Вирабов И. Почему на закате жизни Андрей Вознесенский думал об Украине

Улети моя боль, утеки!

Не написать эту поэму Вознесенский не мог. Поэму "Ров" прострочили трассирующие цитаты уголовного дела N 1586. Дела о гробокопателях. О мародерах памяти.

А через много лет исследователь (он давно профессор из-за океана) вдруг обнаружил в стихотворении Вознесенского "Скрымтымным" пророчество на злобу дня. Речь о строчке "Из-за "скрымтымныма" закрыли Крым". Летом 1970-го Крым и в самом деле закрывали на карантин - из-за холеры. Профессор объяснил: поэт имел в виду совсем другое. Он предсказал, что через 44 года Крым "закроют" от всего цивилизованного мира.

Вознесенский - в либеральном тренде!

А тот Вознесенский, который написал "Ров", - это другой какой-то и неправильный, имперский, ватный.

В 1965 году тридцатитрехлетний Андрей Вознесенский прибыл в украинский город Львов на воинские сборы. Прибыл, как сам вспоминал, "с наглостью поп-звезды и молодого пророка. И сразу попал в круг из шести юных лейтенантов, чьи хмельные головы кружились от идей свободы и женщин. Бешено цвели жасмины". С этого начинается его биографическая повесть "Мостик" - написана она в начале двухтысячных.


Андрей Вознесенский на сборах во Львове. 1965 год

Почему уже на закате жизни он вспомнил об Украине?

Три месяца служил в дивизионной газете "Слава Родины". Отвечал на письма бойцов, правил опечатки в текстах. Фронт работ описывал шутливо: "Кто только в газету ни писал/ (графоманы, воины, девчата,/ отставной начпрод Нравоучатов) - / я всему признательно внимал..."

Но было кое-что еще. Тогда же он написал стихотворение "Зов озера" (другое название - "Живое озеро"). Съездили "запасники" куда-то под Ивано-Франковск, на рыбалку. Клев на озере обещали чудесный. Но не сложилось. Выяснилось вдруг: озеро искусственное - над самыми оврагами, где в войну расстреливали мирных жителей. Зачем затопили? Чтоб лишний раз не напоминать о местных добровольцах, чьими руками нацисты истребляли ненужный человеческий материал? Чтобы избежать мародерства?

Стихотворение у Вознесенского открывалось оборванным списком фамилий бесконечных жертв здешнего гетто. Этот сюжет, как наваждение, не отпускал поэта всю жизнь. "Гражданин в пиджачке гороховом" в этом озере ловит рыбу, "только кровь на крючке его крохотном..."

Через двадцать лет Вознесенский с этого начнет "Ров".
Весь "Ров" построен на материалах уголовного дела. Вознесенский с друзьями приехал на десятый километр Феодосийского шоссе. В декабре 1941го здесь, под Симферополем, были расстреляны 12 тысяч мирных жителей и пленных. Обычная гуманитарная акция Третьего рейха. С годами рвы позаросли. И что-то с памятью случилось: зарастала. Теперь во рвах орудовали мародеры. Доходный бизнес получился - Вознесенский терпеливо выписывал из дела N 1586: "... 13 июля похитили золотые коронки и мосты общей стоимостью 21 925 руб., золотое кольцо 900-й пробы с бриллиантом стоимостью 314 руб. 14 коп., четыре цепочки на сумму 1360 руб., золотой дукат иностранной чеканки стоимостью 609 руб. 65 коп., 89 монет царской чеканки стоимостью 400 руб. каждая..."

Подельников после суда спросили: "Как вы себя чувствовали, роя?" Один ответил: "А как бы вы чувствовали себя, вынимая золотой мост, поврежденный пулей? Или вытащив детский ботиночек с остатком кости?" Писать, признавался поэт, тяжело было даже физически. Ужасала бездна, открывшаяся за этим рвом. Не спалось, снились кошмары, не хотелось больше писать ни о чем. Обожгло.

"Ров" появился в седьмом номере журнала "Юность" в том же 1986 году, когда вовсю уже шагала перестройка. И Вознесенский в самом деле видел, чем оборачивается на глазах "ров памяти". Видел чуть больше того, что казалось очевидным, и заглядывал чуть дальше.

Я улыбок зубастых не знал широчей.
Аллилуйщик - теперь мастер смелых
речей.
Жмут с лопатою грейдерной, мудрецы.
Закопают страну - только не удержи!

В последний год XX века Вознесенский вдруг выдохнет странное стихотворение, не думая, что за него поэта можно записать и в ватники:

Ко мне юнец в мои метели
из Севастополя притопал.
Пронзил наивно и смертельно
до слез горчащей рифмой "тополь".
Крым подарили - и не крякнули.
Утопленник встает, как штопор.
На дне, как пуговицу с якорем,
мы потеряли Севастополь.

Уже больной, уже в последние годы, написал вдруг "Облака", которые читать - не по себе. Опять предчувствия? Откуда вдруг донбасский Краматорск? Откуда столько боли?

"Улети моя боль, утеки! / А пока - / надо мною плывут утюги, / плоскодонные, как облака. / Днища струйкой плюют на граждан, / на Москву, на Великий Устюг, / для отпарки их и для глажки / и других сердобольных услуг. / Коченеет цветочной капустой / их великая белая мощь - / снизу срезанная, как бюсты, / в париках мукомольных, вельмож..."

Где-то их безголовые торсы?
За какою рекой и горой
ищет в небе над Краматорском
установленный трижды герой?

Он вспоминал, как не везло ему, бывало, с Киевом в конце восьмидесятых. Как ни соберется приехать, так ему звонят: принять никак не можем. "Плачущая администратор просила сдать билет, сказав, что в театре начался срочный ремонт и вечер отменяется. "А в другом театре, где я выступаю на следующий день, тоже ремонт?" - спросил я. "Ну, конечно", - ответил упавший голос. В то время секретарем по идеологии украинского ЦК был Кравчук. Говорят, он сам занимался ремонтом театров..."

Это тот самый Леонид Кравчук, который поставит подпись под беловежским трактатом, распиливавшим на троих страну, и станет первым украинским президентом, немедленно вдруг ощутившим неприязненное чувство к "москалям". Но в 2000-м поэт приехал в Киев - после вечера поэзии, на котором места не было свободного, поехал на "прямую линию" с читателями киевских "Фактов" - и там отбоя от вопросов не было. Говорили не с чужим, заморским гостем - со своим, родным поэтом, на котором выросли.

Что все-таки заставило его в двухтысячных написать повесть "Мостик" о далеких украинских сборах? Смутный фон к происходящему: "Карпаты. Бандеровцы. Диалог шел на пулях". Приятель Толик погибает от бандеровской пули за день до дембеля. Будущее тихо звякает в наивных разговорах из прошлого. Всплывает расстрелянное озеро. Про Крым, про Украину это - или про что-то большее? Про то, что глубже?
Вопрос от Вознесенского: "Какой пробой измерить чудовищность такого нового жанра, как обворовывание душ?"

Родина - № 8 (819)