Распопин В.Г. КНИГИ О ЗНАМЕНИТЫХ И НЕИЗВЕСТНЫХ

Наш журнал впервые познакомил читателей с книгами новосибирского издательства «Свиньин и сыновья» осенью прошлого года, опубликовав рецензию на фундаментальный труд князя Святополка-Мирского «История русской литературы». Затем, в апрельском выпуске журнала (№ 29, 2006 г.), мы рассказали о нескольких книжках из серии «Общедоступная библиотечка». Сегодня рецензируем еще три весьма примечательных, на наш взгляд, и разнообразных издания, посвященных отечественной культуре.

Меж крутых берегов
Волга-речка течет,
А на ней по волнам
Легка лодка плывет...

Или тем более:

Он капитан, и родина его Марсель.
Он любит споры шумные и драки,
Он курит трубку, пьет крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки...

Нет, никак не самобытность, то есть глубокая оригинальность дарования, - что-то иное делает стихотворный текст народной, то есть, по существу, бессмертной песней. Судьба, вероятно - ведь ни сам поэт, ни его первые читатели и предположить не могут, что удачно сочиненный и даже положенный на музыку текст переживет автора и первых исполнителей. Что, собственно, и подтверждается целым рядом биографий авторов таких песен, как «Марсельеза», «Дубинушка» и др.
Воистину, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется»!.. Этот тютчевский афоризм, право, мог бы быть поставлен в эпиграф не только к вступительной статье от составителей, но и ко всему сборнику. Ведь, в сущности, автор этих строк, если следовать логике В. Свиньина и К. Осеева - такой же «знаменитый неизвестный», как и его современник Тургенев, сочинивший в молодости «Утро туманное», спустя столетие оторвавшееся от сочинителя и в исковерканном варианте исполняемое всеми подряд басами и баритонами. Тургенев, однако, в антологии представлен, Тютчев - нет.  Впрочем, это замечание не следует воспринимать как претензию к составителям - нельзя объять необъятное, тем более в авторской, в той или иной мере неизбежно пристрастной книге. Только пристрастием и следует, конечно, объяснять объединение в одном издании биографий Дельвига и Шпаликова, Вяземского и Олега Григорьева, Гиляровского и Надсона, Веры Инбер и Модеста Чайковского. И, напротив, отсутствие здесь текстов и биографий Лермонтова, Некрасова, Высоцкого, Окуджавы. Их ведь тоже поют, частенько не задумываясь о том, кто написал, скажем, безумного султана. А чем, простите, «На воздушном океане» хуже «Утра туманного», или «Полным полна коробушка» - козловского «Вечернего звона»?  Опять же, если следовать составительской логике, и ария Демона, и песня коробейника, и вольный перевод из Т. Мура - народные песни, поскольку мало читающие слушатели именно такими их и воспринимают.
Отсюда - главная претензия к антологии, а именно вопрос: кому она адресована? Если гипотетический адресат - подготовленный читатель, из сборника при переиздании следует убрать хрестоматийные тексты и, соответственно, биографии классиков. (Кстати сказать, приведенные в этом издании не без перекосов - так, например, тому же Тургеневу уделено две страницы, а Вяземскому и Батюшкову по шесть. Вряд ли причиной тому пристрастное отношение составителей именно к Ивану Сергеевичу, по всей видимости, они, составители, сочли излишним приводить подробную биографию автора романа «Отцы и дети», входящего в обязательную школьную программу.)
Если адресат - современные школьники и не слишком опытные учителя, тогда, напротив, надо увеличивать количество классических текстов, особождая антологию от многочисленных полузабытых попевок про молодых духом кузнецов и прочих, давно почивших в бозе красных дьяволят.
Если же при переиздании (а таковое представляется безусловно необходимым, несмотря на высказываемые здесь претензии и недоумения) - по-прежнему иметь в виду так называемого «широкого читателя», что, по-видимому, означает тех же подготовленных читателей, преподавателей и школьников вкупе, следует, думается, значительно расширить антологию, сделать ее многотомной, довести до близкого к энциклопедическому варианта, при этом обязательно отделив, так сказать, песни от басен. Соседство блестящих, но, по сути, игровых каламбуров Минаева (с. 262) с трагическим «Мы жертвою пали в борьбе роковой...» (с. 265) выглядит как минимум странным. Тем более странное впечатление производит решение составителей завершить сборник, посвященный преимущественно стихам, ставшим песнями, трагихохмами Олега Григорьева, разумеется, талантливыми, но отнюдь не безусловно воспринимающимися в качестве «народных».
Теперь коротко о других претензиях. К сожалению, антология, в отличие от других книг издательства, тщательно отредактированных и откорректированных, содержит опечатки, в данном случае достаточно существенные, поскольку они касаются дат. Например, под стихотворением «Не шей ты мне матушка красный сарафан» Н. Цыганова, умершего в 1831, стоит дата «1834». Как ее следует понимать «широкому читателю»? Как дату посмертной публикации в единственном авторском сборнике стихотворения, согласно биографической статье, еще при жизни поэта «широко разошедшегося в списках»? Далее - сколько лет прожил на свете Александр Аммосов, автор песни про удалого Хас-Булата? Согласно заглавным датам посвященной ему главки - 63 (1823 - 1886), согласно же приведенной вслед за стихотворением биографической заметке - 43 года (1823 - 1866). По-видимому, все же 43, так как умер поэт от ран, полученных во время участия в Крымской войне. Далее - Иван Гольц-Миллер, автор стихотворения «Слу-шай!». В биографической статье сказано, что родился он в 1842 г. А далее: «Начав самостоятельную жизнь, без малого пять лет служил в военной и статской службе, участвовал в польской кампании 1831 г.». Простите, спросит «широкий читатель», как мог человек, родившийся в 42-м, участвовать в кампании 31-го? Или человек родился раньше, или кампания была позже. Кампания, однако...
Список опечаток можно было бы и продолжить, но и без того у читателя может сложиться негативное представление о книге, что, право, отнюдь не является целью рецензента. Напротив, я прочел антологию с вниманием, сочувствием и удовольствием. С вниманием - потому что всякие, а не только такие оригинальные и редкие книги, как «Забытые неизвестные», следует читать внимательно. Сочувственно - потому что отлично представляю, какого труда составителям стоило эту книгу подготовить. С удовольствием же потому, что вновь «многое вспомнил, родное, далекое», а многое и открыл для себя - что-то перечитывая по-новому, что-то узнавая впервые. Каждый раз радуясь встречам со знаменитыми и открытиям неизвестных, порой недоумевая отсылкам к одиозным фигурам (Ленин, Троцкий - кто такие, не слишком ли часто они здесь мелькают?), с удовольствием вспоминая хорошие старые книжки, из которых извлечен тот или иной материал, торопясь поделиться с близкими многими тонкостями и подробностями из жизни русских поэтов, которых (подробностей) ни я, ни они до встречи с этой книгой не знали.
А вы, читатель, знаете ли, к примеру, кому принадлежит расхожая фраза «Красота - это страшная сила»? А «знатоковский» афоризм «Что наша жизнь? Игра! «? А от кого пошел плясать «по волнам, по морям - нынче здесь, завтра там» «моряк, красивый сам собою»? А кто и когда сочинил песню про «горячи бублички»?
Да ведь и я, вроде бы заядлый книгочей, оказывается, много чего не знал и даже представить не мог до того, как познакомился с антологией. Ну, например, того, что «утёсовскую» песенку про прекрасную маркизу сочинил, точнее, перевел с французского тот самый комсомольский стихотворец Александр Безыменский, коего Маяковский припечатал «морковным кофе», или того, какой именно из Макаровых сочинил «Однозвучно гремит колокольчик», или того, что первооткрывателем лермонтовского таланта был его соученик Василий Межевич, впоследствии сочинивший пьесу, стишок из которой сделался любимой песней легендарного Василия Ивановича Чапаева, если, конечно, Фурманов этого самого Чапаева не выдумал, на корпус оторвавшись от Пелевина.  А сколько же мы с вами, читатель, еще не знаем!.. Ну, вот с «Бубличками» теперь прояснилось, а кто тогда написал «Яблочко»?
Хочется надеяться, что «Знаменитые неизвестные» - только первый том антологии, на котором издательство не остановится. Это правое дело непременно надо продолжать, тем более что проблем с источниками сегодня гораздо меньше, нежели в недавнем еще прошлом. Это, конечно, нелегкое и кропотливое дело поверять себя энциклопедиями, энциклопедии - Паутиной, Паутину - вновь книгами, книги - памятью, а последнюю - снова и снова собственной любовью к отечественной культуре. Нелегкое, но какое же необходимое, ведь если я гореть не буду, и если ты гореть не будешь, и если мы гореть не будем, то кто ж тогда рассеет тьму?..
Тоже, кстати, афоризм. А кто его автор? Быть может, узнаем когда-нибудь из второго тома.
 

Робинсон Б. Музыка была не виновата: К 100-летию со дня рождения Д.Д. Шостаковича.

Борис Владимирович Робинсон - человек в Новосибирске слишком известный, чтобы предварять небольшую рецензию на его книгу рассказом об авторе. Надо лишь сказать, что, экономист по профессии, в литературе и музыке, о которой пишет, он - дилетант. Ну, примерно такой же, каким в поэзии был политик Федор Тютчев. Я, разумеется, не имею в виду гений, я говорю о любви, той, что по слову другого политика, Данте, «движет солнца и светила».
Именно любовью - всеохватной и, конечно, пристрастной - исполнена каждая страница большой книги Бориса Робинсона, посвященной личности и музыке Дмитрия Шостаковича. Именно эта всеохватная и пристрастная любовь автора заставляет читателя, даже и более-менее равнодушного к творчеству великого советского композитора, впитывать страницу за страницей, пробираясь через музыковедческие и политические дебри советской же критики, с которой неустанно спорит Борис Робинсон едва ли не в каждом абзаце своего 500-страничного, быть может, главного в жизни труда. Собственно говоря, даже не спорит - выступает пламенным адвокатом композитора, вынужденного, как едва ли не все порядочные советские художники, и маскироваться, и прогибаться, и жить двойной жизнью - чтобы творить. То есть дышать.
Непрестанно, а порой и весьма нелицеприятно полемизируя с музыковедами, мемуаристами, биографами Шостаковича (Хентовой, Волковым, Евтушенко), автор не всегда, кажется, удерживается в границах толерантности, переходит, что называется, на личности, как бы забывая о том, что те, кто писал о его кумире, жили-то в той же самой стране, что и Шостакович, и сам Б.В. Робинсон, и, стало быть, так же вынуждены были и маскироваться, и прогибаться, и мимикрировать. Чтобы работать, чтобы печататься, чтобы просто жить. Да ведь и сам герой Бориса Робинсона, помимо ежегодных покаяний перед властью и заведомо для него невыполнимых обещаний (например, воспеть в симфониях образы Ленина и Сталина), отнюдь не всегда бывал философски справедлив по отношению к ближним. Чего стоит лишь высказывание Шостаковича о Сахарове, приведенное на с. 390!
Но весь этот полемический задор, эта «неакадемичность» иных высказываний, даже и несправедливость в отдельных случаях - тоже от любви, а значит, простительны - и Шостаковичу, и, конечно же, Робинсону. Ведь, при всей своей любви, при всем желании во всех случаях оправдать своего героя, автор не старается скрывать правду: «Внешний, доступный для общего восприятия облик Шостаковича менялся неоднократно, претерпевая разительные метаморфозы. Он рассыпался в льстивых похвалах тирану и дерзко отказывал ему в  музыкальном возвеличивании его заслуг; смело брался за еврейскую тематику в разгар антисемитской кампании и послушно признавал «руководящую и направляющую» роль партии, охотно и щедро помогал совсем незнакомым просителям и с подозрением глядел в замочную скважину на впервые пришедшего к нему посетителя, предельно искренне раскрывался в Пассакалии скрипичного концерта и прятался, как улитка, в официально-казенную оболочку оратории и кантаты» (с. 208). 
В сущности, это, конечно же, подвиг - любя, говорить правду. А разве не подвиг - собрать, продумать, сформировать, наконец, издать колоссальный по объему материал, не будучи ни профессионалом в данной области, ни хотя бы столичным жителем? Собрать по газетным и журнальным публикациям, по редким и труднодоступным (ранее по причине тотального дефицита, ныне - вследствие развала библиотечных структур и совершенной несопоставимости стоимости книг и зарплаты, а тем более пенсии интеллигента) книгам, по архивам и Бог знает, из каких еще источников, то убедительно расходясь с общепринятыми представлениями, то солидаризируясь с теми, кто, в отличие, от автора, лично знал его героя, как, например, Галина Вишневская, чью книгу Борис Владимирович неустанно и, может быть, даже чрезмерно цитирует. (Здесь, кстати, следует отметить еще одно достоинство книги «Музыка была не виновата» - она прямо подталкивает заинтересовавшегося читателя к поиску и изучению других источников.) . И самое главное - не создавая собственно биографии композитора, не вдаваясь в столь привычные в нашей сегодняшней литературе подробности частной жизни Дмитрия Дмитриевича, Борис Робинсон сумел написать достойно, доступно и интересно не только о художнике и власти, не только о Шостаковиче-гражданине, не только даже о Шостаковиче-музыканте, но и о Шостаковиче-человеке. Со всеми присущими именно этому человеку мужеством и слабостями.
Живому представлению как об эпохе Шостаковича, так и о Шостаковиче-человеке, создаваемому автором, немало способствуют замечательные зарисовки с натуры московского художника Юрия Злотникова, сопровождаемые его же комментарием. Этот завершающий книгу альбом иллюстраций, изображающих не только Шостаковича и других советских музыкантов, но и современных им деятелей отечественной и мировой культуры, публикуется впервые и, как вполне можно понять, по праву является особой гордостью издателей.
К какому, однако, жанру, можно отнести этот во многих смыслах замечательный труд? Честно скажу - не знаю. Знаю лишь, что книга, чье заглавие начинается словом «музыка», - не является музыковедческий (научной), хотя именно музыке, выношенным, выстраданным размышлениям о каждом крупном произведении Шостаковиче посвящена большая ее часть. Равно не вписывается этот труд и в рамки биографии из серии «Жизнь замечательных людей»; не воспринимается и как свод критико-публицистических откровений, собранных под одной обложкой, чтобы кого-то оспорить, вывести на чистую воду, или, наоборот, оправдать... В каждом случае он и меньше, и больше некоего привычного жанрового представления, а потому и выламывается из привычных литературоведческих рамок. Зато цель книги совершенно очевидна. Она сформулирована автором: «Музыка… не виновата».
А если музыка не виновата, можно ли всеми силами не защищать того, кто ее сочинил? Ведь мы, как ни странно, живем в мире, где самые беззащитные - праведники и художники.

Каракина Е. По следам «Юго-Запада».