Сапченко Л.А. «МЫ ЛЮБИМ ДРУГ ДРУГА НЕ ДЛЯ СЧАСТИЯ ЛЮБВИ...» Н.М. И Е.А.КАРАМЗИНЫ

Статья подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта «Неизданные письма Н.М.Карамзина», проект № 15-14-73002 а(р).

Современник эпохи Просвещения, Карамзин постоянно обращался к концепту счастья. Согласно установкам просветителей, быть счастливым человеку на земле не только возможно, но и должно.
В своей поэзии, художественной прозе, публицистике Карамзин рассматривал социальные, политические, нравственно-философские, психологические аспекты вопроса. Теме счастья посвящен целый ряд карамзинских стихотворений, повестей, а также своеобразный художественно-публицистический триптих: «Мелодор к Филалету. Филалет к Мелодору», «Разговор о счастии» и «О счастливейшем времени жизни».

В «Разговоре о счастии» автор сопоставляет противоположные мнения о том, существует ли счастье. Участники разговора, Мелодор и Филалет, выражают сомнения самого автора, который в конце концов приходит к следующему итогу («системе»), высказанному устами Филалета: «Возможное земное счастие состоит в действии врождённых склонностей, покорных рассудку, — в нежном вкусе, обращенном на природу, — в хорошем употреблении физических и душевных сил. <...> Быть счастливым есть быть верным исполнителем естественных мудрых законов: а как они основаны на общем добре и противны злу, то быть счастливым есть... быть добрым»1.
Между тем в карамзинском наследии представлены и другие концепции счастья.

В период 1780— 1790-х годов в самом писателе борются два противоположных представления о счастье и о возможности его существования на земле: 1) счастье — это система правил, в этом случае быть счастливым возможно, если им следовать; 2) счастье — «такое состояние души, в котором бы она могла беспрестанно наслаждаться живыми удовольствиями» — такое счастье невозможно. В этом смысле счастье не более чем сон, мечта, призрак, тень (в стихах Карамзина создаётся характерный образный ряд):

Будь уверен, что здесь счастье
Не живёт между людей;
Что здесь счастьем называют,
То едина счастья тень...

(«Часто здесь, в юдоли мрачной...», 1787)2;

Счастье истинно хранится
Выше звёзд, на небесах;
Здесь живя, ты не возможешь
Никогда найти его...

(«Счастье истинно хранится...», 1787)3;

В мечтах, в желаниях своих
Мы только счастливы бываем...

(«К бедному поэту», 1796)4.

Но всё же в этом «печальном мире» возможность счастья существует:

Любовь и дружба — вот чем можно
Себя под солнцем утешать!
Искать блаженства нам не должно,
Но должно - менее страдать

(«Послание к Дмитриеву...», 1794)6.

Порой поэт прямо говорит о своей надежде на счастье, пишет, что нашёл, испытал счастье и понял, в чём оно состоит («Прямое благо: сочетанье / Двух душ...», говоря словами Пушкина):

... За тучей вижу я зарю,
И сердце бьётся в ожиданьи –
Живу в любезнейшем желаньи:
Вдали возможность счастья зрю!
Ещё мы можем, ангел милый,
Друг друга радостно любить!
В душе моей, теперь унылой,
Твой образ может с счастьем жить!

(«Надежда», 1796)6.

Однако блаженству любви и дружбы угрожают разлука, болезнь, смерть...

Любя любимым быть —
Всего для нас милее;
Но с милой розно жить —
Всего, всего тошнее.
Что в сердце без неё!
В ней сердце находило
Всё счастие своё;
Без милой всё немило.
Где счастье? где она?
И день и ночь вздыхаю;
Отрада мне одна,
Что слёзы проливаю.
Довольно... так и быть!
Когда, мой друг, с тобою
Нельзя теперь мне жить,
Хочу я жить с тоскою.

(«Разлука», 1797)7.

Система взглядов, близкая философии оптимизма и утверждающая, что «в мире всё благо», подвергается жестокому испытанию. От убеждения, что «жизнь есть первое счастье», что «в мире всё прекрасно», Карамзин переходит к осознанию, что «здешний мир есть училище терпения», что «везде и во всём окружают нас недостатки»8. «Защитник оптимизма опровергает оптимизм; последователь Попа и Лейбница становится их противником»9. Этот новый взгляд изложен в карамзинском «Рассуждении о счастливейшем времени жизни», где Карамзин называет оптимизм игрой остроумия, неспособной победить естественные чувства страдающей души.

Перелом определён был ранней смертью первой жены Н.М.Карамзина Елизаветы Ивановны, урождённой Протасовой. Она умерла в конце апреля — начале мая 1802 года, вскоре после рождения дочери Софьи. Обращаясь к брату Василию Михайловичу, Карамзин пишет: «Я лишился милого ангела, который составлял всё счастие моей жизни. Судите, каково мне, любезнейший брат. Вы не знали ея; не могли знать и моей чрезмерной любви к ней; не могли видеть последних минут ея бесценной жизни, в которые она, забывая свои мучения, думала только о несчастном своём муже. Уже более трёх недель я тоскую и плачу, узнав совершенное счастие для того единственно, чтобы навек его лишиться. Остаётся в горести ожидать смерти, что она соединит два сердца, которые обожали друг друга. Люблю Сонюшку за то, что она дочь моей бесценной Лизаньки, но ничто не может заменить для меня этой потери. Снова принимаюсь за работу, которая нужна и для Сонюшки, если Бог и её не отнимет у меня; но прежде работа была мне удовольствием, а теперь быть может только одним минутным рассеянием. Всё для меня исчезло, любезный брат, и в предмете остаётся одна могила. Стану заниматься трудами, сколько могу: Лизанька того хотела...»10.
Неизбывное горе повлияло на всю дальнейшую жизнь Карамзина, на его мировосприятие, на его представления о возможности/невозможности земного счастья.

Ни долгие годы, ни счастье новой любви, ни потеря сына и двух дочерей не привели к забвению пережитого. В 1821 году Карамзин собственноручно выписал в альбом, предназначенный душевно любимой им императрице Елизавете Алексеевне, следующие строки:  «Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией». А среди выписанных им русских пословиц поместил следующую: «Не бывала ль на тебя беда? Не умирала ль жена?»12.

«Участие, которое вы берёте в моей горести, для меня утешительно, — пишет Николай Михайлович брату 19 августа 1802 года. — В самом деле, я достоин сожаления всех добрых людей; был так счастлив, так доволен судьбою и стал вдруг самый бедный человек на свете. Время, конечно, притупляет горесть, но не может возвратить счастья...»13.

В каждом письме — возвращение к одним и тем же мотивам, неутолимое горе, равнодушие к любым занятиям, страх за маленькую дочь: «В одно время и утешаюсь ею, и грущу! По крайней мере ещё что-нибудь привязывает меня к здешнему свету. Выезжаю редко и всякий раз чувствую, что душа моя стала совсем не та. И счастье, которым я наслаждался с моею Лизанькою, и несчастье, которое узнал, потеряв её, отвратили меня от света» (12 ноября 1802 года)14.

Душевная рана медленно затягивается, и вот Карамзин намерен оставить труд журналиста и приняться за российскую историю. Однако перенесённые страдания навсегда поселили в нём чувство неуверенности в будущем и ощущение предопределённости свыше дальнейшей судьбы человека.

Знакомство с Екатериной Андреевной Колывановой (15) даёт возможность ещё раз изведать счастье.
17 декабря 1803 года Карамзин писал своему другу Вильгельму фон Вольцогену: «После того как в течение 18 месяцев я был погружён в величайшую печаль, я открыл, что сердце моё ещё чувствительно к радости любить и быть любимым. Молодая девушка, прекрасная и добрая, обещала любить меня, и я через несколько недель надеюсь стать её супругом. <...> Я осмеливаюсь ещё надеяться на счастье; Провидение довершит остальное. Я знаю, я мог бы лишь медленно угасать, не имея такой привязанности. Моя первая жена очень любила меня; будущая, возможно, станет моим другом, и этого достаточно...»16.

Записки Карамзина-жениха к Екатерине Андреевне наполнены ощущением счастья в настоящем и уверенностью в столь же счастливом будущем: «Я так люблю вас, что хотел бы отдать вам столь безмятежное моё счастие и получить взамен всё то, что может тяготить и беспокоить вас, как в ваших мыслях, так и в ваших чувствах. Но тогда вы должны согласиться полюбить меня и уступить мне место этой прекрасной дружбы, которая, несмотря на свою глубокую мудрость, не может дать вам того наслаждения, каким наслаждаюсь я в моей безумной любви. Вы много выиграли бы от обмена и нашли бы, что я достоин сожаления. Одна моя щедрость тогда могла бы меня утешить в подобной перемене роли, но она — всего лишь пустая шутка; будем оба тем, что мы есть, в ожидании будущего. Если я достоин вашей любви, я её получу; если я её не заслуживаю, то я достаточно справедлив, чтобы не притязать на неё и удовольствоваться дружбой вашей. Я уверен и в то же время рассудителен. Любите меня, как хотите и можете: я буду любить вас более жизни, и тысячекратно более, потому что это так сладко — любить таким образом...»17.

Другая записка: «Вы ещё не произнесли слово "любовь", чтобы выразить ваши чувства ко мне; и всё же я уже так счастлив, ибо рассчитываю на доброту вашего сердца: оно не будет неблагодарным. Без всякого преувеличения могу сказать, что люблю вас уже более всего на свете. Никогда, никогда я не был более счастлив. Безмятежность моей души не омрачена никакой тревогой. Невозможно, чтобы моё сердце обманывало меня, невозможно, невозможно, чтобы оно не разгадало вашего, невозможно, чтобы Небо не было в мире со мною. Моя нежная подруга, глаза мои наполняются слезами. Да, вы предназначены украсить ещё остаток моих дней, и я умру в ваших объятиях, благословляя вашу доброту и благость Провидения. Делая счастливым меня, вы будете счастливы сами, я в том уверен. Осмеливаюсь в мыслях прижать вас к своему сердцу. Оно вам не чуждо, оно полно вами. Я увижу вас через два часа. Карамзин»18.

В каждом послании он говорит о переполняющем его душу ощущении счастья: «Да, дражайшая моя подруга, если моё лицо явит то, что происходит в моём сердце, ты увидишь на нём выражение сладчайшей безмятежности. Я весьма счастлив и весьма живо чувствую моё счастье»19.
 
Их свадьба состоялась 8 января 1804 года.
«Катерина Андреевна так добра и мила, что мудрено вообразить жену лучше ея в каким-нибудь смысле»20, — пишет Карамзин брату Василию Михайловичу 26 марта 1805 года. Между супругами установилось абсолютное доверие и взаимопонимание. Они «дали друг другу слово не расставаться»21, но несколько раз им пришлось нарушить обещание.

Первая их разлука пришлась на август 1805 года, когда молодая жена историографа отправилась вместе с отцом, Андреем Ивановичем Вяземским, братом Петром и своей падчерицей Софьей из Москвы в Петербург для устройства юного князя в пансион. Дома остались Николай Михайлович и трепетно любимая им годовалая малышка Наташа. В Российской государственной библиотеке хранится переписка Н.М.Карамзина и Е.А.Карамзиной, никогда ещё не бывшая предметом изучения. Сохранившиеся письма Екатерины Андреевны датированы 5, 6, 7, 10, 11, 13,15 и 17 августа 1805 года. Ответы Николая Михайловича — 3, 7, 10, 14, 17, 21 августа 1805 года. Одно из них не имеет даты.

Письма супругов представляют собой истинную поэму страстной любви в разлуке. Написаны они в основном по-французски, с небольшими русским вставками.

Долгое время лишь по письмам самого Карамзина к жене (1812, 1816 годы) можно было вообразить его адресата. Сдержанный и величавый облик Екатерины Андреевны, её любовь и нежность, её грусть в разлуке и твёрдость в испытаниях, тревога о здоровье мужа, томительное ожидание его возвращения, безусловное единодушие в мыслях и поступках отражались в карамзинских строчках. Между тем окружающие порой отмечали её внешнюю холодность, даже неприветливость, полное отсутствие желания понравиться. Позднее Екатерина Андреевна отзывалась об этом мнении как о «старинной», то есть уже надоевшей, шутке22.

По письмам Карамзиной 1805 года представляется возможным приоткрыть её душу и узнать о нежной и пламенной любви верной спутницы великого писателя, растопить внешнее представление о её «холодности».
В Петербурге князь Вяземский, его сын Пётр и Екатерина Андреевна с Софьей поселились в гостинице «Город Лондон», которая была одной из лучших в Петербурге и располагалась на Невском проспекте. Неподалёку, на Дворцовой площади, находился Немецкий театр, рядом с гостиницей был устроен Адмиралтейский бульвар. Однако всё это нисколько не занимало молодую супругу Карамзина, всецело погружённую в своё переживание первой разлуки с любимым мужем.

В их переписке понимание счастья совершенно определённо и единодушно: счастье — это "воссоединение любящих, окончание разлуки, желанная встреча.
Прибыв в Петербург, Екатерина Андреевна пишет Николаю Михайловичу 5 августа: «...эта жестокая разлука дала мне понять, что мой супруг, мой дорогой супруг необходим мне как воздух, которым я дышу, без него нет ни покоя, ни счастья для его грустной жены.
Мой добрый друг, если Бог дарует нам милость снова соединиться, дадим слово больше не расставаться добровольно. <...> Я сужу по своему сердцу, как если бы я судила по твоему. <...> знаю, что ты не можешь быть счастлив без твоей жены, которая тебя обожает в тысячу раз более, чем свою жизнь...»23.

7 августа Карамзин пишет Екатерине Андреевне: «...с нетерпением и беспокойством жду от тебя известий, мой добрый друг! Не расстаюсь с твоим портретом и твоей запиской. <...> Пусть твоё возвращение вернёт мне счастье! С грустью и нежностью прижимаю тебя к своему сердцу. Прощай, моё единственное благо на земле, гораздо более дорогое мне, чем моё существование...»24.

Из окна гостиницы Екатерина Андреевна и её отец могли наблюдать военные приготовления, связанные с намечавшимся походом антифранцузской коалиции в Баварию. 10 августа 1805 года 1-й и 3-й батальоны Измайловского полка выступили из Петербурга в Австрию в составе 60 тысячного русского войска для участия в войне с Наполеоном. Но истомившаяся в разлуке душа оставалась почти безучастной к внешним событиям. В письме, датированном 10 августа, читаем: «Я не могу желать, бегать, ходить смотреть достопримечательности. <...> Я совершенно равнодушна, что бы ни делать. Исключая время, когда я с папа, остальное я проводила бы с Софи, с твоим портретом и твоими письмами, я бы всласть поплакала, и это гораздо более согласовалось бы с моим сердцем и моим теперешним расположением духа, чем эта рассеянная жизнь, которую я здесь веду. <... > Нужно будет ждать наивысшего счастья — счастья броситься в твои объятия...»25.

В письме от 13 августа Екатерина Андреевна сообщает мужу, что сплела для него тесьму, которая будет послана «с той же почтой, что и это письмо». «Она зелёная, символ надежды, и это единственное чувство, которое мной владеет с тех пор, как я тебя покинула. Может быть, если Господь будет к нам милостив, мы увидимся через две недели. О какая сладкая мысль! Я представила себе этот миг с содроганием, которое почти мешает мне дышать. Господи! Милость Божия не обманет моих ожиданий»26.

14 августа Николай Михайлович отвечает на пришедшие письма: «Милый друг мой, я только что получил твоё второе письмо из Петербурга. У меня было уже время его перечитать и много поплакать. <...> Я прогуливаюсь по комнате, в экипаже, верхом, в нашем маленьком саду, и мне везде нехорошо. Я чувствую как никогда, что для меня в мире только ты, и мне никого не надо. Моё сердце холодно для света. <...> Сколько раз я обещал себе больше не разлучаться с тобой, мой ангел! Сколько раз я раскаивался, что не последовал за тобой в Петербург! <...> В ожидании у меня будет только одно интересное занятие: с тревогой ждать от тебя известий и, плача, читать твои письма. <...> Я считаю минуты. Неизвестность нашего воссоединения и 725 вёрст, разъединяющие нас, причиняют мне такую муку! И только нежная моя подруга должна возвратить мне и счастье и само здоровье. <...> Я молю Господа, чтобы он сохранил ту, которая мне дороже меня самого, чтобы он возвратил тебя к твоему мужу. <...> Прижимаю тебя к своей груди, нежно целую твой портрет, как ты целуешь мой. <.„> Бог с тобою, моя бесценная, моё сокровище и моё всё»27. / 15 августа взволнованная Екатерина Андреевна извещает мужа о своей тревоге: «Мой добрый друг, какой жестокий день я вчера провела; единственное моё утешение — это твои письма, посуди, что стало со мной, когда пришли мне сказать, что для меня нет почты, не знаю, что я подумала, чему приписала это несчастье. <...> О, как я чувствую, что люблю тебя, нет, без этой горькой разлуки никогда бы я не поняла всей моей любви к тебе»28.

Николай Михайлович — Екатерине Андреевне (письмо без даты): «...ты почти единственная нить, которая связывает меня с блаженством жизни, и моя любовь к тебе составляет почти всё существование моего сердца. Привыкнув жить в твоём присутствии, прибегать к тебе при малейшей тяжести моей души, я вижу себя лишённым этой ласки и этого совета. <...> Как я возблагодарю Провидение, если ты вернёшь мне счастье моей души! Я в мыслях следую за тобой, мой нежный друг, и с момента твоего отъезда это моё единственное занятие. Я ещё не вернулся к моей работе, я нисколько к ней не расположен. <...> Я прижимаю тебя к своей груди, роняя в душе слёзы умиления. <...> Никто не был более любим, смею сказать. <...> В эту минуту я целую твой портрет и иду поцеловать нашу малютку»29.

Не получив вовремя долгожданных писем, Карамзин едва ли не сходит с ума: «Москва, 21 августа 1805. <понедельник> Милый ангел ...<... > Почта из Петербурга пришла вчера. Я тотчас, как обычно, послал управляющего читать почтовую карту; в 4 часа он вернулся, чтобы мне сообщить, что для меня нет никаких писем! Твоё воображение не такое мрачное, как моё. Ты всё же не сможешь почувствовать то, что пережил я в ту ужасную минуту и после, в течение всей ночи, и до 3 часов, пока я не получил твоё письмо. <...> Лихорадочное расположение, в котором я пребывал в течение 7—8 дней, довело моё воображение поистине до бреда: мне казалось, что тебя, возможно, уже нет на свете и что жестокая болезнь не позволила тебе писать мне в этом состоянии. <...> Как был я удивлён, читая, что ты думала так же, не получив от меня известий с почтой от 15-го! <...> Я вздохнул, мой ангел, я переменился, когда увидел твоё письмо. Сколько я пережил, явственно чувствуя, что твоя жизнь мне бесконечно дороже, чем моя. <...>
Возвращайся, мой ангел, возвращайся, моя обожаемая супруга, в объятия твоего изнемогающего возлюбленного. Как разлука с тобой истомила мою душу! Я не буду совершенно спокоен, пока снова не увижу тебя: впереди ещё много тревожных дней и ночей. <...> Надену твой милой снурок и не скину до приезду30. <...> Прижимаю тебя к своему сердцу, моё единственное сокровище на земле!»31.
Счастье в этот период — воссоединение любящих сердец.

Второе расставание было связано с поездкой Карамзина в Тверь по приглашению великой княгини Екатерины Павловны32. Это пребывание (февраль 1812 года), вопреки обыкновению, было безрадостным, омрачённым расставанием с любимой женой, тяжело переносившей беременность.

Из Твери 25 февраля 1812 года Карамзин написал супруге подряд два письма. Он сообщал жене, что добрался благополучно, хотя и с опозданием и что он очень грустит, покинув свою дорогую подругу, что выехав из Москвы, он оставил в ней всё своё счастье. Дорогой он десять раз давал себе обещание никогда больше так не делать. Узнав, что болен сын великой княгини, Карамзин принял решение назавтра же откланяться и поскорее вернуться. Письмо было предано через князя Лобанова33, который в тот момент отправлялся в Москву.

Проводив князя, Карамзин снова берётся за перо: «Милый друг Катенька! <...> ...едва ли не завтра прощусь с Великой Княгиней; она велела мне быть к себе в одиннадцать часов утра. Однако ж пишу к тебе и через почту на всякий случай, воображая, что князь Яков Иван<ович> может от забывчивости и не доставить тебе письма моего. Итак, знай, что я, слава Богу, здоров и спокоен, а грущу единственно о тебе, моей милой. Нет, худо расставаться: дай Бог благополучно возвратиться к тебе, а там уж никогда не тронусь с места. У меня сердце не на месте без моего нежного друга»34.

Следующая разлука наступила через несколько месяцев — в августе 1812 года, во время французского нашествия, когда Екатерина Андреевна выехала с детьми из Москвы в Ярославль. Письма Карамзина, написанные по-русски, отправленные из Москвы перед вступлением в неё Наполеона, представляют собой актуальный репортаж с места событий, но сочетаются при этом с выражением глубочайшей тревоги за судьбу своего отечества и своей семьи, с чувством беспредельной любви к ним. Тема любви и тревоги соединяется с переживанием всенародного бедствия36.
Неизбежные волнения за жену и детей отягощены были тем, что бежать «от злобы людей»36 приходилось с крошечной дочерью Наташей, названной так в память о покойной её сестрице (1804-1810)37.

В письмах этого периода слышны готовность мужественно нести посланное Богом испытание, надежда на его милость, слова молитвы.
23 августа: «Утешайся детьми нашими и молись: не перестаю надеяться на милость Божию, хотя и не люблю обольщать себя малодушно, как другие, которые то бледнеют от страха, то видят Наполеона у ног своих. Моя надежда основана на сердечном уверении, что Господь в одно мгновение может всё переменить, постыдить врага нашего и спасти Россию»38.

«Наши добрые Москвитяне изъявляют готовность умереть за честь древней столицы: вооружаются саблями и пиками, купцы, ремесленники, мещане, фабричные. <...> Вчера приезжал сюда Платов39 на несколько часов, думая найти здесь Государя, и ночью опять уехал в армию. Все казаки идут с Дона к Москве. Нынешний день увидим шар, над которым один немец долго трудился в Воронцове и которым надеется сделать большой вред неприятелю: я не легковерен. Москва пустеет: уезжают и увозят. Воспитательный дом, Оружейная палата, архивы, межевая — всё отправляется. Привезли уже к нам около трёх тысяч раненых. Между тем город спокоен и тих удивительно»40.

25 августа: «Вчера в 115 верстах от Москвы неприятель атаковал наш арьергард; ожидают, что нынешний день будет решительная баталия. Несмотря на то, я спал почти спокойно. В несколько часов здесь было три курьера из армии. Господь да защитит наше любезнейшее отечество! Молись, бесценная, заставь и малюток наших молиться. Всё решится скоро, скоро. Идёт дождь: может быть, это лучше для наших. Слышно, что все, от генерала до солдата, готовы умереть. Ставят 5000 тысяч лошадей на станциях от Москвы до Можайска для раненых. Между тем в городе всё тихо и спокойно»41.

17 августа: «Целую тебя со всею нежностию и горячностию моего сердца. Ты моё сокровище и жизнь, люблю тебя гораздо более самого себя». «Вся душа моя обращена к тебе и к отечеству»42.

21 августа: «Бесценный друг! Бог любит меня, когда он дал мне такую жену. Со слезами целую твои строки, моля Всевышнего, чтобы Его благость сохранила тебя и всех нас для лучших времён, если возможно. Береги себя, как ты мне обещаешь: грусти менее; надейся на Отца Небесного. Всякую минуту молюсь о России и о нашем семействе»43.

23 августа: «Катенька бесценная! Прижимаю тебя к сердцу: Господь да блюдёт тебя! Маленький образ, тобою присланный, ношу на себе»44.

25 августа: «Моя ежечасная молитва состоит в чувстве: Боже! Спаси моё Отечество и семейство. Целую тебя со всею нежностию и горячностию моего сердца, наполненного тобою»45.

Лишь в тот день, когда Наполеон подошёл к древней столице (1 сентября), Карамзин покинул Москву и выехал в Ярославль, а оттуда вместе с семьёй — в Нижний Новгород.
Всенародное горе усугубилось для Карамзиных потерей в 1813 году их единственного на тот момент сына.

В том же 1813 году семейство историографа возвращается в сгоревшую Москву. 1 июня он пишет брату: «С грустью и тоскою въехали мы в развалины Москвы. Живём в подмосковной нашего князя Вяземского; бываем и в городе. Думаем около половины августа ехать в Петербург, чтобы печатать написанные мною томы Истории. Едва ли могу продолжать её. Лучше выдать, пока я жив. Никаких планов для будущего не делал. Да будет что угодно Всевышнему»46.

Задуманная поездка состоялась только в 1816 году. В Петербург для переговоров об издании «Истории государства Российского» Карамзин отправился один. Это была их четвёртая разлука.

Два письма Карамзин написал с дороги (31 января из Твери и 1 февраля из Крестцов). Он сообщал, что они с князем (П.А.Вяземским) едут благополучно и скоро должны быть в Петербурге, но более писал о своей любви и тревоге: «Милая душа моя Катенька! <...> Ради Бога, будь покойна: я мало грущу и надеюсь, что Бог сохранит вас в моё отсутствие», «Прижимаю тебя к сердцу, которое более принадлежит тебе, нежели мне. Бог с тобою и с детьми: целую их от мала до велика, а тебя ещё гораздо, гораздо горячее»47, «...дай Бог, чтобы ты была здорова! Это единственная, по крайней мере главная мысль моя. Почти беспрестанно о тебе думаю и надеюсь на милость Божию». «Люблю тебя более всего, милая, неоцененная. Твой Н.Карамзин»48.

В письмах 1816 года из Петербурга на первый план выходит концепция счастья прежде всего как здоровья и благополучия жены и детей, а главное — меняется понимание взаимной любви. Если прежде любовь — это надежда на счастье и уверенность в будущем блаженстве, то теперь это самоотверженное состояние души, которое не зависит от возможности быть или не быть счастливым.

11 февраля Карамзин пишет жене: «Благодарю Бога и тебя, моя милая, за твоё радостное письмо от 3 февраля. Ты и дети здоровы: вот моя радость и благополучие!»49.

Изданные письма (за февраль—март 1816 года)50 содержат в себе немало купюр, которые вряд ли можно признать незначащими. Пропущенные при публикации и републикации фрагменты — это слова любви и нежности, тоска по милым, тревога за них, оскорбительное ощущение бесполезности своего пребывания, неотступное желание возвращения. И подпись адресанта: «Навеки твой Н.Карамзин»51.

Примечательно, что за весь период «петербургской пятидесятницы»52 Карамзин совсем не писал брату Василию Михайловичу, а к И.И.Дмитриеву отправил только одно короткое письмо от 15 февраля 1816 года. Почти единственным его адресатом оставалась Екатерина Андреевна.

Письма 1816 года к ней отличаются широтой тематики, многогранностью содержания, хотя всё: и картина жизни петербургского света, и придворная хроника, и отношение адресанта к императору, к великосветскому обществу, к недоброжелателям, друзьям и единомышленникам — всё дано в отношении к вынужденной разлуке с единственно близким человеком.

Равнодушие государя к подготовленным томам и безразличие к приезду историографа вызвало в нём неодолимое стремление как можно скорее вернуться домой: «Меня засыпают розами, но ими душат. Такого образа жизни не могу я долго вести...»53; «По милости Бога мы не умрём с голоду и без Истории; «...счастье: больше об этом не думать. Мы будем свободны»54.

28 февраля Карамзин пишет: «Бесценная жена и друг! <...> Ты благодаришь меня за нежности: как же мне благодарить тебя и Бога! Не многие умеют любить так, как ты. Не удивляюсь ни любви, ни великодушию твоему, но с нежностию наслаждаюсь и тем и другим. Что принадлежит до великодушия, то уступаю тебе: ни для самого твоего бесценного спокойствия не соглашусь, чтобы ты в моё отсутствие любила меня менее; не хочу даже быть способным к такой жертве в наших с тобою отношениях. Мы любим друг друга не для счастия любви, а для того, что не можем не любить: это необходимость нашего сердца. 51 всё отдам тебе и за тебя, кроме любви. Не слабей в этом для нас обоюдном чувстве...»55.

Как далеко это от былых рассуждений о том, что «любовь доставляет нам счастие при осторожности и благоразумии и несчастие без этих двух качеств» и что «рассудок велит умерять её, когда она мучит сердце»56! Причём если в публицистике Карамзин может говорить об этом хладнокровно и рассудительно, то в художественных своих творениях, в своих письмах он то и дело с тоской и болью возвращается к горестной мысли о невозможности земного блаженства, не утешаясь рекомендованной им самим системой правил, необходимых для счастия. Карамзин любит страстно, а страсть, как известно, неотделима от страдания.

2 марта Карамзин пишет жене: «Друг бесценной! Милое письмо твоё от 24 февраля сперва привело меня в беспокойство: мне показалось оно слишком мало, но содержание его успокоило меня совершенно, исполнило сердце моё благодарности к Богу. Вы здоровы: вот счастие! Суди о моём нетерпении по-своему: ежеминутно думаю о том, как ехать к милой, и признаюсь, что кровь иногда сильно во мне играет»57.

21 марта: «...сердце трепещет от одной мысли броситься к тебе в объятия...»58.
...В 1821 году, обращаясь с исповедальным словом к потомству, Карамзин, в частности, писал о «верной жене» своей, с которой он жил «в одну мысль, в одно в чувство»59. Письма Карамзиных — не собственно литературный факт, а подлинное свидетельство пламенной супружеской любви и полного взаимопонимания, сохранившегося в течение всей жизни.

* * *

По словам П.А.Вяземского, письма Карамзина возбуждают в нас «грустную и пленительную прелесть. <...> В них нет систематически заданных себе и разрешаемых вопросов по части литературы, политики и философии, но есть личные воззрения или чувства то по одному, то по другому предмету. В них специально ничему не научишься; но вместе с тем научишься всему, что облагораживает ум и возвышает душу. Личность и задушевность выглядывают почти из каждого письма»60.
В письмах нашли выражение глубина и пламенность чувства, вера в милосердие Бога, понимание сущности любви и семейных уз как абсолютного доверия и искренности, отношение к детям, к друзьям и неприятелям—другими словами, сама жизнь, «нетронутая и нетленная», которая «ещё теплится в остывших чернилах», жизнь, «которую захватываешь по горячим следам её», все «заботы, радости, скорби, эти мимоходные исповеди, надежды, сожаления; все эти едва уловимые оттенки, которые в своё время имели такую полную действительность», всё то, что «давно увлечено потоком времени», «сдано в архив давно минувших дел или вовсе предано забвению и в жертву настоящему»61.

В одном из писем к Жуковскому Тютчев вспоминал: «... не вы ли сказали где-то: в жизни много прекрасного и кроме счастия. В этом слове есть целая религия, целое откровение... Но ужасно, несказанно ужасно для бедного человеческого сердца отречься навсегда от счастия»62.

Карамзин, уже мало веря в возможность земного счастья (30 августа 1821 года он писал П.А.Вяземскому: «Я также не горазд счастию, с тою разницею, что мало и забочусь об этой невидальщине...» 63), до последних дней не терял способность любить, любить «не для счастия», а потому, что не мог иначе.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 КАРАМЗИН Н.М. Соч.: В 2 т. -Л., 1984. - Т. 2. - С. 203.
2 КАРАМЗИН Н.М. Поли. собр. стихотворений. - М.; Л., 1966. - С. 56.
3 Там же. — С. 57.
4 Там же. - С. 194.
5 Там же. -С. 139.
6 Там же.-С. 197-198.
7 Там же. - С. 236-237.
8 ГАЛАХОВ А.Д. Карамзин как оптимист («Разговор о счастии»; «О счастливейшем времени жизни» как произведения двух противоположных воззрений) // Отечественные записки. — 1858. — Т. 116. —
№ 1. - С. 139.
9 Там же.
10 Атеней. - 1858. - № 20. - С. 247-248.
11 КАРАМЗИН Н.М. Альбом с различными выписками (Стихи, пословицы и др.) // ГАРФ - Ф. 728. - On. 1. - Т. 1. – Индекс 567. — Разворот 42.
12 Там же. — Разворот 47.
13 Атеней. - 1858. - № 20. - С. 248.
14 Атеней. - 1858. - № 20. - С. 249.
15 Екатерина Андреевна Колыванова (1780—1851) (в замужестве Карамзина) — внебрачная дочь князя А.И.Вяземского и графини Елизаветы Карловны Сивере, сводная сестра П.А.Вяземского. Фамилию Колыванова она получила от старого русского названия Ревеля, где она родилась, — Колывань.
16 «...О Шиллере, о славе, о любви» (Вильгельм фон Вольцоген и Н.М.Карамзин). Публикация Е.Е.Пастернак и Е.Э.Ляминой // Лица. Биографический альманах. - М.; СПб., 1993. - С. 195. Оригинал по-французски.
17.М. КАРАМЗИН. Письма к Е.А.Карамзиной // НИОР РГБ - Ф. 488. — К. 1. — Ед. хр. 1. — Л. 6—7 об.
18Тамже.-Л.8.
19Тамже.-Л. 10-11.
20 Атеней. - 1858. - № 20. - С. 258.
21 КАРАМЗИН Н.М. Письма к И.И.Дмитриеву. - СПб., 1866. - С. 131.
22 Там же. — С. 353.
23 КАРАМЗИНА Е.А. Письма к Н.М.Карамзину// НИОР РГБ - Ф. 488. - К. 1. - Ед. хр. 6.
24 КАРАМЗИН Н.М. Письма к Е.А.Карамзиной. — Л. 68.
25КАРАМЗИНА Е.А. Письма к Н.М.Карамзину. — Л. 5 об, 6.
26 КАРАМЗИНА Е.А. Письма к Н.М.Карамзину. — Л. 9.
27 КАРАМЗИН Н.М. Письма к Е.А.Карамзиной. — Л. 73 об.
28 КАРАМЗИНА Е.А. Письма к Н.М.Карамзину. — Л. 10 об.
29 КАРАМЗИН Н.М. Письма к Е.А.Карамзиной. — Л. 82 об
30 То есть полученную от Екатерины Андреевны тесьму.
31 КАРАМЗИН Н.М. Письма к Е.А.Карамзиной. — Л. 85.
32 См. Сапченко Л.А. «Она была одним из благодетельных существ для души моей» (О переписке Н.М.Карамзина с великой княгиней Екатериной Павловной) // Вестник МГОУ. - 2013. - № 1. Режим доступа. http://vestnik-mgou.ru/Articles/View/ЗО 1
33 Лобанов-Ростовский Яков Иванович (1760—1831), князь, русский государственный деятель.
34 КАРАМЗИН Н.М. Письма к Е.А.Карамзиной. — Л. 90 об.
35 См.: Сапченко Л.А. Письма Н.М.Карамзина к Е.А. Карамзиной: год 1812 // Вестник архивиста. — 2016. — № 1. — С. 167— 182.
36 КАРАМЗИН Н.М. Письма к Е.А.Карамзиной. — Л. 93.
37 См.: «У четы Карамзиных к этому времени было четверо детей: десятилетняя Софья (от первого брака Николая Михайловича), пятилетний Андрей, трёхлетняя Екатерина и трёхмесячная Наталья» (См.: Карнишина Л.М. Н.М.Карамзин: Письма 1812 года к жене // Остафьевский сборник. —
Вып. 10. - Остафьево, 2005. - С. 14).
38 КАРАМЗИН Н.М. Письма к Е.А.Карамзиной. — Л. 97.
39 Платов Матвей Иванович (1751 — 1818) — донской атаман, генерал от кавалерии (1809), герой войны 1812 года.
10 КАРАМЗИН Н.М. Письма к Е.А.Карамзиной. — Л. 97 об. 41 Там же. — Л. 99. "Там же.-Л. 93 об.
43 Там же. — Л. 95.
44 Там же. - Л. 98 об.
45 Там же. — Л. 99 об.
46 Атеней. - 1858. - № 24. - С. 536.
47 КАРАМЗИН Н.М. Письма к Е.А.Карамзиной. — Л. 21.
48 Там же.
49 Там же.-Л. 27.
50 См. Карамзин Н.М. Неизданные сочинения и переписка. — СПб., 1862. — Ч. I. — С. 141-182 и Русский архив. - 1911. - № 8. - С. 565-593.
51 См. Сапченко Л.А «Навеки твой, Н.Карамзин» (Неизданные письма Н.М.Карамзина к Е.А.Карамзиной) // XVIII век. — Сб. 28. - М., СПб., 2015. - С. 406-427.
52 Выражение из письма Н.М.Карамзина к А.И.Тургеневу от 30 марта 1816 г. (Русская старина. — 1899. — Февраль. —
С. 471).
33 Текст и перевод здесь даётся по изданию: Русский архив. - 1911. - № 8. - С. 582.
54 Там же. — С. 578.
55 Там же.
56 ГАЛАХОВ А.Д. Карамзин как оптимист. — С. ПО.
57 КАРАМЗИН Н.М. Письма к Е.А.Карамзиной. — Л. 45. Эти строки цитируются по автографу (при публикации были опущены).
58 Там же. — Л. 63 об.
59 КАРАМЗИН Н.М. Неизданные сочинения и переписка. — С. 10.
60 ВЯЗЕМСКИЙ П.А. Эстетика и критика. - М., 1984. - С. 250-253.
61 Там же.
62 Ф.И. Тютчев — В.А. Жуковскому 6/18 октября 1838 года. Подлинник по-французски // Тютчев Ф.И. Соч.: В 2 т. —
М., 1980. - Т. 2. - С. 134.
63 КАРАМЗИН Н.М. Письма к князю П.А.Вяземскому (1810—1826) «Старина и новизна». Исторический сб. — Кн. 1. — СПб., 1897.-С. 116.

САПЧЕНКО Любовь Александровна  доктор филологических наук, профессор кафедры литературы УлГПУ им. И.Н. Ульянова