И. Бергман. Жестокий мир кино

Бергман И.
М.: Вагриус. - 444 с.

Год издания: 2006

Две ранее выходившие на русском языке книги Ингмара Бергмана переизданы под одной обложкой в популярной серии мемуаров "Мой 20 век" издательства "Вагриус". Сама по себе эта серия весьма интересна и достаточно обширна, однако сделана, мягко говоря, не лучшим образом. Печать среднего качества, малое количество черно-белых фотографий, либо полное, либо явно недостаточное количество примечаний. О каких-либо комментариях или серьезных вступительных (заключительных) материалах говорить не приходится. Стоимость же книг серии достаточно высока, например, для того, чтобы собирать ее полностью. Тем не менее книжку, о которой здесь идет речь, купить рекомендую.

Великий шведский режиссер кино и театра Ингмар Бергман - первостатейный писатель. Это, собственно, давно известно всем поклонникам его кинематографа, ведь они, поклонники, непременно встречали книжки о мастере, где, как правило, публикуются развернутые интервью с ним и сценарии картин. А почти все свои лучшие фильмы Бергман снимал по собственным сценариям.

Однако между кинороманами и романами как таковыми все же существует некая разница. Существует она и в бергмановских произведениях. Но - удивительное дело - его сценарии можно читать как романы, а вещи, написанные именно для чтения, при чтении создают кинематографический эффект. Иными словами, текст Бергмана стереоскопичен, живописен, обладает особым ритмом, вроде бы скуп на описания, но, как ни странно, дает легко представимые, зримые, совершенно живописные портреты, образы, пейзажи, запечатлевая, воссоздавая и пересоздавая и место, и время, и человека.

Основа бергмановского творчества (и кинематографического, и литературного) - монтаж, чередующий эпизоды прошлого и настоящего, вторжение детства в зрелость и старость героя. Герой же у Бергмана, как правило, один (при том, что героинь много) - он сам. В наиболее сильных, полифонических вещах герой Бергмана - он сам и его отец: то в некоем единстве, то - чаще - в противостоянии. Это противостояние и одновременно двойничество рассмотрено, точнее расследовано художником во всех ипостасях: психоаналитической, религиозной (отец режиссера - протестантский пастор), исторической, психологической, художественной. Непосредственно отцу посвящен кинороман "Благие намерения", экранизированный режиссером Билле Аугустом, собственному детству и противостоянию с отцом (любви-ненависти) - кинороман "Воскресный ребенок", перенесенный на экран Лив Ульман, одной из главных бергмановских актрис. В какой-то степени об этой любви-ненависти в несколько завуалированном виде рассказывается и в итоговом фильме Бергмана "Фанни и Александр".

В сущности, все основные мотивы этих трех важнейших в бергмановском творчестве поздних произведений мастера, присутствуют в мемуарном романе "Латерна магика" (по-русски - "Волшебный фонарь"), вошедшем в "вагриусовский" том "Жестокий мир кино". Другая тема романа - фильмы и спектакли, за которыми стоит вся жизнь художника. В "Волшебном фонаре", однако, непосредственному процессу создания того или иного произведения уделено немного места. Этот "недостаток" восполняется в другом произведении сборника, в книге "Картины" - переработанном в авторский текст развернутом интервью, данном Бергманом журналисту и кинематографисту Стигу Бьеркману. Здесь режиссер рассказывает о том, благодаря чему, и как именно (так сказать, "из какого сора") возникали замыслы его лучших вещей, писались сценарии, создавались фильмы. Любопытно, что воспоминания эти даются не последовательно, а сгруппированы по жанровому признаку: глава, посвященная ранним фильмам, продолжает рассказ о лентах, строящихся на теме сновидений, ее сменяет глава о картинах, где исследуется психология шутовства и т.д.

Завершает издание фильмография режиссера, достаточно полная, однако же и непонятно зачем сокращенная в сравнении с фильмографией, завершавшей первое издание книги "Картины".

Таким образом, "Латерна магика" - текст художественный, "Картины" - мемуарно-документальный. Вкупе они замечательным образом представляют и жизнь человека, и разнообразное творчество великого художника, и эпоху, которая ведь не только влияет на художника, но и сама подвергается его влиянию. Для полноты биографической картины недостает, пожалуй, лишь тех интервью, что были опубликованы лет двадцать назад в русском издании сборника "Бергман о Бергмане", и если бы "Вагриус" включил в этот том хотя бы часть из них, посвященную кинематографу, "Жестокий мир кино" можно было бы считать идеальным изданием, по крайней мере, с точки зрения информативной.

Но и того, что в этой книге есть, право, достаточно, чтобы - даже не будучи знакомым ни с одной лентой мастера - влюбиться в Бергмана. Он действительно гений. Он действительно величайший швед ХХ века. И сам ХХ век с полном правом может быть определен, как ЕГО век.

О Бергмане, о каждом его тексте - кинематографическом ли, театральном, литературном - можно писать бесконечно. Можно бесконечно писать о Бергмане-богоборце, о Бергмане-мыслителе, о Бергмане-эпике и Бергмане-лирике, о Бергмане - тонком исследователе женской психики, супружеской и - шире - семейной жизни, о Бергмане-ребенке и Бергмане-старике. О нем уже написаны исследования, но еще больше исследований о нем не написано. Они - впереди, но уже сейчас мы (отчасти и благодаря именно этому, "вагриусовскому" тому, вышедшему тиражом три тысячи экземпляров) можем главное - смотреть и читать самого Бергмана. И не просто смотреть и читать, но пересматривать (сегодня уже не проблема - купить лучшие фильмы мастера: они выпущены и на видеокассетах и на DVD) и перечитывать. Ведь он огромен, как айсберг, этот человек-эпоха, и, как айсберг, в глубине скрывает больше того, что открыто скользящему взору. Всегда и везде - как в этом маленьком фрагменте: и лирическом, и мемуарном, и художественном, и философском, и совершенно правдивом - настолько, насколько искусство вообще может быть правдивым:

"По правде говоря, я с удовольствием и с любопытством думаю о ранних годах моей жизни. Фантазия и чувства получали богатую пищу, не припомню, чтобы мне когда-нибудь было скучно, Скорее, дни и часы взрывались фейерверком примечательных событий, неожиданных сцен, волшебных мгновений. Я до сих пор способен совершать прогулки по местам моего детства, вновь переживая освещение освещение, запахи, людей, моменты, жесты, интонации, предметы. Редко когда это бывают эпизоды, поддающиеся пересказу, это, пожалуй, короткие или длинные, наугад снятые фильмы без всякой морали. Привилегия детства свободно переходить от волшебства к овсяной каше, от безграничного ужаса к бурной радости. Границ не было, помимо запретов и правил, но они чаще всего скользили мимо, как тени, были непонятными. Знаю, к примеру, что никак не мог уяснить важность правил, связанных со временем: ты должен наконец научиться следить за временем, у тебя теперь есть часы, ты умеешь определять время. И все-таки времени не существовало. Я опаздывал в школу, опаздывал к столу. Беззаботно бродил по больничному парку, наблюдал, фантазировал, время исчезало, что-то напоминало мне, что я вроде проголодался, и в результате - скандал.

Было необычайно трудно отделить фантазии от того, что считалось реальным. Постаравшись как следует, я мог бы, наверное, удержать действительность в рамках реального, но вот, например, привидения и духи. Что с ними делать? А сказки - они реальны?" (С. 412).

В. Распопин