Распопин В. Н. Европейское средневековье. Предпосылки эпохи Возрождения. Три этапа развития культуры в эпоху Ренессанса

Если вы еще не забыли, наше путешествие в мир художественной культуры и литературы мы начали с Междуречья, с шумеро-аккадских мифов и вавилонской поэмы "О все видавшем". Там, во мраке почти четырехтысячелетней давности, мы встретились с героем и его создателем, в деяних которых, как в коконе, как в шифрограмме, заключалось уже очень многое, наверное, почти все, что в дальнейшем насыщало, насыщает и будет насыщать литературу и искусство всех времен и народов. Тогда же мы установили следующий факт: в литературе и искусстве, оказывается, вовсе не главное "что". Главное - "как". Чуть позднее мудрый "Экклезиаст" подтвердил нам это. Действительно, ничто не ново под луной, хотя сама она, Луна, сравнительно молодое новообразование, например, относительно Солнца, а тем более галактики.

Однако греки, во всяком случае архаической эпохи, казалось бы, начали все сначала, заново создали не только все "как", но и все "что": от богов до городов. После чего, правда, обратились к Востоку, и греческое "что" уже у Пифагора стало проявлять давно знакомые нам черты. Что уж говорить об эллинистическом периоде после "открытий" (в кавычках, разумеется) Александра Македонского, об императорском Риме, где сосуществовало множество культов, собственных и восточных почти на равных правах...

И мы вновь решили, что все-таки, действительно, главное "как", а не "что".

Однако, на рубеже тысячелетий, эпох, эр "что" возвращается к человечеству с новой, может быть, не бывалой доселе остротой. На окраине империи появляется проповедник и от имени Бога задает людям вопрос: как жить дальше? "Как" здесь звучит как "что". Что делать вам с самими собой, с вашим отношением к Богу и миру? Убивать или любить? Бояться или любить? Выполнять условия старого договора: вы Мне - Я вам (вы Меня почитаете - Я вас выделяю из прочих) или переписать его, создать новый договор: вы Меня - Я вас - и все мы друг друга любим? И на любви нашей строим дальнейшие отношения, жизнь и мироздание?   Как вы знаете, договор был переписан. Что из этого получилось, вы тоже, в общих чертах, знаете.

Знаете вы и не раз повторенную мысль о том, что после этого договора, ничего нового человечество уже не придумало. Знаете вы и что это тоже, наверное, не совсем так. Но таковы уж сила, власть, могущество этой идеи, на которой перевоссоздана вся европейская (и не только) культура, что вопрос "как" поистине заслоняет от нас вопрос "что" почти всякий раз, когда мы обращаемся к новой литературе, к новому искусству.

Итак, мы прошли путь от Гильгамеша, где уже видели зачатки едва ли не всех живых и сегодня жанров (роман-миф, психологическая поэма, роман странствий, повесть "фэнтэзи"), от греко-римских сатир, плутовских романов, любовно-идиллических, пасторальных повестей и стихотворений, от греческих же сначала мистериально-культовых игрищ, затем высоких трагедий и остросоциальных злых сатир-комедий... Мы прошли через кажущиеся такими мрачными, не только бессолнечными, но и беззвездными средние века, которые на поверку оказываются чредой великих разрушений и малых возрождений, образно говоря, воплями мучающейся, бьющейся в судорогах матери-Геи, роженицы-истории, выплескивающей на поверхность планеты то вал бессмысленной, дикой, гигантской толпы-лавы, сметающей, уничтожающей все на своем пути, то организованные армии новопорожденного короля или князя, возмечтавшего о восстановлении империи, то вдруг дарящей новобожьему, еще не очень-то осознающему самого себя белому свету чистый, звонкий, разумный крик светлоликого младенца Боэция, или тихий, внятный голос мучительно-мудрого титанического Августина - одного из величайших учителей будущего человечества, или едва слышный, из тесной кельи, как из под земли, доносящийся звук лиры скромного византийского монаха Романа по прозвищу Сладкопевец, что впервые украсил свои песни милым пустячком, которому суждена будет вечная жизнь - рифмой. Прошли мы и дорогами зрелого Средневековья с его городскою и сельскою крепостью во всех значениях этого слова: от укрепленных башен и закрепощенных крестьян до самый крепкой твердыни - церкви, коей все были вассалами - от королей до нищих; с его расписанными, как по ранжиру, правилами и взаимоотношениями "слуга - господин", с его цехами и мозаиками, скульптурой и архитектурой, с его уже столь частыми попытками возрождения, что они неминуемо сливались в общее понятие прогресса и привели в конце-концов к возрождению настоящему, прошли путь от архаичных, неуклюже ворочающихся в сонной косноязыкости "Беофульфов" и скандинавских, ирландских саг до стройных, милитаристски-галантных эпопей "Нибелунгов" и "Сида", от анархистской коллективной гениальности вагантов и придворного оркестра высоких индивидуальностей в куртуазной лирике трубадуров до высших взлетов творческого гения европейского средневековья: яркого личностного творчества Фогельвейде и Эшенбаха, Кретьена и Гартмана, безымянных строителей готических соборов.

Именно здесь в культуру возвращается личность со всеми ее правами и достоинствами. Вы скажете: хорошо, с поэтами все понятно. Действительно, в отличие от раннего эпоса, здесь авторская позиция присутствует и в этических оценках тех или иных деяний персонажей, и в эстетическом восторге или негодовании каждого из названных поэтов, наконец, в языке, в стиле, явно различающемся, например, в песнях Фогельвейде и повести Гартмана, или во французской легкоироничной музе Кретьена и немецкой вдумчивой аккуратности Эшенбаха. А как же быть с зодчими. Ведь строительство храмов посвящено и обращено к Богу коллективными усилиями, усилиями народными. Так. Эти хрупкие, но прочные, устремленные ввысь стрелы, лестницы из камня, действительно, служили некими посланиями человечества Богу. Но я не зря сказал "лестницы". По ним каждый мог устремиться к небу. Еще они похожи на поднятую ввысь руку. И так может молиться человек. Но так может молиться уже человек, пусть и не вышедший еще из "мы", но уже осознающий себя как "я". Долгий путь, отделяющий западноевропейское человечество от формулы "это мы, Господи" до формулы "это я, Господи", несмотря ни на какие грядущие откаты, пройден. Человек осознал себя личностью. Кто-то же ведь задумывал и проектировал эти лестницы в небо, эти соборы, кто-то, совершенно точно знавший: "Это я тебе, Господи!"

И тут ой как пригодились все эти монастыри, монастырские школы, скрипториумы с их почти оброчным переписыванием из века в век, с часто чудовищными ошибками, книг античной классики. Осознав себя, человек понял, что задолго до него это уже было сделано. Да, он другой, он живет в другом мире, но как помогут ему предки. И он, так и держа эту поднятую руку к небу, лицом обернулся к тому, что тысячелетие отвергалось на всех официальных уровнях, объявлялось демонизмом и бесовщиной, обернулся и сказал: "Господи! Красота-то какая была! И не вся погибла! Посмотри, Отец небесный, ее еще можно возродить!" И показалось ему, что Бог спросил: "А ты готов к этому?" "Готов", - ответил человек.

И в самом деле, он стоял посреди большого, пусть грязного, города, почесывая укушенное блохами и вшами тело, слыша разносящуюся брань, вопли людей и животных, но видя вздымающиеся, взлетающие в небо шпили церквей, мимо которых в разные стороны света направлялись купеческие караваны, кое-где сверяющие время по башенным городским часам.

Он, действительно, был готов. Более того, он торопился. Он уже умел не только драться, грызть черствый хлеб, производить себе подобных и хором повторять за священником. Он научился думать. Научившись думать, он научился смеяться над соседом и собой, над толстым жадным батюшкой и над недалеким чванливым помещиком. Он понял, что не хочет бытьни кузнецом, ни лекарем, ни даже купцом. Он хочет читать и писать, он хочет общаться. "Пошли мне, Господь, второго", как было сказано в одном стихотворении. Господь послал. И эти двое, трое, четверо, эти уже многие в числе прочего задумались о себе, об окружающих и -ужас! -о самом Боге. Так родились разнообразные еретические и мистические тенденции на излете Средневековья. Так зародился крупнейший и важнейший в истории новой эры социальный и культурный процесс, называемый Ренессансом, или по-русски Возрождением.

Что это понятие означает? В узком смысле это возрождение гуманистического и гармонического духа античности. В широком смысле - возрождение гуманизма вообще. То есть, осознав себя личностью ("я сам"), человек прежде всего к себе, человеку, и обратился. Вы помните, что "гуманизм", "гуманный" собственно и означает "человеческий".

Где, в каком городе, у какого собора стоял этот первый гуманист? В Париже, выйдя из стен старейшего европейского университета? В германских землях, держа в руке свиток сочинений Фогельвейде? В Италии?.. Вообще говоря, и там, и там, и там. Ведущие европейские страны и земли к этому были готовы. Но вот второго Господь послал ему несомненно в Италии. Именно там, прежде всего во Флоренции, начался - и бурно! - этот процесс гуманизации. Почему именно в Италии? Проще всего, но вряд ли правильнее всего было бы сказать: потому что именно Италия некогда была сердцем Римской имерии, сиречь всего культурного мира. Но ведь до империи была высочайшая культура Греции, а еще раньше Египет и иные восточные страны и империи Почему Возрождение, второй величайший культурный взлет человечества создали опять итальянцы, "макаронники", бабники, "козаностровцы"? Обычно нация, раз взлетев, на том и успокаивается, в лучшем случае предоставляя миру в дальнейшем разнообразные таланты, но не толкая его, мир, к новым качественным изменениям. Итальянцы дважды перекраивали всю европейскую цивилизацию. Вы думаете, они на этом успокоились? Нет. Конечно, в новых условиях, в условиях все более и более усиливающегося разделения интересов, труда, сфер знаний и их приложения, третьей эпохи Возрождения они не создали, но посмотрите... Открыв Новый Свет, расширив до края сначала земные горизонты, а затем и горизонты мироздания, создав, казалось, все возможные шедевры во всех возможных областях культуры и искусства, отдохнув и оглядевшись столетие, люди этой страны, раздираемой собственной гордыней и чудовищными аппетитами соседей-милитаристов, взяли и подарили человечеству маленький презент - оперу. Это итальянское изобретение, как плетью, подхлестнуло не только музыкантов и поэтов всего мира (причем не одних оперных композиторов, но и симфонистов), но, по-существу, создало новый театр и множество жанров, живущих и по сей день. Подумайте, были бы без итальянской оперы, например, бродвейские и голливудские мюзиклы или венская оперетта?

Это еще не все. В конце прошлого века французы братья Люмьеры изобрели синематограф. Тоже француз, Жорж Мельес в это же время придумал, как его использовать и стал снимать коротенькие игровые, художественные ленты. Американцы сделали кинематограф зрелищем, приносящим доход. Но только итальянцы, едва вырвавшись из смертельных объятий фашизма и второй мировой, тут же сразу, в сорок пятом году, по существу, создали тот кинематограф, который с полным правом носит название "искусство кино". Именно им и удалось сделать кино одновременно и народным, и интеллектуальным искусством. Переоценить сей факт невозможно.

Почему же все-таки Италия? И одна ли Италия? Нет, конечно. По крайней мере, можно назвать еще Иудею. Но это разные вещи. Итальянцы дарят миру национальное творчество, которое становится всеобщим. Евреи (так исторически сложилось) вписываются в национальные культуры отдельными личностями. Феллини - величайший итальянский режиссер - не впишется не в американское, ни в русское, ни во французское кино, но и русские, и французы, и даже американцы учатся у него и все считают его классиком. Форман - крупнейший режиссер. Но чей? Чехословацкий? Американский? Ни то, ни другое. Феллини даже завидовал ему. Вот, мол, Милош плохо говорит по-английски, а делает лучшие голливудские фильмы. А я без своего любимого римского кабачка не то что кино не сделаю - недели не проживу.

Но мы отвлеклись. Почему же все-таки Италия? Может быть, потому, что благодатнейшая эта земля с древнейшими культурными традициями, земля, находящаяся на перекрестке всех важнейших европейских торговых путей, к рассматриваемому времени, т. е. к XIV веку, уже создала несколько десятков богатейших, свободных городов-полисов, а кроме того, на своей территории имела главную духовную цитадель христианского человечества - Рим, в котором обитал папа - наместик Бога на земле. К нему, к папе, продолжало, как в свое время, в столицу империи, стекаться отовсюду все лучшее, подобно тому, как еще недавно у нас в стране все лучшее стекалось в Москву.

А в этих полисах ускоренными темпами происходило формирование нового уклада - капиталистического. Почему? Да потому что человек осознал себя, как личность. А личность должна быть, не может не быть, если она личность, свободной. Свободу же может принести только богатство. Нет, можно, конечно, быть бедным и чуствовать себя свободным. Но тогда за эту бедность придется дорого платить, как платили, например, ваганты. Чтобы быть богатым и свободным, необходимо это самое богатство нажить. Как? Сидя у себя в замке или вкалывая на сюзерена в поле, не разбогатеешь. Не очень разбогатеешь и от зари до зари работая в кузнечном цехе или продавая пилюли от зубной боли. Впочем некоторые первоначальные средства уже заработаны отцами. Пустим их в рост, закупим мануфактуру и отвезем в соседний город, страну. Разбойники, бандиты? Страшно. Наймем свой отряд головорезов. Так начинает меняться уклад. Так появляются люди свободных профессий и взглядов. Так начинаются демократические реформы, сначала во Флоренции, где крестьян освободили еще в XIII в., затем в Парме, Болонье, Пистойе. Этот процесс освобождения, разумеется, идет неравномерно. Где-то он только предвидится, а где-то, как во Флоренции, уже очевиден. Понятно, что и закончится он (эпоха Возрождения) в разных странах в разное время. В целом на рубеже XVI - XVII вв.

А начнется - в Италии - в XIV. Наибольшего пика достигнет в XV.

Прежде чем перейти собственно к литературе коротко вспомним, что дал этот век, как и вся эпоха, человеческой культуре. Коротко и самое главное. Можно назвать несколько судьбоносных открытий, созданных эпохой, в том числе и итальянцами, причем, если и не ими, то ими введенных в круг активных человеческих интересов.   Это открытие перспективы в живописи. Первым здесь был итальянский художник Мазаччо. Рапзумеется, некоторое подобие уже существовало во фресках итальянца же Джотто, да даже еще и на античных фресках, но так продуманно, отчетливо, математически просчитанно, я бы сказал, специально употрбелять перспективу стали только в XV веке и именно итальянцы. А художник и мыслитель Пьеро делла Франческо посвятил перспективе специальный научный труд.

Это, далее, еще один переворот в живописи, а именно отделение в самостоятельный вид живописи станковой, то есть маслом по холсту. Самые ранние работы в этом виде, какие мы знаем, принадлежать голландским мастерам, братьям ван Эйкам. Но рядом с ними работали многие итальянские живописцы, использовавшие это изобретение прежде всего создание портретного жанра. Параллельно с живописью бурно развиваются архитектура и скульптура, что совершенно естественно, ибо прежде всего итальянцам никуда не нужно ездить, чтобы увидеть римские копии классических скульптур эллинской античности. Уидеть и захотеть сравниться с ними или даже превзойти. К тому же у скульпторов и архитекторов есть богатый и независимый заказчик - церковь. Ваяй только вместо бесстыжих венер и аполлонов Мадонн да архангелов.

Далее, итальянская прежде всего поэзия, о которой речь впереди, вполне усвоила и освоила все достижения предшественников и на их базе, как позднее будет с кинематографом, создала новый классический стиль.   Если столь бурно и быстро развивается жизнь общественная и жизнь искусства, то отчего же бы молчать науке? А она, кстати, и не молчит. Что такое математическое, например, толкование перспективы, как не наука. Но это все цветочки. Начиная с Николая Кузанского, истинная наука делает такой мощный шаг, что остановить ее уже будет невозможно.

Еще одно судьбоносная идея, тоже вряд ли новая, однако именно итальянскими возрожденцами переосмысленная и положенная в основу едва ли не всей идеологии. Идея эта состояла в том, что христианский Эдем - рай находится не где-нибудь, а на Земле, и не где-нибудь в Индии, например, а здесь, в благодатной и прекрасной Италии. Это означало, что люди, живущие здесь, обитают в раю.   Каково? Отсюда совсем уже недалеко до самоощущения личностями, до полного разрыва с коллективным традиционным христианским сознанием. И в самом деле недалеко - каких-нибудь триста лет, когда романтики все это поймут сами и нам объяснят. Но этим тремстам лет надобно было еще пройти, надобно было пережить реформацию и контрреформацию, открыть и освоить Новый Свет, переделить многократно между наиболее сильными и Старый и Новый, погибнуть и возродиться.

Пока-то ведь мы только имеем человека, с поднятой к небу рукой стоящего у храма и мыслящего: "Это я, Господи!" На соседней башне, правда, уже отсчитывают минуты часы, означающие и "время - деньги", и "время - жизнь". Поэтому, человек, торопись, успевай раскрыть себя и создать себя за этот короткий отрезок вечности, называемый жизнью. И торопились, и создавали. Энциклопедист, один из титанов Возрождения Леон Баттиста Альберти скажет: "Кто умеет пользоваться временем, является господином всего, что он пожелает". Учились пользоваться временем. Петрарка придирчиво высчитывал, сколько часов, дней, месяцев потерял он в достаточно долгой своей жизни, отняв их у занятий поэзией, античностью, филологией для выполнения каких-либо ненужных, пустяковых дел, вроде выполнения дипломатических поручений.

Раз заговорив о Петрарке, вернулись к литературе. Обратимся к ней и скажем, что эволюция ее в XIV - XVII вв.как едный исторический процесс прошла в своем развитии три основных этапа:

1 этап.  XIV - нач. XV вв. характеризуется расслоением и распадом средневековой общей культурной зоны: это значит, что, например, в Испании и Франции создается железный режим мощного феодального государства, а в Италии бурно растет капитал. В самой Италии наряду с Петраркой и Боккаччо сосуществует архичнейший, будто из какого-нибудь десятого века вышедший Франко Саккетти. Да тот же Петрарка, создатель новой поэзии, преклоняется перед отживающими свое столпами схоластики Парижского университета. Более того, если взять Европу в целом, то можно увидеть, как оживают экономические отношения, а культурные, наоборот, замирают. Вне Италии пока еще отсутствует и осознание своего времени как поворотного пункта в истории, отсутствет еще и сама идея возрождения античной классики, хотя интерес к античности усиливается. Усиливается и интерес к собственному творчеству и национальным традициям, фольклору, языку наконец.

2 этап начинается с середины XV в. Тут происходят три важные события: падение Византии со всеми вытекающими для Европы последствиями; окончание Столетней войны с полной переориентацией европейской политики и изобретение книгопечатания. 
С последним событием авторитет итальянской культуры быстро становится всеобщим. Идеи гуманизма, возрождения, созданные титаническими усилиями Данте, Петрарки и Боккаччо подхватываются представителями других стран Европы. Латынь проникает в самые медвежьи углы Старого Света, например, в Скандинавию. Разрушается старая неприступная крепость феодально-церковной идеологии, уступая идеологии гуманизма, подтверждающейся не только литературой и искусством, но и обилием всевозможных научных открытий и расширением географических горизонтов. И уже не просто человека, но человека свободного навека прославляет гуманистическая гармония Боттичелли, Леонардо, Рафаэля, Дюрера, Ариосто, Раннего Микеланджело, Рабле, поэтов Плеяды. Т. Мор создает свою знаменитую гуманистическую "утопию". Политические писатели Макиавелли, Гвиччардини открывают эпохе закономерности исторического развития. Философы Фичино, Мирандолла, ла Раме возвращают интерес к Платону. Лоренцо Валла, Деперье, Лютер пересматривают религиозные догмы. Наконец, Европу сотрясают крестьянская война в Германии и Нидерландская революция. У нас с вами начинается строительство государства присоединением к Москве Новгорода (1478), Твери (1485), создается знаменитый "Домострой", работают Иосиф Волоцкий, Максим Грек, Скорина.

В этот период складывается новая система литературных жанров, развиваются до образцовых появившийся на рубеже XIII в. в Сицилии сонет, трансформируются и приобретают окончательную форму античные оды, элегии, эпиграммы.   Что же до совершенно новых, оригинальных жанров, то это, прежде всего, драматургия, в которой, видимо, кроме сценической площадки, да самой идеи, ничего от античности не осталось (пока!!), затем публицистика - жанр совершенно новый, если, конечно, не брать во внимание публицистов-разговорников античности: Сократа и последующих софистов. Публицистика, кстати, освоенная прежде всего французом Монтенем и названная им "эссе", что означает "опыт", как мало что другое придется ко двору в России, в русской литературе: от Радищева до Солженицына.   В этот период в словесности на первый план выдвигается проза, происходит настоящее рождении романа, условно говоря, реалистического: Рабле, Нэш, Сервантес, Алеман, высшего расцвета достигает новелла: Боккаччо, Мазуччо, Маргарита Наваррская, наконец, появляются мемуары. Не исповедь, а лишенные всякой  экстатической исповедальности житейские заметки частного человека о самом себе: Челлини, Брантом.  Именно в этот период в национальных литературах закрепляются качественные, присущие только им черты: например, некоторый рационализм и чуство меры в соединении с тонким юмором, типичные для литературы Франции.   Писатель начинает осознавать себя не только как личность, но и как творца. Он отводит своей миссии высокое предназначение. Именно в этот период стал возможен всеевропейский авторитет отдельной личности, каким пользовался, например, Эразм Роттердамский.

3 этап проходит в обострившейся и усложнившейся политической и идеологической ситуации: с середины XVI в. по всей Европе прокатывается волна Контрреформации. Испания становится оплотом католицизма и феодализма, в Италии свободные города превращаются в маленькие монархии, крепнет власть князей в Германии, вводится "Индекс запрещенных книг", разворачивают свою деятельность иезуиты, утверждается инквизиция, Франция раздирается на части борьбой соперничающих феодальных группировок в период религиозных войн. 
На смену открывшимся горизонтам и перспективам, надеждам и мечтаниям возвращаются из глубины веков Скептицизм и даже стоицизм. Глубокими трагическими тонами окрашивается творчества Монтеня, Камоэнса, Тассо, поздних Микеланджело, Сервантеса, Шекспира.

Писатели, художники и философы синтезируют пережитое и не только лично ими, но в целом эпохой, подврдят итоги, описывают закат. На смену классическому ренессансу приходит причудливый, минорный, надломленный маньеризм.

Таковы общие черты эпохи Возрождения в Европе.

А теперь вернемся в Италию конца XIII - начала XIV вв. и посмотрим, в какой конкретной социальной и культурной обстановке родился человек, которому предстоит в своем творчестве суммировать полуторатысчелетнюю историю человечества и написать первую главу в истории новой культуры.   Средневековье вообще любило все суммировать. "Суммами" назвались теологические, исторические, научные труды энциклопедического характера. Данте удалось суммировать все Средневековье. И не только. Если когда-то Гомер суммировал античность, то итальянский поэт суммировал, по-видимому, Средневековье вкупе с Гомером. А спустя еще несколько столетий Гете суммирует дантовскую сумму вкупе с ним самим. Это, может быть, и спорно, но бесспорно одно: "Илиада-Одиссея", "Божественная комедия" и "Фауст" - вот три книги в истории литературы (не имеющие характера Писаний), которым единственным удалось воплотить на своих страницах целые эпохи, эры человеческой цивилизации.