лишь Ивану Шмелёву. Автор не просто вспоминает невозвратное детство, утраченную Родину, он чудодейственной силой своего таланта возвращает её нам — живую до осязаемости. В романе с помощью мастерски и любовно выписанных сцен и эпизодов воссоздана жизнь замоскворецкого двора «средней руки» купцов Шмелёвых. Мы ещё до конца не осознали, что дало русской жизни, русской культуре XIX века вышедшее из крестьян купеческое сословие. Разумеется, были в этом сословии и представители «тёмного царства», всякого рода Дикие и Кабанихи, запёчатлённые А.Островским и другими русскими писателями, в том числе Шмелёвым. Но были и Третьяковы, Мамонтовы, Морозовы, Солдатёнковы, Мальцевы. «Нет, не только "тёмное царство" господствовало в России, — писал Шмелёв в статье "Душа Москвы" (1930). — Жило и делало государственное и, вообще, великое жизненное дело воистину именитое купечество — "светлое царство русское"» (3).

Картины жизни этого «светлого царства» и воспроизводит писатель в «Лете Господнем», изображая хозяйственную деятельность русских мастеровых, трудившихся по найму у его отца, московского подрядчика строительных работ. Обитатели «нашего двора» совершают повседневную созидательную работу: строят мосты и карусели, иллюминируют город к праздничным дням, возводят леса для ремонта и строительства жилых домов, храмов и т. п. Многие сцены романа исполнены восхищения мастерством русских умельцев-строителей. Глядя, как золотится на солнце обставленный лесами храм Христа Спасителя, один из центральных персонажей произведения, старый столяр Горкин с гордостью заявляет: «Стропила наши, под куполом-то... нашей работки тут... Во всех мы дворцах работали и по Кремлю...» (4). Писатель показывает, как истово работают Горкин, Сергей Иванович Шмелёв, приказчик Василь Василич, Ганька-маляр, молодой плотник Андрейка и весь православный русский народ, труженик и созидатель. Автор живописует этот труд как важнейшую и необходимую сторону человеческого существования.

В изображении труда и быта Шмелёв не знает себе равных. Его творческой манере свойственно обострённое внимание к ёмкой бытовой детали, к психологически тонкому пластическому рисунку, воссоздающему бесконечно изменчивую, но осязаемую ткань жизни. И.А.Ильин так писал об этой черте шмелёвского таланта, имея в виду роман «Лето Господне»: «Великий мастер слова и образа, Шмелёв создаёт здесь в величайшей простоте утончённую и незабвенную ткань русского быта, в словах точных, насыщенных и избирательных: вот "таратанье мартовской капели", вот в солнечном луче "суетятся золотинки", "хряпкают топоры", покупаются "арбузы с подтреском", видна "чёрная каша галок в небе". И так зарисовано всё: от разливанного постного рынка до запахов и молитв Яблочного Спаса, от "розговин" до крещенского купания в проруби. Всё узрено и показано насыщенным видением, сердечным трепетом; всё взято любовно, нежным, упоённым и упоительным проникновением. Здесь всё лучится от сдержанных, непроливаемых слёз умилённой благодатной памяти»(5).

Художественный космос романа «Лето Господне» реален и даже документален, но одновременно и идеален. Это мир дореволюционной Москвы 80-х годов XIX столетия, и в то же время это сказочное место счастья и изобилия. Щедро нарисованные рукой изощрённого художника картины быта получают в романе социально-историческое, психологическое и философское истолкование, побуждают читателя к осмыслению своеобразия жизни дореволюционной России и её народа, коренных основ национального бытия.

Русская литература без быта всё равно что дерево без корней. Русский быт — дворянский, крестьянский, купеческий, мещанский — это испокон веку среда обитания человека-труженика, его малая родина, где только и может найти себе земное пристанище человеческая душа.

Шмелёва нередко упрекали в бытовизме. Это поверхностный взгляд. Изображение быта никогда не превращалось у него в самоцель, а служило наилучшей обрисовке среды и характеров, выявлению, говоря его словами, и «скрытого смысла творящейся жизни». «Как бы высоко я ни взлетал, я не оторвусь от земли, и запахи родного во мне пребудут. И имея дело с самыми реальными фактами, с самой обыденной жизнью, я... будил мысли порядка высшего» (6), — писал он Леониду Андрееву в феврале 1915 года. Это действительно так. Шмелёв рассматривал быт как конкретную форму воплощения бытия, как экзистенциальный процесс, соединяющий человека с вечностью.

Для понимания эстетической концепции жизни писателя принципиально важен архетип дома. Дом у русских всегда являлся своего рода плодовитой смоковницей, на которой взрастала и продолжалась из рода в род семья, святое дело приумножения жизни. Именно в силу этого образ дома, а точнее, пространственно- временная мифологема «нашего двора» наряду с конкретно-бытовым смыслом приобретает в «Лете Господнем» значение сакральное, символически священное, олицетворяющее самые дорогие для автора понятия: родину, семью, родителей, начало жизни. Отсюда его роль как нравственного императива в системе жизненных ценностей.

«Наш двор» — самое дорогое, священное место для героев романа, православных русских людей. В каждом его уголке чувствуют они присутствие Бога: автобиографическому герою кажется, что «на нашем дворе Христос. И в коровнике, и в конюшнях, и на погребице, и везде... И всё — для Него, что делаем» [с. 326]. Любовь ко всему земному соединяется в произведении с устремлённостью к Царству Небесному, и напротив, высшие духовные ценности находят опору в богатом и прочном русском быте. Замоскворецкий дом отца в изображении Шмелёва предстаёт как микрокосм России и всего православного мира. Пространство и время в романе слиты воедино. Их объединяет постоянное, ежесекундное присутствие в жизни каждого человека Иисуса Христа. «Я смотрю на распятие. Мучается Сын Божий!» [с. 286]. Мучается не в давно прошедшем времени, а в данный миг. Вмещённость макромира в микромир, бесконечности — в пределы дома, вечности — в пределы секунды придают роману «Лето Господне» эпические черты.

«Лето Господне» — это мир русского благочестия, где православный трудовой и годовой циклы взаимосвязаны и взаимодополняемы. Впервые в истории русской литературы художественное время произведения строится на основе церковного календаря. Художественное время романа циклично. Действие произведения не движется вперёд линейно, а как бы равномерно и неторопливо вращается, идя по спирали — от праздника к празднику, от года к году. Кольцевая композиция «Лета Господня» отражает годовой цикл православных праздников: Рождество, Великий пост, Благовещение, Пасха, Троица, Преображение, Покров, снова Рождество... Так возникает цельный мир повседневной жизни «светлого царства русского», где всё взаимосвязано, всё находится в нерасторжимом единстве.

Пёстрой чередой перед взором читателя проходит круговорот годовых православных праздников. Автор живописует предпраздничные приготовления и сам процесс, точнее, обряд их празднования, воссоздавая в ярких эпизодах и картинах своеобразие каждого из них. Православные праздники — неотъемлемая часть духовной и бытовой жизни нации, и потому в эти дни на равных, в тесном соборном единении чувствуют себя все жители и работники «нашего двора». Праздники имеют особое значение в жизни человека. Именно в эти дни люди, погружённые в «коловерть» буден, как бы притормаживают время, точнее, свой жизненный бег, отвергают от себя суетное, задумываются о вечном. Даже такой очень занятой человек, как Сергей Иванович Шмелёв, в дни праздников замедляет темп своей жизни, приобщаясь к вневременному и вечному. По праздникам и субботам он сам зажигает все лампадки в доме, напевая «приятно-грустно» «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко».

Наиболее подробно автор описывает двунадесятые праздники: Благовещенье, Рождество, Троицу, Преображение, Крещение, Покров, праздники, связанные с иконами Донской и Иверской Божьей Матери, «праздник праздников» — Пасху. Писатель раскрывает специфику каждого праздника путём изображения церковных и народных бытовых обрядов, а также через рассказы Горкина, объясняющего автобиографическому герою смысл того или иного праздника. Рассказы старого мастера представляют собой народную интерпретацию православных праздников, а потому они ярки, выразительны и наглядны. Вот как, например, объясняет он своему воспитаннику Ване Шмелёву суть и смысл праздника Святой Троицы: «...пойдёт завтра Господь, во Святой Троице, по всей земле. И к нам зайдёт... Завтра вся земля именинница. Потому — Господь её посетит. У тебя Иван Богослов ангел, а мой — Михаил-архангел. У каждого свой. Ау земли-матушки Сам Господь Бог... "Пойду, — скажет Господь, погляжу во Святой Троице, навещу..." И пойдёт. Завтра на коленках молиться будем, в землю, о грехах: "Пошли, Господи, лето благоприятное"» [с. 350—351]. Здесь одновременно раскрывается смысл самого названия романа. Вся жизнь русского православного люда состоит из трудов и молитв, обращенных к Господу и к Пресвятой Богородице. Люди молят о благоприятном годе («лете»), чтобы их труды были благословенны и чтобы заступники небесные оградили их от всяких скорбей и напастей.

С ходом православного календаря сцеплены буднично-бытовые дела жителей «нашего двора». Великим постом запасают на лето лёд. На Спас-Преображение снимают яровые яблоки. В канун Ивана Постного солят огурцы. После Воздвижения рубят капусту. Под самый Покров мочат антоновку. И так год за годом. «И всего у нас запасено будет, ухитимся потеплее, а над нами Владычица, Покровом Своим укроет... работай — знай — и живи, не бойся, заступа у нас великая» [с. 451—452], — резюмирует многомудрый Горкин.

«Лето Господне» пронизано православным духом, христианским мировидением. Это апофеоз русского православия. «Бытописателем русского благочестия» назвал Шмелёва архиепископ Серафим, один из видных деятелей зарубежной православной церкви, подчеркнув, что шмелёвское произведение «несомненно лучшее, что было когда-либо написано в литературной форме о благодатном нашем церковном быте» (7). Но русское православие в изображении писателя — не церковно-уставное, а прежде всего простонародное, соединившее в себе официальную религию с патриархальными обрядами, верованиями и даже суевериями, с предсказаниями, вещими снами, предзнаменованиями и приметами. Шмелёв глубоко постиг и отразил в своём романе красоту и богатство национального фольклора, гармоничный мир славянской мифологии. Вера в Христа и святых сочетается у шмелёвских героев с культом природы и умерших предков. Важный фольклорно-мифологический мотив романа — мотив Богородицы — матери сырой земли, идущий от закрепившихся в легендах и духовных стихах древних славян двоеверных представлений народа, дольше всего продержавшийся в верованиях стригольников — хлыстов» (8). В романе есть сцена, когда Горкин учит своего наставника услышанной от прабабушки Устиньи старинной молитве, обращенной к матери сырой земле: «Как с цветочками встанем на колени, ты и пошепчи в травку: "И тебе, мати сыра земля, согрешил, мол, душою и телом". Она те и услышит, и спокаешься в грехах. Все ей грешим» [с. 351].

Православие в изображении писателя — первооснова национального характера и бытия, ибо религиозные праздники и обычаи сплетены с повседневным, житейским, обыденным. Чувство присутствия высшего смысла одухотворяет ежедневные дела, превращая жизнь человека в священный обряд. В созданном Творцом многообразном и сложном мире всё закономерно, всё оправданно, всему есть своё место, даже, казалось бы, совершенно бесполезной луже посреди двора: «И не тронь её лучше, Вася, — советует Горкин приказчику Василь Василичу, возна-меревшемуся было осушить лужу, — спокон веку она живёт» [с. 303]. Писатель неназойливо подчёркивает единосущность тварного, живого и неживого мира, их взаимосвязь. Через атмосферу дома, традиции семьи, общение с окружающими формируется личность, характер, духовный мир автобиографического героя.

Повествовательная поэтика произведения разомкнута в космос внутреннего мира «я». Окружающий мир одухотворён взглядом семилетнего Вани, который всматривается в его таинства пытливыми, полными любви и света доверчивыми глазами. Любовь, излучаемая Ваней, рождает ответный импульс: маленький герой романа любим и благословляем миром: «Всё, что ни вижу я... глядит на меня любовно». Самое, пожалуй, главное и дорогое юному герою и автору-повествователю сравнение, не раз повторяющееся в книге и приобретающее характер лейтмотива, — это сравнение с живым. «Слышу — рекою пахнет, живою рекою», «комната кажется мне другой, что-то живое в ней», «и чудится мне в цветах живое, неизъяснимо радостнее». И трава живая, и именинный крендель — «в живом румянце». Каждая весна для Вани — «живая», и Масленица — «живая», полынья на Москве-реке «дышит», церковный звон «плавает» и т. п. Маленький Ваня получает нравственное и эстетическое наслаждение от восприятия счастливого, живого, щедрого и многообразного мира. С восхищением впитывает он и сладковатый запах спелых яблок, и красочную пестроту пасхальных яиц, и вкус горячих масленичных блинов. Даже обеды Великого поста кажутся ему верхом изобилия: «будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из красного мака, розовые баранки... мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох мочёный, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар — лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва... А жареная гречневая каша, залитая кваском! А постные пироги с груздями, а гречневые блинчики с луком по субботам... а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то "колево"! А миндальное молоко с белым киселём, а киселёк клюквенный с ванилью, а великая кулебяка на Благовещенье с вязигой, с осетринкой! А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками... а мочёные яблоки по воскресеньям, а талая сладкая-сладкая "рязань"... а "грешники" с конопляным маслом, с хрустящей корочкой, с тёплою пустотой внутри!» [с. 286].

Посреди огромного города, в окружении мастеровых, ремесленников, крестьян, духовных лиц ребёнок видит жизнь, исполненную истинной поэзии, душевной щедрости и мудрости. Повествование от начала и до конца окрашено радостным ощущением многоликой жизни, ото всего исходит «свет живой, кристально-чистый, свет радостного детства», Ваня постигает жизнь в традициях православия, глубоко веруя в Бога и одухотворяя, обожествляя всё сущее. Ёмкие, мудрые изречения Священного Писания наполняют жизнь ребёнка высоким смыслом. «Таинственные слова, священное что-то в них... Бог будто? Нравится мне и "яко кадило пред Тобою", и "непшевати вины о гресех", это я выучил в молитвах. И ещё — "жертва вечерняя", будто мы ужинаем у церкви, и с нами Бог...» [с. 364].

Всё, что касается Бога, для него свято. Он по-своему чувствует присутствие Бога и по-своему, по-детски, передаёт свои впечатления.
Писатель нигде не подменяет восприятие ребёнка восприятием взрослого человека. Психологически тонко, подчас с лёгким, добродушным юмором Шмелёв показывает, как понимает и объясняет сложные для него церковные обряды семилетний мальчик. Значение и смысл церковных праздников Ваня переосмысливает в соответствии со своим интеллектом и жизненным опытом. Вот как истолковывает он, например, праздник Преображения: «В горячем воздухе пахнет нынче особенным — свежими яблоками. Они везде, даже на клиросе... Необыкновенно, весело, — будто гости, и церковь — совсем не церковь. И все, кажется мне, только и думают о яблоках. И Господь здесь со всеми, и Он тоже думает о яблоках: Ему-то и принесли их — посмотри, Господи, какие! А Он посмотрит и скажет всем: "Ну и хорошо, и ешьте на здоровье, детки!" И будут есть, уже совсем другие, не покупные, а церковные яблоки, святые. Это и есть — Преображение» [с. 366].

Маленький Ваня впервые открывает для себя многие радости и прелести земного бытия. Окружающий мир для него — небесный и одновременно густо-земной, материальный, «почвенный», насыщенный звуками, цветами и запахами, которые для Вани, как в приведённом выше эпизоде, тоже имеют цвет («зелёный запах»). Каждому из православных праздников, в представлении юного героя романа, присущи не только свои ритуалы, к которым терпеливо приобщает его Горкин, но и своя музыкальная и цветовая гамма, свои запахи. Уксусом и мятой пахнет для него Великий пост. Рождество «пахнет мясными пирогами, поросёнком и кашей». На смену «серенькому» посту приходит разноцветная Пасха. Цветовая гамма произведения красочна, богата оттенками и полутонами. Описания выполнены то одним цветовым мазком, обнаруживая давнюю связь шмелёвской поэтики с импрессионизмом («снегу не видно, завалено всё народом, черным-черно»), то многообразными оттенками основных в этом произведении цветов — синего, белого и особенно золотистого. «Синеватый рассвет белеет», сад в глубоком снегу «светлеет, голубеет». Солнце на Рождество — «пламенное, густое, побежало по верхушкам, иней зарозовел, розово зачернелись галочки, берёзы позлатились, и огненно-золотые пятна пали на белый снег». Окружающий мальчика мир «золотого детства» и родины весь залит золотым светом: «льётся весеннее солнце на золотые окна и золотой дощатый двор», в осеннем золотистом саду «золотятся яблоки», и «небо золотое, и вся земля. И звон немолчный кажется золотым мне тоже, как всё вокруг» [с. 339]. А надо всем этим — золото куполов и крестов Москвы, праздничный, духовный свет, несущий в детское сердце Божию Красоту и Благодать.

В романе «Лето Господне» нет самоцельных пейзажных зарисовок. Природа здесь — это окружающий героя мир, с которым он связан всеми сторонами своей жизни. Ваня глубоко ощущает единство с природой, переносит на неё свои чувства, мысли и настроение: «Защурив глаза, я вижу, как в комнату льётся солнце. Широкая золотая полоса, похожая на новенькую доску, косо влезает в комнату, и в ней суетятся золотинки. По таким полосам, от Бога, спускаются с неба ангелы, — я знаю по картинкам» [с. 299—300]. Пейзажные зарисовки служат в произведении важным средством психологической характеристики персонажа, но нередко выражают и авторскую концепцию жизни, его восприятие родины: «Морозная Россия... а тепло...» [с. 369].

Изображение городского пейзажа часто используется автором для поэтизации русского православия. «Вон Казанская наша, башенка-то зелёная!.. — указывает Горкин. А вон возля-то её, белая-то... Спас-Наливки. Розовенькая, Увпенья Казачья... Григорий Кесарейский, Троица-Шабловка... Риз Положение... а за ней, в пять кумполочков, розовый-то... Донской монастырь наш, а то — Данилов, в роще-то. А позадь-то, колокольня-то высоченная, как свеча... то Симонов монастырь, старинный!.. А Иван-то Великой, а Кремь-то наш, а?.. Кака Москва-то наша!..» [с. 354], —так передаёт писатель благолепие православной Москвы глазами своего персонажа. Купола храмов являются важным религиозно-эстетическим символом православия. Идея купола — подъём, горение, стремление к Богу. Шмелёвская Москва с золотыми куполами-луковицами создаёт впечатление гигантского многосвечника, символизирующего идею высшего духовного, молитвенного подъёма.

Одна из основных проблем романа — проблема родовой и исторической памяти. Ключ к её осмыслению писатель даёт, поставив в качестве эпиграфа к книге знаменитые строки А.С.Пушкина:

Два чувства дивно близки нам –
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

Эстетическому воплощению проблемы памяти в значительной мере способствует крестообразный хронотоп произведения, на пространственных координатах которого горизонтальная линия представляет собою земное, сугубо бытовое время, а на вертикальной оси — время бытийное, вечное и бесконечное, мир горний.

Память в представлении Шмелёва — категория религиозно-нравственная, так как позволяет человеку ощущать себя наследником прошлого и осознавать ответственность за будущее, за весь Божий мир. «Помни» — «помню» — колокольным эхом звучит со страниц «Лета Господня». В шмелёвской концепции бытия прошлое, настоящее и будущее нерасторжимы. Насыщенный ёмкими многозначными деталями, сюжетными и внесюжетными образами и эпизодами, историческими реминисценциями и аллюзиями, его роман воссоздаёт обобщающие картины жизни многих поколений, утверждая мысль о бесконечном жизнетворчестве народа, преемственности его деяний и памяти. Жизнь должна созидаться не на ломке, а на укреплении фундамента прошлого, — так понимает смысл эволюционного развития автор «Лета Господня». Не предавать забвению исстари установленные и многократно проверенные временем правила и нравственные законы, а неукоснительно соблюдать и приумножать их — в этих традициях воспитывается Ваня Шмелёв. «Со старины так», «так уж исстари повелось», «так уж устроилось», «так повелось с прабабушки Устиньи», — не раз говорит Горкин о тех порядках, которые для жителей «нашего двора» особенно важны и святы. Свою главнейшую задачу Горкин видит в том, чтобы сохранить и передать дальше по ступеням жизни память обо всех хороших людях и продолжать, приумножая, их добрые дела. В этом бессмертие умерших и смысл деяний живущих. В вечной связи поколений Шмелёв видит основу духовного обогащения человека и нации, развития жизни.

Среди внесюжетных персонажей романа, с которыми связана проблема родовой памяти, важное место принадлежит Ваниной прабабушке Устинье, о которой рассказывает мальчику Горкин. Прабабушка представляется Ване и реальным человеком, со своими индивидуальными чертами, и одновременно святой, чья жизнь — образец мудрости и благочестия. Присутствие давно усопшей прабабушки постоянно ощущается в настоящем. Все дела, заветы и поступки ушедшей из жизни хозяйки дома священны для Горкина и Вани, они помнят все соблюдавшиеся ею обряды, хранят её вещи. Так совмещаются в произведении прошлое и настоящее. Они не противопоставляются, а включаются друг в друга. «Было» входит в «есть» и в «должно быть», усложняет, уплотняет настоящее, обогащает его традициями, важнейшим опытом поколений.

Связующим звеном между прошлым и настоящим является в романе Михаил Панкратыч Горкин — верный хранитель православного уклада жизни, духовный наставник Вани, которого он (Горкин) терпеливо проводит по лабиринтам жизненного и духовного опыта. Своей добротой, духоподъёмностью, религиозным подвижничеством он порою кажется Ване похожим на святого: «Горкин... он совсем святой — старенький и сухой, как все святые. И ещё плотник, а из плотников много самых больших святых: и Сергий Преподобный был плотником, и Святой Иосиф» [с. 291 ]. Вместе с тем Горкин не отрешённый от повседневной жизни религиозный человек. Он рачительный и надёжный помощник отца, мудрый и чуткий воспитатель, великолепный плотник и столяр. Всё это обусловливает то высокое уважение, которое испытывает к нему и Сергей Иванович, и сам мальчик, и все другие обитатели двора.

Не менее важно для человека чувство исторической памяти, ибо она основа его почвенной, выстраданной, пропущенной через сердце любви к родной земле. Автор и его герой генетически ощущают себя неотъемлемой частью не только настоящего, но и прошлого родины. Вот Горкин со своим воспитанником едут на постный рынок. Лошадь по кличке Кривая останавливается на Каменном мосту, откуда открывается вид на Кремль. Маленький Ваня смотрит на открывшуюся ему панораму кремлёвских храмов и башен: «Самое наше святое место, святыня самая... Кажется мне, что там — Святое... Святые сидят в соборах, и спят цари. И потому так тихо... Золотые кресты сияют — священным светом. Всё — в золотистом воздухе, в дымно-голубоватом свете, будто кадят там ладаном... Что во мне бьётся так, наплывает в глаза туманом? Это — моё, я знаю. И стены, и башни, и соборы... и дымные облачка за ними, и это моя река, и чёрные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов... были во мне всегда. И всё я знаю. Там, за стенами, церковка за бугром — я знаю. И щели в стенах — знаю. Я глядел из-за стен... когда?.. И дым пожаров, и крики, и набат... всё помню! Бунты и топоры, и плахи, и молебны... всё мнится былью, моей былью... будто во сне забытом» [с. 306].

Ваня Шмелёв осознаёт себя неразрывной частью православного мира, потому и кажется ему, что всё то, что стало историей России, было с ним самим. Не просто приобщение к истории, но присутствие в ней, ощущение себя её частью—это для детского сердца невыразимая радость. Радость и счастье сопричастности к делам предков, к стране, имя которой — православная Россия. В то же время жизнь в изображении писателя — не только радости и праздники. Трёхчастная композиция романа, имеющего подзаголовок «Праздники — Радости — Скорби», подводит читателя к восприятию событий горестных, но неизбежных, главное из которых — болезнь и смерть самого дорогого для Вани человека — отца.

Описание болезни и смерти отца занимает в романе большое место. Писатель широко использует в этом случае символику снов, примет, предсказаний. Их особенно много во второй части романа. В субботу третьей недели Великого поста Горкин видит сон, будто плотник, покойник Мартын, уводит отца Вани в Донской монастырь. В эту же ночь и самому Сергею Ивановичу приснилась гнилая рыба, которая приплыла в покои дома и стала под образа. Через несколько глав сообщается, что на Пасху к ним, вопреки обыкновению, не прилетели на жительство скворцы — «чуяли пустоту» [с. 563] и стала часто выть дворовая собака Бушуй. Намекает на близкую трагедию и «портрет» лошади по кличке Стальная, у которой «тёмный огонь в глазу» и синий отлив — как у чертей на картинках. «Не ко двору она нам, не к рукам», — предчувствует Ваня. И действительно, на Радуницу Стальная на всём скаку сбросила с себя Сергея Ивановича. Почти вся третья часть книги — «Скорби» посвящена описанию тяжёлой болезни отца; как прикладывали к его больной голове мощи св. Пантелеймона, как лечили его в бане с «живой водой»; как «бедные и убогие приносили пузырёчки маслица от мощей, монашки привозили артос — принять натощак кусочек. И не было отцу лучше» [с. 629]. Праздники проходили своим чередом, были, как всегда, на Петров день гости, после Успенья солили огурцы. Но уже не было ни от чего прежней радости.

В соответствии с настроением автобиографического героя меняется и колористика произведения: белый и золотистый цвета всё более уступают место серому, чёрному. В день ангела Вани, 26 сентября, когда стало ясно, что отец умирает, детей повели к нему прощаться. Ваню, своего любимца, Сергей Иванович благословил образом Святой Троицы. Подробно повествует рассказчик об обряде похорон отца и своём состоянии в эти дни. «Я крещусь, шепчу... Гроб поднимают, вдвигают под высокий балдахин, с перьями наверху. Кони, в чёрных покровах, едва ступают, чёрный народ теснится, совсем можжевельника не видно, ни камушка, — чёрное, чёрное одно... и уже ничего не видно от проливного дождя...» [с. 670], — таким скорбным аккордом завершается повествование.

Но шмелёвская концепция бытия оптимистична, ибо его герои убеждены в существовании вечной и бесконечной жизни. Горкин и Ваня верят, что в ином мире их ждут «и Христос, и прабабушка Устинья», и многие-многие другие люди, достойно прожившие жизнь и завершившие по воле Господа своё земное существование. Похороны отца и всё произведение в целом венчает православный тропарь, дающий надежду на жизнь вечную, на бессмертие души:

«Слышу —
...Свя-ты-ый... Бес-сме-э-эртный...
По-ми...и...луй...
на...а...ас...» [с. 670].

Умирает отец, но незадолго до этого трагического события в дом приходит радость: рождается сестрёнка Вани. Эта постоянная смена радостей и скорбей испытывает «андельскую душку» Вани, как выражается Горкин, на излом. Она «то трепещет и плачет», то наполняется светом умиления, благоговейно взывая к Богу. Воспринимая окружающую действительность как духовное движение и обновление («другое всё! — такое необыкновенное, святое»), мальчик настраивает своё сердце на волны доброты и сострадания, ощущает соборную общность со всем, что его окружает: «Всё и все были со мной связаны, и я был со всеми связан, от нищего старичка на кухне, зашедшего на "убогий блин", до незнакомой тройки, умчавшейся в темноту со звоном» [с. 480]. По мере постижения жизни у Вани облагораживается и возвышается душа, формируется чувство любви к родной земле и к людям, его окружающим.

Роман «Лето Господне» густо населён персонажами. Благодарная память писателя пронесла через многотрудную жизнь и сохранила для нас «из дали лет» «до вздохов, до слезинок» разнообразие русских характеров, начиная с отца и Горкина, которым посвящены лучшие лирические страницы книги, и кончая многочисленной галереей народных умельцев, «архимедов и мастаков»: плотников, маляров, банщиков, горничных, торговцев, нищих и многих других русских людей, любовно опоэтизированных автором. Это и приказчик Василь Василич, и солдат Денис, и молодой плотник Андрейка, и богомольная Домна Панферовна; и «охальник» Гришка, и горничная Маша, и предсказательница Пелагея Ивановна, и многие-многие другие работные люди, чьё появление на страницах романа воссоздаёт многоликую, многоголосую Русь.

С огромной любовью нарисован в романе отец мальчика, Сергей Иванович. «Лето Господне» — это ещё и сыновний поклон, и памятник Шмелёва своему отцу, сотворенный в слове. Умный, деловой, энергичный, Сергей Иванович вызывает чувство любви и уважения не только у домочадцев и у своих работников, но и у многих жителей Москвы. Он может быть суровым, когда отчитывает подвыпившего Василь Василича, и необыкновенно добрым, когда видит, как от души делают дело те, кому оно поручено. Он не терпит разгильдяйства, точен и неугомонен в делах, широк душою в праздники. «Так и поступай, с папашеньки пример бери...» [с. 291], — наставляет мальчика Горкин. И Ваня следует этому совету всегда.

Не менее выразительны образы Василь Василича, Маши, Дениса и других. Характер каждого из них сложен и неоднозначен. Но при всём разнообразии индивидуальных черт действующих лиц романа объединяет то, что, по убеждению автора, выражает суть национального характера: трудолюбие, даровитость, бескорыстие, непоказная святость, широта души, где есть место и ухарству, и воздержанию, доходящему до аскетизма, любовь к родной земле.

Как и во многих других произведениях, Шмелёв проявил здесь великолепное умение индивидуализировать персонажей с помощью их речи, основа которой — цветистое просторечие, пословицы и поговорки, где «каждое словцо навырез». Речь отца мальчика грамматически правильная, лаконичная, чёткая. Приказчик Василь Василич разговаривает как бы с трудом, отрывисто, с усилием, толчками произнося фразы, в которых большое количество вульгаризмов и просторечия. Певуч, с обилием уменьшительно-ласкательных слов, церковнославянизмов, отрывков из молитв, соседствующих с просторечиями, язык Горкина. Речи рассказчика свойственны яркая метафоричность («звёзды усатые, огромные лежат на ёлках»), инверсированный порядок слов. В диалогах, монологах, рассуждениях действующих лиц выпукло отражены их нравственный и культурный облик, черты характера, склад ума и образ жизни.

Множество голосов, мнений, суждений персонифицированных и анонимных действующих лиц вобрало в себя слово рассказчика. Прямая речь, диалоги и размышления персонажей естественно и органично переходят, переливаются в слово повествователя и наоборот.

Многие эпизоды и сцены романа проникнуты едва уловимым мягким, добродушным авторским юмором, «пронзённым стрелой мудрости и глубокомыслия», по верному выражению И. Ильина (9).
Сказовая манера повествования, а также совмещение времени прошедшего с текущим, микромира с макромиром определяют художественную интенцию шмелёвского произведения: роман «Лето Господне» обладает поразительным эффектом читательского присутствия, его непосредственной включённости во все события и в размышления действующих лиц; кажется, что всё, что делается на страницах романа, происходит с тобою лично и сию минуту.

В автобиографической прозе, наряду с «детским» восприятием, всегда есть и восприятие «взрослое», т. е. оценка людей и событий с высоты прожитых писателем лет. Такие оценки есть и в «Лете Господнем», но реализованы они своеобразно. Центр тяжести перенесён здесь на изображение картин жизни, подсвеченных лирической волной грусти и умиления. Читателю предоставляется возможность самому сделать выводы из воссозданных сцен и эпизодов, выводы, идущие прежде всего из глубины отзывчивой души: «Не поймёшь чего — подскажет сердце» [с. 368].

Своеобразие тематики, особый угол авторского зрения — интерес не только к ребёнку, но через него — к окружающему миру, обилие действующих лиц, эпизодов и картин, единство авторского сознания и сознания лирического героя — служат реализации главной задачи писателя: выявлению непреходящих жизненных ценностей — Истины, Добра и Красоты. В письме к И.Ильину от 27 ноября 1946 года Шмелёв подчёркивал, что основной его целью при создании «Лета Господня» было изобразить «быт, преломлённый через бытие». Картины семейно-бытового уклада «нашего двора» пронизаны растворённой в образной структуре романа мыслью обо всей России, её судьбе, людях, достигая размаха эпоса и подводя читателя к постижению высших законов жизни. Повествование о путях формирования личности ребёнка, духовная биография автора благодаря высокому мастерству писателя превратились, по верному определению И.А.Ильина, «в эпическую поэму о России и об основах её духовного бытия» (10).

ПРИМЕЧАНИЯ

1 МИЩЕНКО А.И. Шмелёв // Возрождение. - Париж, 1970. - № 233.
2 КУЛЬМАН Н. И.Шмелёв. Лето Господне // Россия и славянство. — Париж, 1933. — 1 июня.
3 ШМЕЛЁВ И. Душа Родины. - Париж, 1967. - С. 206.
4 ШМЕЛЁВ И. Лето Господне // Шмелёв И. Избранное. — М., 1989. Все цитаты из романа «Лето Господне» приводятся по этому изданию с указанием страниц.
5 ИЛЬИН И. О тьме и просветлении: Книга художественной критики. Бунин — Ремизов — Шмелёв. — Мюнхен, 1959. —
С. 176.
6 Русская литература. — 1971. — № 4. — С. 133.
7 Серафим, архиепископ Чикагский и Детройтский. Бытописатель русского благочестия // Русское воскресение. — Париж, 1960. - 25 июня.
8 СМИРНОВ СИ. Древнерусский духовник: Исследование по истории церковного быта. - М., 1913. - С. 269-270.
9 ИЛЬИН И., ШМЕЛЁВ И. Переписка двух Иванов. 1927-1934. - М., 2000. -С. 248.
10 ИЛЬИН И. О тьме и просветлении. — С. 177.

ЧЕРНИКОВ Анатолий Петрович -
доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России