Проказина Т.И. Музыка в романе М. А. Булгакова «Белая гвардия»

В автобиографии, написанной в октябре 1924 г., Булгаков зафиксировал: «Год писал роман «Белая гвардия». Роман этот я люблю больше всех других моих вещей». Это чувство до сих пор передается и нам, читателям. «Елена Сергеевна Булгакова незадолго до смерти рассказывала, что в начале 30-х гг., приходя в день постановки «Дней Турбиных» во МХАТ, почти всякий раз встречала в театре какую-то немолодую женщину. Однажды подошла к ней, спросила:
— Я постоянно вижу вас на этом спектакле. Неужели он вам не надоел?
— Нет, — призналась женщина, — я люблю ходить к Турбиным.

Должно быть, многим, кто смотрел эту пьесу и — тем более — кто читал роман «Белая гвардия», также нравилось и нравится ходить к Турбиным. Тянет к себе, привораживает старомодный, по нынешним вкусам, но удивительно уютный и гостеприимный дом, где они росли, взрослели, * где встретили великий и страшный 1918 год»1.
«Белая гвардия» во многом автобиографический роман, основанный на личных впечатлениях о Киеве (в романе — Город) конца 1918-го — начала 1919 г. Семья Турбиных — это в значительной степени семья Булгаковых.

Музыка сопровождала Булгакова с самого раннего детства, она царила в семье. И совсем не случайно его дядя, СИ. Булгаков, учитель пения и регент хора Второй киевской гимназии, куда Михаил поступил в приготовительный класс, выпустил книгу «Значение музыки и пения в деле воспитания и в жизни человека». В семье существовал даже домашний оркестр, где отец играл на контрабасе, брат Николай — на гитаре, сестра Варвара и мать — на двух роялях. В детстве Булгаков мечтал стать оперным певцом, у него был мягкий, красивый баритон. Сестра писателя вспоминает: «На столе у него, гимназиста, стояла карточка артиста Киевской оперы Льва Сибирякова — с надписью, которую брат с гордостью дал мне прочесть: «Мечты иногда претворяются в действительность»2. В доме Булгаковых все увлекались оперой, серьезной музыкой и пением. На ночь мама играла детям на пианино Шуберта, отец играл на скрипке. Михаил Афанасьевич исполнял на пианино увертюры и пел арии из своих любимых опер: «Фауст», «Кармен», «Руслан и Людмила», «Севильский цирюльник», «Травиата», «Тангейзер», «Аида». Но оперным певцом Булгаков не стал: «Знаете, как говорят итальянцы: человек, который поет на лестнице, певцом не будет. Так вот я пою теперь только на лестнице», — говорил про себя писатель3. Впрочем, так или иначе, судьба свела писателя с музыкой, с оперой и Большим театром. В Большом, как известно, в 1930-е гг. Булгаков работал либреттистом. По воспоминаниям близких писателя, он любил дирижировать.

Музыкальность — одна из характерных черт прозы Булгакова. Музыка переплетена с творческой мыслью и поэтому может быть понята только как часть художественного целого. «Потребность слушать музыку для меня очень характерна, — рассказывал своему библиографу П.С. Соловьеву Булгаков. — Можно сказать, что музыку хорошую я обожаю. Способствует творчеству»4. С самого рождения и до конца жизни писатель был окружен хорошей классической музыкой.

На творчество Булгакова особенно повлияли две оперы — «Аида» и «Фауст». Вместе они упоминаются сначала в «Белой гвардии», потом — в «Собачьем сердце», впоследствии переходят на страницы «Мастера и Маргариты». Фаустизм Булгакова хоть и восходит к Гёте, но взят все же из оперы Шарля Гуно «Фауст». Родная сестра писателя указывает, что, еще будучи в Киеве, «Михаил, который умел увлекаться, видел «Фауста», свою любимую оперу, сорок один раз — гимназистом и студентом. Это точно. Он приносил билетики и накалывал, а потом сестра Вера, она любила дотошность, сосчитала...»5

В своем первом романе «Белая гвардия» Булгаков несколько раз упоминает «Фауста», говоря, что «Фауст» совершено бессмертен». В семье Турбиных, как потом и в московской квартире писателя, стоял рояль с клавиром «Фауста». По словам первой жены писателя Т.Н. Лаппы-Кисельгорф, писатель «больше всего любил «Фауста» и чаще всего пел «На земле весь род людской» и арию Валентина «Я за сестру тебя молю...»6 — эта ария Валентина есть и в романе «Белая гвардия». Как же органично вплетается эта ария в сюжет романа «Белая гвардия».

В самом начале романа автор описывает тревожный вечер в семье Турбиных. Братья, старший Алексей и младший Николка, стараются скрыть тревогу: «Желал бы я знать, почему так близко стреляют?»7 (с. 12) — от сестры Елены. Она ждет мужа, штатного офицера И. Тальберга, который должен уже давно приехать. Не все гладко складывается у братьев и блестящего капитана генерального штаба, давно «сух сосуд» (с. 19), но ради сестры поддерживается в отношениях равновесие. На прощание братья даже поцеловались с Тальбергом, когда он, бросив Елену на произвол судьбы, «крысьей пробежкой» (с. 21) * покидает квартиру Турбиных. Долго еще Алексей не мог себе этого простить:
«— С каким бы удовольствием... я б ему по морде съездил...
— Самому себе, — ответил, изнывая от стыда, доктор Турбин, — за то, что поцеловался тогда с ним» (с. 228). Ария, в которой «рыжебородый Валентин» поет:

Я за сестру тебя молю,
Сжалься, о, сжалься ты над ней!
Ты охрани ее

дважды упоминается в романе. Все объяснимо: в доме Турбиных любят и хранят Елену, и это отношение передается читателю: «Лена ясная», «золотая Елена», «красавица Елена».
Не только ария напоминает об опере «Фауст».

Вот портрет В.В. Мышлаевского «...и оказалась над громадными плечами голова поручика Виктора Викторовича Мышлаевского. Голова эта была очень красива, странной и печальной и привлекательной красотой давней, настоящей породы и вырождения. Красота в разных по цвету, смелых глазах, в длинных ресницах. Нос с горбинкой, губы гордые, лоб бел и чист, без особых примет. Но вот один уголок рта приспущен печально, и подбородок косовато срезан так, словно у скульптора, лепившего дворянское лицо, родилась дикая фантазия откусить пласт глины и оставить мужественному лицу маленький и неправильный женский подбородок» (с. 14). Тут черты Мышлаевского сознательно соединены с приметами сатаны — разными глазами, мефистофелевским носом с горбинкой, косо срезанным ртом и подбородком. Позднее эти же приметы обнаружатся у Воланда в романе «Мастер и Маргарита».

События романа происходят зимой: «Итак. Был белый, мохнатый декабрь. Он стремительно подходил к половине. Уже отсвет Рождества чувствовался на снежных улицах. Восемнадцатому году скоро конец» (с. 8). Проникаясь чувством красоты природы, несмотря на стрельбу за окном и общую тревогу, вспоминает М.А. Булгаков оперу «Ночь под Рождество»: «В окнах настоящая опера «Ночь под Рождество» — снег и огонечки. Дрожат и мерцают» (с. 11, 85).

В романе «Белая гвардия» дважды звучит фраза: «Я взял билет на «Аиду». М.А. Булгаков очень любил эту оперу. Все три жены писателя вспоминают, что он часто напевал арии из «Аиды»: «милая Аида... рая созданье...» и «Боги кои, молю вас...» Вот записи из дневника М.А. Булгакова: «Только что вернулся из Большого театра с «Аиды», где был с Любовью Евгеньевной...»

Писатель во многих своих произведениях задумывается о судьбе интеллигенции в России — она борется, выживает, делает многое, чтобы восстановить свою прежнюю жизнь подобно героям оперы «Аида». Дважды в романе «Белая гвардия» упоминается Радамес, автор соединяет его с именем В.В. Мышлаевского (с. 77, 94).

«Первая часть романа едва ли не целиком отдана размежеванию», «за» и «против» кого сам автор. И чем дальше идет это размежевание, тем трагичнее выглядит положение Турбиных и всей части интеллигенции, о которой в романе сказано: армейские офицеры, «сотни прапорщиков, бывших студентов <...> сбитых с винтов жизни войной и революцией» (с. 46). У них нет ничего общего ни с немцами, ни с гетманом, ни с «гадами», выметенными из обеих столиц метелью революции. Но именно они и принимают на себя самые жестокие удары этой метели, именно им «придется мучиться и умирать» (с. 7).

Со временем они поймут, какую неблагодарную взяли на себя роль. Но то будет со временем. А пока они убеждены, что иного выхода нет, что смертельная опасность нависла над всей культурой, над тем вечным, что худо ли, бедно ли растилось веками, над самой Россией. И вот, сочувствуя в душе мужикам, которых грабят и расстреливают немцы и на шеи которых при гетмане вернулись «помещики с толстыми лицами», но еще больше страшась мужицкой дубины, «без которой не обходится никакое начинание на Руси», стекаются они под белые знамена. Чтобы драться насмерть. И поскольку никакого иного государственного порядка, кроме того, что был разрушен революцией, они не знают, на знаменах этих ими начертано: «За монархию!». В глазах большинства русских царь был священным общенациональным символом, воплощавшим идею независимости и величия страны.

Характеризуя свои взгляды в пору Гражданской войны, уже позднее, на допросе 22 сентября 1926 г., учиненном ОГПУ (органом по охране государственной безопасности) в Москве, Булгаков мужественно и откровенно показал: «Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением».

Личная драма Михаила Булгакова и его большой семьи становится драмой его романа «Белая гвардия» и пьесы «Дни Турбиных». В свершившейся революции он видит величайшую катастрофу для народа и страны. И опорой и надеждой для него остается русское офицерство. И не просто офицерство — но среднее, боевое, служилое, обманываемое и предаваемое генералитетом и штабными жуликами и теперь оказавшееся в самом водовороте исторических событий.

На автобиографической основе, на выстраданном и пережитом строится роман. «Белая гвардия» — это апофеоз русского воинства, апофеоз доблести, чести, верности долгу.

Булгаков вспоминает-рассказывает о турбинском, а по существу своем собственном монархическом энтузиазме. «Я, — вдруг бухнул Турбин, дернув щекой, — к сожалению, не социалист, а... монархист. И даже, должен сказать, не могу выносить самого слова «социалист». А из всех социалистов больше всех ненавижу Александра Федоровича Керенского» (с. 67).

После сообщения Шервинского о том, что государь император вовсе не убит и недавно благословил господ офицеров на формирование армии, которую сам лично намерен вести на большевистскую Москву, Турбины будут пить «за здоровье его императорского величества». Грянет мощное «Боже, царя храни», хотя к тому времени гимн был запрещен. Поэтому Лисович вскочит с постели в холодном поту.
А на следующий день в Александровской императорской гимназии, где формируется одна из белых дружин, офицеры, чтобы поднять настроение юнкеров и гимназистов, сорвут кисею с картины, изображающей русские войска на Бородинском поле. И вылетит перед дружиной на кровном аргамаке лысоватый и сверкающий царь, укажет обнаженным палашом на Бородинские поля, на черную тучу русских штыков, покрывающую даль. И зазвенит над колонной дружины песня:

...ведь были ж...
Сватки боевые?!

— Да говорят... — звенел Павловский. — Да говорят еще какие!! — гремели басы
Не да-а-а-а-ром помнит вся Россия
Про день Бородина!!» (с. 78)

Не лысоватый царь, которого, как известно, на Бородинском поле не было, воодушевлял и автора, и героев романа, а слава Бородинского сражения.

Как известно, М.А. Булгаков не был кадровом военным, но братья — Николай и Иван — юнкера, близкие родственники и друзья дома — военные. Неудивительно, что автор «Белой гвардии» хорошо знает военные маршевые песни, особенно «Съемки». М.А. Булгаков умел музицировать с помощью слова, вел мелодию, передавая не только дух времени, но и музыку, и звуки его. Семья Турбиных (Алексей, Елена и Николка) собрались в гостиной. И, конечно же, «Николкина подруга, гитара, нежно, глухо: трень... Неопределенно трень... потому что пока что, видите ли, ничего еще толком не известно. Тревожно в Городе, туманно, плохо...». Но в столовой уютно, семья в сборе, и гитара под рукой заговорила:

«Трень-та-там... Трень-та-там...
Сапоги фасонные,
Бескозырки тонные,
То юнкера-инженеры идут!

Гитара идет маршем, со струн сыплет рота, инженеры идутать-ать!..»(с. 11). Но не прячутся братья в тепле и уюте кремовых штор от времени и опасности. Знают читатели, что Алексей — врач, служил и недавно вернулся в родной Город, что Николка — юнкер, он вспоминает: «Училище. Облупленные Александровские колонны, пушки. Ползут юнкера на животиках от окна к окну, отстреливаются. Пулеметы в окнах...». А гитара, словно сама собой, продолжает:

Здравствуйте, дачницы,
Здравствуйте, дачники,
Съемки у нас уже давно начались» (с. 11).

Мысли братьев далеко от уютной гостиной, вспоминает Николка «столбы зноя», в жаре и пыли идут юнкерские роты.
Даже в тревожном сне Алексея Турбина «какая-то гитара... турок под солнцем... кальян... гитара — дзинь-трень... неясно, туманно... ах, как туманно и страшно кругом

...Идут и пою-ют... (с. 52)
Идут, идут мимо окровавленные тени, бегут видения, растрепанные девичьи косы, тюрьмы, стрельба и мороз, и полночный крест Владимира

Идут и поют
Юнкера гвардейской школы... (с. 29)
Трубы, литавры, Тарелки гремят» (с. 52).
Военное время, военные ритмы.

Весной 1916 г. Булгаков окончил медицинский факультет университета и стал госпитальным врачом-хирургом. Вслед за тем он был призван на военную службу. Но к осени того же года его неожиданно отозвали из армии. В 1919 г. день или два, мобилизованный петлюровцами, он провел в составе их воинства. Пока не сбежал. А осенью того же года, опять-таки по мобилизации, оказался в составе деникинских войск в качестве военврача. Небольшой опыт военной службы, а вот впечатления огромные, запомнил он и строевые песни. Вот слышна залихватская строевая песня гусарского батальона, который увидел Алексей Турбин во сне:

«...Дунька, Дунька, Дунька я!
Дуня, ягодка моя, —
зашумел вдруг, как во сне, хор железных голосов, и заиграла итальянская гармоника.

Й-эх, Дуня, Дуня, Дуня, Дуня!
Полюби, Дуня, меня, —
и замер хор вдали» (с. 57).

М.А. Булгаков хорошо знал и народные украинские строевые песни. Вот петлюровский строй под командованием полковника Козыря «сабе-люк на четыреста... ударила в голове колонны трехрядная итальянка и запел фальцет:

Гай, за гаем, гаем,
Гаем зелененьким...
А в пятом ряду рванули басы:
Там орала дивчиненька
Воликом черненьким...
Орала... орала,
Не вмша гукаты.
Тай наняла казаченька
На скрипочке граты.

Фью...ах! Ах, тах, тах!.. — засвистал и защелкал веселым соловьем всаднику прапора. Закачались пики, и тряслись черные шлыки гробового цвета с позументом и гробовыми кистями» (с. 97). «Гробовыми» — это слово дважды повторяет автор в одном предложении, потому что разрушение и гибель несет Петлюра Городу. А вот парад петлюровских войск в Городе, один за другим идут конные полки под лихие песни.

Бо старшины з нами,
3 нами, як з брагами! (с. 197)

М.А. Булгаков в романе «Белая гвардия» показывает время власти немцев на Украине и не скрывает своего отношения к ним: «...Хруст... хруст...посредине улицы ползут пешки в тазах. Черные наушники...хруст... Винтовочки не за пленами, а на руку. С немцами шутки шутить нельзя, пока что... Что бы там ни было, а немцы штука серьезная. Похожи на навозных жуков» (с. 87).

О нарастании влияния Петлюры в романе сказано кратко и выразительно:
«Слово
— Петлюра!
— Петлюра!!
— Петлюра!
Запрыгало со стен, с серых телеграфных сводок. Утром с газетных листков оно капало в кофе, и божественный тропический напиток немедленно превращался во рту в неприятнейшие помои. Оно загуляло по языкам и застучало в аппаратах Морзе у телеграфистов под пальцами» (с. 61). Со свойственным ему юмором М.А. Булгаков описывает тот трагический день, когда обреченный режим гетмана пал, Петлюра, объявив власть Директории, сломив сопротивление белых офицеров, вступил в Киев. «Бежала какая-то дама по противоположному тротуару, и шляпа с черным крылом сидела у нее на боку, а в руках моталась серая кошелка, из нее выдирался отчаянный петух и кричал на всю улицу: «пэтурра, пэтурра», — именно так это слово произносили по-своему немцы (с. 133).

Убийства, насилия и грабежи пришли в Город с петлюровскими войсками. И хотя их приход знаменовал победу восставшего народа и был отпразднован крестным ходом и службой в православной церкви, он воспринимается как торжество бесовских сил. М.А. Булгаков был уже в пору Гражданской войны натурой религиозной, хотя и не выставлял своих убеждений напоказ. И глубинное духовное, шедшее от отца начало со временем только усиливалось. Поэтому такой горькой и едкой интонацией пронизаны строки 16-й главы, где описывается служба в соборе. Хоругви Христа-Спасителя и лик Божьей Матери с младенцем освящают по принуждению неправое дело.

«Софийский колокол на главной колокольне гудел, стараясь покрыть всю эту страшную, вопящую кутерьму. Маленькие колокола тявкали, заливаясь, без ладу и складу, вперебой, точно сатана влез на колокольню, и сам дьявол в рясе и, забавляясь, поднимал гвалт» (с. 195).

М.А. Булгаков как писатель-реалист охотно использовал звукоподражательные слова с их незаменимыми выразительными возможностями. К музыке в обычном смысле этого слова близки такие звуки действительности, как колокольный звон. Экспрессивно изображая окружающую звуковую действительность, они вместе
с тем опосредованно рисуют психологический фон действия, внутренний мир героев. «В черные прорези многоэтажной колокольни, встречавшей некогда тревожным звоном косызуатар, видно было, как метались и кричали маленькие колокола, словно яростные собаки на цепи. «Дон...дон...дон... Дон...дон...дон... Тир-ли...бом...бом. Дон-бом-бом», — бесились колокола» (с. 196).
Добавляли тревоги и слепцы-лирники, которые «тянули за душу отчаянную песню о Страшном суде...

Ой, когда конец века искончается,
А тогда Страшный суд приближается...
Страшные, щиплющие сердце звуки плыли с хрустящей земли, гнусаво, пискляво вырываясь из желтозубых бандур с кривыми ручками» (с. 195).

В романе «Белая гвардия» ясно звучит протест против жестокости и насилия. «Пэтурра. Было его жития в Городе сорок семь дней... волчьей пробежкой... гайдамацкая дивизия тронулась с моста и побежала в Город, через Город и навеки вон.
...Пэтурра не миф... он действительно был... Дзинь... Трень... гитара, турок... кованый на Бронной фонарь... девичьи косы, метущие снег, огнестрельные раны, звериный вой в ночи, мороз... Значит, было.

Ой, Гриць, до работы...
В Гриця порваны чоботы...

А зачем оно было? Никто не скажет. Заплатит ли кто-нибудь за кровь? Нет. Никто.
Просто растает снег, взойдет зеленая украинская трава, заплетет землю... выйдут пышные всходы... задрожит зной над полями, и крови не останется и следов. Дешевая кровь на червонных полях, и никто выкупать ее не будет. Никто» (с. 229).
Боль и мука сердца в этих словах, скорбь гуманиста, не принимающего кровавой бойни, человеческих страданий, страшных потерь.

Кроме классической музыки в произведениях Булгакова звучит другая музыка — музыка улиц и простого народа, которая в зависимости от ситуации как бы противопоставлена классической.

Автор романа иронизирует над теми, кто пытается подделаться, подстроиться под народный говор. «...Он (доктор Курицький) изволите ли видеть, разучился говорить по-русски с ноября прошлого года. Был Курицкий, а стал Курицький... Так вот спрашиваю: как по-украински «кот»? Он отвечает: «Кит». Спрашиваю: «А как кит?» А он остановился, вытаращил глаза и молчит. И теперь не кланяется» (с. 33).

В то же время М.А. Булгаков, а вместе с ним и читатели откровенно любуются Явдохой-молоч-ницей. Даже Василиса «Про все забыл, почему-то представил себе поляну в лесу, хвойный дух» (с. 49). М.А. Булгаков передает и «настоящую» украинскую речь. Любуется «благодатной» Украиной, песнями, «с чудным Грицем...».

За всем этим многоголосием песен, маршей, колокольным звоном уже с самых первых страниц романа слышна стрельба: «постоянно слышались глухонькие выстрелы на окраинах: па-папах»; «Пушки... Пушки... бух...бу...бу...бу...»;
«Бу-у, — пели пушки. У-уух, — откуда-то, из утробы земли, зазвучало за городом»; «Гу...гу...гу... Бу...бу...бу... — ворчала серенькая зимняя даль где-то на юго-западе».

М.А. Булгаков обращается не только к общеизвестным, устойчивым звукоподражаниям, но смело и с большой изобретательностью конструирует собственные авторские звукоподражательные неологизмы. Например, чтобы передать общую тревогу военного времени, в романе постоянно слышны звуки телефона: «Ти-у...пи-у»; «Др-р-р-р-р-р-р-р-р-р...»; «Дррррр... Ти...Ти...ти...ти...»
И совсем непривычны на страницах романа подражания звукам игры на различных инструментах: Трень. Трень-та-там — гитара; Га-та-там-та-там — труба; Лязг, лязг, лязг — глухие раскаты турецких барабанов. Даже колокольчик на двери магазина неизвестно где находящейся мадам Анжу навязчиво и угрожающе звучит не только наяву, но и в бреду Алексея Турбина: «Бррынь... бррынь...».

Тема сбережения духовных, нравственных, культурных традиций проходит через весь роман, но, пожалуй, наиболее осязаемо, «вещественно» претворена она в образе Дома, как видно, чрезвычайно дорогом и важном для автора. Дом Турбиных не просто надежный кров, это очаг культуры.
Здесь все красиво: кремовые шторы, лампа с абажуром, книги в «шоколадных» переплетах, рояль, цветы, икона в древнем окладе, изразцовая печь, часы с гавотом. Все это символы устойчивости жизни.

«Кузен Лариосик из Житомира», нашедший приют в доме Турбиных, благословляет семейный уют простодушным признанием: «Господи, кремовые шторы... за ними отдыхаешь душой... А ведь наши израненные души так жаждут покоя...» (с. 172) Лариосику для полного счастья не хвата-
ет «только немного семени для птицы». Заметим, что образ птицы в романе загадочен и многозначен. После бурных и опасных событий тревожного дня, в напряженном ожидании Николка уснул, а сквозь сон «бойкая птица застучала... Ти-ки-ти-ки, тики, тики. Фью. Фи-у! Тики! Тики. * — Кто. Кто, кто, кто, кто, кто, так! Так!.. Фи-ти! Фи-у! Фьюх!»(с. 140).

По мнению Лариосика, «птица — лучший друг человека... птица... никому не делает зла». И только негодяи ненавидят птиц. В самые напряженные моменты птица издает неприятные звуки: «Трики, фит, фит, трики!» — протяжно заорала птица». И в голове Николки, бегущего за врачом для раненого Алексея, «птица оглушительно стучала у него в голове — кити, кот, кити, кот!» (с. 142). Птица спасла Лариона, когда он пробирался из Житомира в Город к Турбиным. Когда он выехал, поезд был гетманский, а по дороге превратился в петлюровский. Такие превращения были в духе времени тех тревожных лет. Когда Ларион представился ученым птицеводом, вместо обещанного расстрела Ларион отделался только ударом по затылку: «Иди себе, бисов птицевод» (с. 140). Даже в бреду Алексей Турбин говорит: «Вообще, в сущности, все птицы. В кладовую бы в теплую убрать, да посадить, в тепле и опомнились бы» (с. 150).

У Лариосика кроме страсти и любви к птицам была еще и страсть к книгам. Может быть, оттого так красиво в этом небогатом доме, что его атмосфера одухотворена вечно живым искусством: «...на открытых многополочных шкафах тесным строем стояли сокровища». В доме Турбиных читают по вечерам и поют под гитару, знают и любят музыку. Снег и огоньки за окнами напоминают знаменитую оперу Римского-Корсакова «Ночь перед Рождеством», неоднократно упоминается «разноцветный» Валентин из оперы «Фауст» Гуно, словами известного романса Глиэра ободряет Шервинский Елену: «Жить, будем жить».

В повествовательную ткань романа органично и естественно включены специфические образы-символы, которые используются автором не в декоративных целях, а для наиболее емкого, компактного выражения главных мыслей.

Один из философски насыщенных элементов «черные башенные часы», отбивающие в турбинском доме бег самого Времени.
Часы как будто живут жизнью обитателей дома. Давным-давно, когда все вокруг было мирно и спокойно, часы «играли гавот». Настало тревожное, опасное время, и «черные стенные часы» бьют башенным боем. Спокойно в доме, все собрались и «черные часы ходят, как тридцать лет назад: тонк-танк». Встревоженная Елена ждет мужа, волнуется, она-то и обратила внимание братьев на тревожные, тяжелые, глухие, далекие звуки пушек. И гитара «мрачно молчит... И самовар... поет зловеще и плюется». Даже стрелка часов переползает десятую минуту, и как бы неохотно часы бьют «тонк-танк», тревожно в доме, гнетут ожидание и неопределенность. Но вот тоненький заливистый звон под потолком в передней, все встрепенулись, двери прогремели, фигура «пропела хриплым тенорком». Это старинный друг семьи, офицер Виктор Мышлаевский. Суета, разговоры, тревога нарастает, и опять тоненький звоночек «затрепетал, наполнил квартиру. Черные часы забили, затекали, пошли ходуном». Радость, хотя и недолгая, непрочная наполнила дом Турбиных.

Когда Николка еле живой, едва спасшийся от неминуемой гибели добрался до родного крова, первое, что он услышал, «часы... тонк-танк...» (с. 135).
Только однажды, во время опасного ранения Алексея, с нетерпением ожидая доктора, боясь худшего, Елена и Николка чутко прислушиваются к каждому звуку, и часы как будто сочувствуют общему горю «Тонкрх...тонкрх — сердито и предостерегающе ходили часы с хрипотцой...» (с. 151).
М.А. Булгаков очень интересно проводит параллели психологического состояния человека со стрелками часов.

В доме Турбинных беда: тяжело ранен старший брат — Алексей Турбин. В три часа дня на лице Елены «стрелки показывали самый низкий и угнетенный час жизни — половину шестого <...> В глазах ее началась тоска и решимость бороться с бедой».

У Николки вихрь мыслей: слишком много событий за последние дни: «На лице у Николки показались колючие и нелепые без двадцати час оттого, что в Николкиной голове был хаос и путаница». Много вопросов мучат Николку: «Почему Петлюра взял Город?»; «Почему предали штабные?»; «Где найти родных Най-Турса, погибшего у него на руках?»; «Что значит появление в жизни семьи загадочного и интересного Лариосика из Житомира?»
Лицо Анюты... «все явственней показывало без двадцати пяти пять — час угнетения и печали». Помимо общей беды ее мучит вопрос: «Целы ли разноцветные глаза» В.В. Мышлаевского.

Только «на сером лице Лариосика стрелки показывали в три часа высший подъем и силу — ровно двенадцать. Обе стрелки сошлись на полудне, слиплись и торчали вверх, как острие меча». Ему очень нравится в доме Турбиных, несмотря на опасность и бедственное положение Города (с. 148).

Часы в тревожное и печальное время «не били... стояли молча стрелки и были похожи на сверкающий меч, обернутый в траурный флаг». И «стрелки Николки сразу стянулись и стали, как у Елены, — ровно половина шестого»(с. 151).
После прихода врача, когда больному стало легче «стрелка благодаря надежде на искусство толстого золотого разошлась и не столь непреклонно и отчаянно висела на остром подбородке» и часы «шли уже без старческой хрипоты и брюзжания, а по-прежнему — чистым, солидным баритоном били тонк!»(с. 155).

Итак, мы видим, что Булгаков придавал большое значение наличию музыкальных и звуковых тем в своих произведениях, и роман «Белая гвардия» не исключение. Музыкальные цитаты, введенные автором в произведение, помогают понять отношение писателя ко времени, в которое он жил, к власти, революции и особенно к интеллигенции. Анализ музыкальных цитат еще раз возвращает читателя к идейному содержанию романа, позволяет почувствовать и глубже проанализировать творчество Булгакова в целом9.

1 Боборыкин В.Г. Биография писателя. Михаил Булгаков. — М: Просвещение, 1991. — С. 5.
2 Земская Н. Из семейного архива. Воспоминания о Михаиле Булгакове. — M., 1988. — С. 59.
3 Цит. По: Овчинников И. В редакции «Гудка». Воспоминания о Михаиле Булгакове. — С. 138.
4 НИОР РГБ. — Ф. 562. Ед. хр. 27. К. 5.
5 Земская Н. Из семейного архива. Воспоминания о Михаиле Булгакове. — М., 1988.
6Кисельгоф Т.Н. Годы молодые. Воспоминание о Михаиле Булгакове. — С. 111.
7 Библиотека классики. М.А. Булгаков. Белая гвардия. Бег. Мольер. — М., 2007. — С. 12. Здесь и далее ссылки на это издание приводятся в тексте (в скобках).
8Бул гаков М.А. Дневник. Письма. 1914-1940. — М.: Современный писатель, 1997. — С. 71.
9 Журнал. Литература в школе. Статья Елены Тюриной. О чем поет профессор Преображенский. — С. 21.