Лихачев Д.С. Русская культура

 
Культура и совесть

Если человек считает, что он свободен, означает ли это, что он может делать все, что ему угодно? Нет, конечно. И не потому, что кто-то извне воздвигает ему запреты, а потому, что поступки человека часто диктуются эгоистическими побуждениями. Последние же не совместимы со свободным принятием решения.
Свобода выдвигает свои «нельзя», — и не потому, что что-то произвольно запрещено, а потому, что корыстные соображения и побуждения сами по себе не могут принадлежать свободе. Корыстные поступки — вынужденные поступки. Вынужденность ничего не запрещает, но она лишает человека его свободы. Поэтому настоящая, внутренняя свобода человека существует только при отсутствии внешней вынужденности.
Человек, поступающий эгоистично в личном, национальном (националистическом, шовинистическом), классовом, сословном, партийном или каком-либо ином плане, — не свободен.
Поступок свободен только тогда, когда он продиктован свободным от эгоизма намерением, когда он бескорыстен.

Строек свободы человека — его совесть. Совесть освобождает человека от корыстных (в широком смысле) расчетов, побуждений. Корысть и эгоизм — внешни по отношению к человеку. Совесть и бескорыстие внутри человеческого духа. Поэтому поступок, совершенный голиком по совести, — свободный поступок.
Итак, совесть — страж подлинной, внутренней свободы человека. Совесть противостоит давлениям извне. Она защищает человека от внешних воздействий. Конечно, сила совести может быть больше или меньше; случается она вовсе отсутствует.
Внешние силы, порабощающие человека (экономические, политические, телесные недомогания и пр.), вносят во внутренний мир человека хаос, дисгармонию. Возьмем простейшие примеры. Партийные интересы могут прийти в противоречие с заботами о собственном благе. Собственное благо может быть понято в разные моменты различно: обогащение, политический авторитет, здоровье, наслаждение и т.д. могут тянуть человека к совершенно различным поступкам, не сочетающимся между собой. Порабощенный внешними силами человек дисгармоничен.

Совесть бескорыстна (побуждает человека к бескорыстному поведению) и, следовательно, сами свободна в самом широком смысле этого понятия. Она основа возможности полной независимости человека (даже в тюрьме, лагере, в катере, на дыбе и т.д.), его внутренней цельности, сохранения ею индивидуальности, личности.
Истинно свободен может быть только человек, живущий «под чужой кровлей», утверждал св. Франциск Ассизский. Иными словами, тот, кого внешние обстоятельства жизни не порабощают, не подчиняют его дух, его поступки...

Совесть противостоит всем корыстным, эгоистическим внешним воздействиям, нивелирующим индивидуальность человека, уничтожающим человека как личность, разрушающим его гармоничность.
Все, что человек делает из расчета или под влиянием внешних обстоятельств, неизбежно приводит к внутренним конфликтам, к дисгармоничности.

Совесть очень таинственна по своей сути. Это не только бескорыстие. В конце концов может быть и бескорыстие зла. Особенно это ясно, если верить в существование злого начала в мире, дьявола (отсюда можно представить себе дьявола как личность).

Почему поступки, совершенные под воздействием совести, не противоречат друг другу, а составляют некую цельность? Не означает ли это, что добро восходит к одной цельной и высокой личности — к Богу?
Наша личная свобода, которая определяется нашей совестью, имеет свое пространство, свое поле действия, которое может, быть более широким и менее широким, более глубоким и менее глубоким. Размеры и глубина действия свободы человека зависит от степени культуры человека и человеческого сообщества. Совесть действует в пределах культуры человека и человеческого сообщества, в пределах традиций народа... Перед людьми большой культуры большой выбор решений и вопросов, широкие творческие возможности, где совесть определяет степень искренности творчества и, следовательно, степень его талантливости, оригинальности и т.д.

Среда действия совести не только бытовая, узкочеловеческая, но и среда научных исследований, художественного творчества, область веры, взаимоотношения человека с природой и культурным наследием. Культура и совесть необходимы друг другу. Культура расширяет и обогащает «пространство совести».

Культура как целостная среда
Культура — это то, что в значительной мере оправдывает перед Богом существование народа и нации.
Сегодня много говорится о единстве различных «пространств» и «полей». В десятках газетных и журнальных статей, в теле- и радиопередачах обсуждаются вопросы, касающиеся единства экономического, политического, информационного и иных пространств. Меня же занимает прежде всего проблема пространства культурного. Под пространством я понимаю в данном случае не просто определенную географическую территорию, а прежде всего пространство среды, имеющее не только протяженность, но и глубину.

У нас в стране до сих пор нет концепции культуры и культурного развития. Большинство людей (в том числе и «государственных мужей») понимают под культурой весьма ограниченный круг явлений: театр, музеи, эстраду, музыку, литературу, — иногда даже не включая в понятие культуры науку, технику, образование... Вот и получается зачастую так, что явления, которые мы относим к «культуре», рассматриваются в изоляции друг от друга: свои проблемы у театра, свои у писательских организаций, свои у филармоний и музеев и т.д.

Между тем культура — это огромное целостное явление, которое делает людей, населяющих определенное пространство, из просто населения — народом, нацией. В понятие культуры должны входить и всегда входили религия, наука, образование, нравственные и моральные нормы поведения людей и государства.

Если у людей, населяющих какую-то географическую территорию, нет своего целостного культурного и исторического прошлого, традиционной культурной жизни, своих культурных святынь, то у них (или их правителей) неизбежно возникает искушение оправдать свою государственную целостность всякого рода тоталитарными концепциями, которые тем жестче и бесчеловечнее, чем меньше государственная целостность определяется культурными критериями.

Культура — это святыни народа, святыни нации.
Что такое, в самом деле, старое и уже несколько избитое, затертое (главным образом от произвольного употребления) понятие «Святая Русь»? Это, разумеется, не просто история нашей страны со всеми присущими ей соблазнами и грехами, но — религиозные ценности России: храмы, иконы, святые места, места поклонений и места, связанные с исторической памятью.
«Святая Русь» — это святыни нашей культуры: ее наука, ее тысячелетние культурные ценности, ее музеи, включающие ценности всего человечества, а не только народов России. Ибо хранящиеся в России памятники античности, произведения итальянцев, французов, немцев, азиатских народов также сыграли колоссальную роль в развитии российской культуры и являются российскими ценностями, поскольку, за редкими исключениями, они вошли в ткань отечественной культуры, стали составной частью ее развития. (Русские художники в Петербурге учились не только в Академии художеств, но и в Эрмитаже, в галереях Кушелева-Безбородко, Строганова, Штиглица и других, а в Москве в галереях Щукиных и Морозовых.)
Святыни «Святой Руси» не могут быть растеряны, проданы, поруганы, забыты, разбазарены: это смертный грех.

Смертный грех народа — продажа национальных культурных ценностей, передача их под залог (ростовщичество всегда считалось у народов европейской цивилизации самым низким делом). Культурными ценностями не может распоряжаться не только правительство, парламент, но и вообще ныне живущее поколение, ибо культурные ценности не принадлежат одному поколению, они принадлежат и поколениям будущим. Подобно тому как мы не имеем морального права расхищать природные богатства, не учитывая прав собственности, жизненных интересов наших детей и внуков, точно так же мы не вправе распоряжаться культурными ценностями, которые должны служить будущим поколениям.
Мне представляется чрезвычайно важным рассматривать культуру как некое органическое целостное явление, как своего рода среду, в которой существуют свои общие для разных аспектов культуры тенденции, законы, взаимопритяжения и взаимоотталкивания...

Мне представляется необходимым рассматривать культуру как определенное пространство, сакральное поле, из которого нельзя, как в игре в бирюльки, изъять одну какую-либо часть, не сдвинув остальные. Общее падение культуры непременно наступает при утрате какой-либо одной ее части.
Не углубляясь в частности и детали, не останавливаясь на некоторых различиях между существующими концепциями в области теории искусства, языка, науки и т.д., обращу внимание только на ту общую схему, по которой изучаются искусство и культура в целом. По этой схеме существуют творец (можно назвать его автором, создателем определенного текста, музыкального произведения, живописного полотна и т.д., художником, ученым) и «потребитель», получатель информации, текста, произведения... По этой схеме культурное явление развертывается в некотором пространстве, в некоторой временной последовательности. Творец находится в начале этой цепи, «получатель» в конце — как завершающая предложение точка.

Не углубляясь в частности и детали, не останавливаясь на некоторых различиях между существующими концепциями в области теории искусства, языка, науки и т.д., обращу внимание только на ту общую схему, по которой изучаются искусство и культура в целом. По этой схеме существуют творец (можно назвать его автором, создателем определенного текста, музыкального произведения, живописного полотна и т.д., художником, ученым) и «потребитель», получатель информации, текста, произведения... По этой схеме культурное явление развертывается в некотором пространстве, в некоторой временной последовательности. Творец находится в начале этой цепи, «получатель» в конце — как завершающая предложение точка.

Первое, на что необходимо обратить внимание, восстанавливая связь между творцом и тем, кому предназначено его творчество, это на сотворчество воспринимающего, без которого теряет свое значение и само творчество. Автор (если это талантливый автор) всегда оставляет «нечто», что дорабатывается, домысливается в восприятии зрителя, слушателя, читателя и т.д. Особенно очевидно это обстоятельство сказывалось в эпохи высокого подъема культуры — в античности, в романском искусстве, в искусстве Древней Руси, в творениях XVIII века.

В романском искусстве при одинаковом объеме колонн, их одинаковой высоте капители все же значительно отличаются. Отличается и сам материал колонн. Следовательно, одинаковые параметры в одном позволяют воспринять неодинаковые параметры в другом как одинаковые, иными словами — «домыслить одинаковость». Это же самое явление мы можем уловить и в древнерусском зодчестве.
В романском искусстве поражает и другое: чувство принадлежности к священной истории. Крестоносцы привозили с собой из Палестины (из Святой земли) колонны и ставили их (обычно одну) среди сходных по параметру колонн, сделанных местными мастерами. Христианские храмы воздвигались на поверженных остатках языческих храмов, тем самым позволяя (а в известной мере и принуждая зрителя) домысливать, довоображать замысел творца.
(Реставраторы XIX века совершенно не понимали этой особенности великого средневекового искусства и обычно стремились к точности симметричных конструкций, к полной идентичности правой и левой сторон соборов. Так, с немецкой аккуратностью был достроен в XIX в. Кельнский собор: две фланкирующие фасад собора башни были сделаны абсолютно одинаковыми. К этой же точной симметрии стремился великий французский реставратор Виолле ле Дюк в парижском соборе Нотр-Дам, хотя различие оснований обеих башен по размерам достигало более метра и не могло быть произвольным.)
Не привожу других примеров из области зодчества, но примеров в других искусствах довольно много.
Жесткая точность и полная законченность произведений противопоказана искусству. Не случайно, что многие произведения Пушкина («Евгений Онегин»), Достоевского («Братья Карамазовы»), Льва Толстого («Война и мир») не были завершены, не получили полной законченности. Благодаря своей незавершенности на века остались актуальными в литературе образы Гамлета и Дон Кихота, допускающие и даже как бы провоцирующие различные (зачастую противоположные) истолкования в разные исторические эпохи.

Культуру объединяет прежде всего явление, названное югославским ученым Александром Флакером стилистической формацией. Эта весьма емкая дефиниция имеет прямое отношение не только к зодчеству, но и к литературе, музыке, живописи и в известной мере к науке (стиль мышления) и позволяет выделить такие общеевропейские культурные явления, как барокко, классицизм, романтизм, готика и так называемое романское искусство (англичане называют его норманнским стилем), которое также распространяется на многие стороны культуры своего времени. Стилистической формацией может быть назван стиль модерн.

В XX веке корреляция разных сторон культуры наиболее отчетливо проявилась в так называемом авангарде. (Достаточно вспомнить и назвать ЛЕФ, конструктивизм, агитискусство, литературу факта и кинематографию факта, кубофутуризм (в живописи и поэзии), формализм в литературоведении, беспредметную живопись и т.д.)

Единство культуры в XX веке выступает в некоторых отношениях даже ярче и теснее, чем в предшествующие века. Не случайно Роман Якобсон говорил о «едином фронте науки, искусства, литературы, жизни, богатом новыми, еще не изведанными ценностями будущего».
Для понимания единства стиля важно, что это единство никогда не бывает полным. Точное и неукоснительное следование всем особенностям какого-либо стиля в любом из искусств — удел малоталантливых творцов. Настоящий художник хотя бы частично отступает от формальных признаков того или иного стиля. Гениальный итальянский зодчий А. Ринальди в своем Мраморном дворце (1768–1785) в Петербурге, в целом следуя стилю классицизма, неожиданно и умело использовал и элементы рококо, тем самым не только украсив свое здание и чуть-чуть усложнив композицию, но и как бы пригласив истинного ценителя зодчества искать разгадку своего отступления от стиля.

Одно из величайших произведений зодчества — Стрельнинский дворец под Петербургом (находящийся сейчас в ужасном состоянии) создавался многими архитекторами XVIII—XIX веков и являет собой оригинальнейшую, своеобразную архитектурную шараду, заставляющую искушенного зрителя додумывать замысел каждого из принимавших участие в строительстве архитекторов.
Соединение, взаимопроникновение двух и более стилей отчетливо дает себя знать и в литературе. Шекспир принадлежит и барокко и классицизму. Гоголь соединяет в своих произведениях натурализм с романтизмом. Примеров можно было бы привести множество. Стремление создавать для воспринимающего все новые и новые задачи заставляло зодчих, художников, скульпторов, писателей менять стиль своих произведений, задавать читателям своего рода стилистические, композиционные и сюжетные загадки.

Единство творца и сотворяющего с ним читателя, зрителя, слушателя — только первая ступень единства культуры.
Следующая — это единство материала культуры. Но единство существующее в динамике и различии...
Одно из самых главных проявлений культуры — язык. Язык не просто средство коммуникации, но прежде всего творец, созидатель. Не только культура, но и весь мир берет свое начало в Слове. Как сказано в Евангелии от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».
Слово, язык помогают нам видеть, замечать и понимать то, чего мы без него не увидели бы и не поняли, открывают человеку окружающий мир.

Явление, которое не имеет названия, как бы отсутствует в мире. Мы можем его только угадывать с помощью других, связанных с ним и уже названных явлений, но как нечто оригинальное, самобытное оно для человечества отсутствует. Отсюда ясно, какое огромное значение имеет для народа богатство языка, определяющее богатство «культурного осознания» мира.

Русский язык необычайно богат. Соответственно богат и тот мир, который создала русская культура.
Богатство русского языка обусловлено рядом обстоятельств. Первое, и главное, что он создавался на громадной территории, чрезвычайно разнообразной по своим географическим условиям, природному многообразию, разнообразию соприкосновений с другими народами, наличию второго языка — церковнославянского, который многие крупнейшие лингвисты (Шахматов, Срезневский, Унбегаун и другие) даже считали для формирования литературных стилей первым, основным (на который позже уже наслаивалось русское просторечие, множество диалектов). Наш язык вобрал в себя и все то, что создано фольклором и наукой (научная терминология и научные понятия). К языку, в широком смысле, относятся пословицы, поговорки, фразеологизмы, ходячие цитаты (допустим, из Священного Писания, из классических произведений русской литературы, из русских романсов и песен). В русский язык органично вошли и стали его неотъемлемой частью (именами нарицательными) имена многих литературных героев (Митрофанушки, Обломова, Хлестакова и других). К языку относится все увиденное «глазами языка» и языковым искусством созданное. (Нельзя не учесть, что в русское языковое сознание, в мир, увиденный русским языковым сознанием, вошли понятия и образы мировой литературы, мировой науки, мировой культуры — через живопись, музыку, переводы, через языки греческий и латинский.)
 
Культура — это то, что в значительной мере оправдывает перед Богом существование народа и нации.Сегодня много говорится о единстве различных «пространств» и «полей». В десятках газетных и журнальных статей, в теле- и радиопередачах обсуждаются вопросы, касающиеся единства экономического, политического, информационного и иных пространств. Меня же занимает прежде всего проблема пространства культурного. Под пространством я понимаю в данном случае не просто определенную географическую территорию, а прежде всего пространство среды, имеющее не только протяженность, но и глубину.У нас в стране до сих пор нет концепции культуры и культурного развития. Большинство людей (в том числе и «государственных мужей») понимают под культурой весьма ограниченный круг явлений: театр, музеи, эстраду, музыку, литературу, — иногда даже не включая в понятие культуры науку, технику, образование... Вот и получается зачастую так, что явления, которые мы относим к «культуре», рассматриваются в изоляции друг от друга: свои проблемы у театра, свои у писательских организаций, свои у филармоний и музеев и т.д.Между тем культура — это огромное целостное явление, которое делает людей, населяющих определенное пространство, из просто населения — народом, нацией.
 
В понятие культуры должны входить и всегда входили религия, наука, образование, нравственные и моральные нормы поведения людей и государства. Если у людей, населяющих какую-то географическую территорию, нет своего целостного культурного и исторического прошлого, традиционной культурной жизни, своих культурных святынь, то у них (или их правителей) неизбежно возникает искушение оправдать свою государственную целостность всякого рода тоталитарными концепциями, которые тем жестче и бесчеловечнее, чем меньше государственная целостность определяется культурными критериями.Культура — это святыни народа, святыни нации.Что такое, в самом деле, старое и уже несколько избитое, затертое (главным образом от произвольного употребления) понятие «Святая Русь»? Это, разумеется, не просто история нашей страны со всеми присущими ей соблазнами и грехами, но — религиозные ценности России: храмы, иконы, святые места, места поклонений и места, связанные с исторической памятью.«Святая Русь» — это святыни нашей культуры: ее наука, ее тысячелетние культурные ценности, ее музеи, включающие ценности всего человечества, а не только народов России. Ибо хранящиеся в России памятники античности, произведения итальянцев, французов, немцев, азиатских народов также сыграли колоссальную роль в развитии российской культуры и являются российскими ценностями, поскольку, за редкими исключениями, они вошли в ткань отечественной культуры, стали составной частью ее развития. (Русские художники в Петербурге учились не только в Академии художеств, но и в Эрмитаже, в галереях Кушелева-Безбородко, Строганова, Штиглица и других, а в Москве в галереях Щукиных и Морозовых.)Святыни «Святой Руси» не могут быть растеряны, проданы, поруганы, забыты, разбазарены: это смертный грех.Смертный грех народа — продажа национальных культурных ценностей, передача их под залог (ростовщичество всегда считалось у народов европейской цивилизации самым низким делом). Культурными ценностями не может распоряжаться не только правительство, парламент, но и вообще ныне живущее поколение, ибо культурные ценности не принадлежат одному поколению, они принадлежат и поколениям будущим. Подобно тому как мы не имеем морального права расхищать природные богатства, не учитывая прав собственности, жизненных интересов наших детей и внуков, точно так же мы не вправе распоряжаться культурными ценностями, которые должны служить будущим поколениям.Мне представляется чрезвычайно важным рассматривать культуру как некое органическое целостное явление, как своего рода среду, в которой существуют свои общие для разных аспектов культуры тенденции, законы, взаимопритяжения и взаимоотталкивания...Мне представляется необходимым рассматривать культуру как определенное пространство, сакральное поле, из которого нельзя, как в игре в бирюльки, изъять одну какую-либо часть, не сдвинув остальные. Общее падение культуры непременно наступает при утрате какой-либо одной ее части.Не углубляясь в частности и детали, не останавливаясь на некоторых различиях между существующими концепциями в области теории искусства, языка, науки и т.д., обращу внимание только на ту общую схему, по которой изучаются искусство и культура в целом. По этой схеме существуют творец (можно назвать его автором, создателем определенного текста, музыкального произведения, живописного полотна и т.д., художником, ученым) и «потребитель», получатель информации, текста, произведения... По этой схеме культурное явление развертывается в некотором пространстве, в некоторой временной последовательности. Творец находится в начале этой цепи, «получатель» в конце — как завершающая предложение точка.Не углубляясь в частности и детали, не останавливаясь на некоторых различиях между существующими концепциями в области теории искусства, языка, науки и т.д., обращу внимание только на ту общую схему, по которой изучаются искусство и культура в целом. По этой схеме существуют творец (можно назвать его автором, создателем определенного текста, музыкального произведения, живописного полотна и т.д., художником, ученым) и «потребитель», получатель информации, текста, произведения...
 
По этой схеме культурное явление развертывается в некотором пространстве, в некоторой временной последовательности. Творец находится в начале этой цепи, «получатель» в конце — как завершающая предложение точка.Первое, на что необходимо обратить внимание, восстанавливая связь между творцом и тем, кому предназначено его творчество, это на сотворчество воспринимающего, без которого теряет свое значение и само творчество. Автор (если это талантливый автор) всегда оставляет «нечто», что дорабатывается, домысливается в восприятии зрителя, слушателя, читателя и т.д. Особенно очевидно это обстоятельство сказывалось в эпохи высокого подъема культуры — в античности, в романском искусстве, в искусстве Древней Руси, в творениях XVIII века.В романском искусстве при одинаковом объеме колонн, их одинаковой высоте капители все же значительно отличаются. Отличается и сам материал колонн. Следовательно, одинаковые параметры в одном позволяют воспринять неодинаковые параметры в другом как одинаковые, иными словами — «домыслить одинаковость». Это же самое явление мы можем уловить и в древнерусском зодчестве.В романском искусстве поражает и другое: чувство принадлежности к священной истории. Крестоносцы привозили с собой из Палестины (из Святой земли) колонны и ставили их (обычно одну) среди сходных по параметру колонн, сделанных местными мастерами. Христианские храмы воздвигались на поверженных остатках языческих храмов, тем самым позволяя (а в известной мере и принуждая зрителя) домысливать, довоображать замысел творца.(Реставраторы XIX века совершенно не понимали этой особенности великого средневекового искусства и обычно стремились к точности симметричных конструкций, к полной идентичности правой и левой сторон соборов. Так, с немецкой аккуратностью был достроен в XIX в. Кельнский собор: две фланкирующие фасад собора башни были сделаны абсолютно одинаковыми. К этой же точной симметрии стремился великий французский реставратор Виолле ле Дюк в парижском соборе Нотр-Дам, хотя различие оснований обеих башен по размерам достигало более метра и не могло быть произвольным.)Не привожу других примеров из области зодчества, но примеров в других искусствах довольно много.Жесткая точность и полная законченность произведений противопоказана искусству. Не случайно, что многие произведения Пушкина («Евгений Онегин»), Достоевского («Братья Карамазовы»), Льва Толстого («Война и мир») не были завершены, не получили полной законченности. Благодаря своей незавершенности на века остались актуальными в литературе образы Гамлета и Дон Кихота, допускающие и даже как бы провоцирующие различные (зачастую противоположные) истолкования в разные исторические эпохи.Культуру объединяет прежде всего явление, названное югославским ученым Александром Флакером стилистической формацией. Эта весьма емкая дефиниция имеет прямое отношение не только к зодчеству, но и к литературе, музыке, живописи и в известной мере к науке (стиль мышления) и позволяет выделить такие общеевропейские культурные явления, как барокко, классицизм, романтизм, готика и так называемое романское искусство (англичане называют его норманнским стилем), которое также распространяется на многие стороны культуры своего времени.
 
Стилистической формацией может быть назван стиль модерн. В XX веке корреляция разных сторон культуры наиболее отчетливо проявилась в так называемом авангарде. (Достаточно вспомнить и назвать ЛЕФ, конструктивизм, агитискусство, литературу факта и кинематографию факта, кубофутуризм (в живописи и поэзии), формализм в литературоведении, беспредметную живопись и т.д.)Единство культуры в XX веке выступает в некоторых отношениях даже ярче и теснее, чем в предшествующие века. Не случайно Роман Якобсон говорил о «едином фронте науки, искусства, литературы, жизни, богатом новыми, еще не изведанными ценностями будущего».Для понимания единства стиля важно, что это единство никогда не бывает полным. Точное и неукоснительное следование всем особенностям какого-либо стиля в любом из искусств — удел малоталантливых творцов. Настоящий художник хотя бы частично отступает от формальных признаков того или иного стиля. Гениальный итальянский зодчий А. Ринальди в своем Мраморном дворце (1768–1785) в Петербурге, в целом следуя стилю классицизма, неожиданно и умело использовал и элементы рококо, тем самым не только украсив свое здание и чуть-чуть усложнив композицию, но и как бы пригласив истинного ценителя зодчества искать разгадку своего отступления от стиля.Одно из величайших произведений зодчества — Стрельнинский дворец под Петербургом (находящийся сейчас в ужасном состоянии) создавался многими архитекторами XVIII—XIX веков и являет собой оригинальнейшую, своеобразную архитектурную шараду, заставляющую искушенного зрителя додумывать замысел каждого из принимавших участие в строительстве архитекторов.Соединение, взаимопроникновение двух и более стилей отчетливо дает себя знать и в литературе. Шекспир принадлежит и барокко и классицизму. Гоголь соединяет в своих произведениях натурализм с романтизмом. Примеров можно было бы привести множество. Стремление создавать для воспринимающего все новые и новые задачи заставляло зодчих, художников, скульпторов, писателей менять стиль своих произведений, задавать читателям своего рода стилистические, композиционные и сюжетные загадки.Единство творца и сотворяющего с ним читателя, зрителя, слушателя — только первая ступень единства культуры.Следующая — это единство материала культуры. Но единство существующее в динамике и различии...Одно из самых главных проявлений культуры — язык. Язык не просто средство коммуникации, но прежде всего творец, созидатель. Не только культура, но и весь мир берет свое начало в Слове. Как сказано в Евангелии от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».Слово, язык помогают нам видеть, замечать и понимать то, чего мы без него не увидели бы и не поняли, открывают человеку окружающий мир.Явление, которое не имеет названия, как бы отсутствует в мире. Мы можем его только угадывать с помощью других, связанных с ним и уже названных явлений, но как нечто оригинальное, самобытное оно для человечества отсутствует. Отсюда ясно, какое огромное значение имеет для народа богатство языка, определяющее богатство «культурного осознания» мира.Русский язык необычайно богат. Соответственно богат и тот мир, который создала русская культура.Богатство русского языка обусловлено рядом обстоятельств. Первое, и главное, что он создавался на громадной территории, чрезвычайно разнообразной по своим географическим условиям, природному многообразию, разнообразию соприкосновений с другими народами, наличию второго языка — церковнославянского, который многие крупнейшие лингвисты (Шахматов, Срезневский, Унбегаун и другие) даже считали для формирования литературных стилей первым, основным (на который позже уже наслаивалось русское просторечие, множество диалектов). Наш язык вобрал в себя и все то, что создано фольклором и наукой (научная терминология и научные понятия). К языку, в широком смысле, относятся пословицы, поговорки, фразеологизмы, ходячие цитаты (допустим, из Священного Писания, из классических произведений русской литературы, из русских романсов и песен). В русский язык органично вошли и стали его неотъемлемой частью (именами нарицательными) имена многих литературных героев (Митрофанушки, Обломова, Хлестакова и других). К языку относится все увиденное «глазами языка» и языковым искусством созданное. (Нельзя не учесть, что в русское языковое сознание, в мир, увиденный русским языковым сознанием, вошли понятия и образы мировой литературы, мировой науки, мировой культуры — через живопись, музыку, переводы, через языки греческий и латинский.)

Итак, мир русской культуры благодаря ее восприимчивости необычайно богат. Однако мир этот может не только обогащаться, но и постепенно, а иногда и катастрофически быстро, беднеть. Обеднение может происходить не только потому, что многие явления мы просто перестали «творить» и видеть (например, исчезло из активного употребления слово «учтивость» — его поймут, но сейчас его почти никто не произносит), но потому, что сегодня мы все чаще прибегаем к словам пошлым, пустым, стертым, не укорененным в традиции культуры, легкомысленно и без видимой надобности заимствованным на стороне.

Колоссальный удар русскому языку, а следовательно, и русскому понятийному миру принесло после революции запрещение преподавания Закона Божия и церковнославянского языка. Стали непонятными многие выражения из псалмов, богослужения, Священного Писания (особенно из Ветхого Завета) и т.д. Этот огромнейший урон русской культуре еще придется изучать и осмысливать. Двойная беда, что вытесненные понятия были к тому же понятиями в основном именно духовной культуры.
Культуру народа как единое целое можно уподобить горному леднику, движущемуся медленно, но необычайно мощно.

Это хорошо видно на примере нашей литературы. Совершенно неверно бытующее представление, будто литература только «питается» жизнью, «отражая» действительность, прямолинейно стремится ее исправить, смягчить нравы и т.п. На самом же деле литература в огромной мере самодостаточна, чрезвычайно самостоятельна. Питаясь во многом за счет ею же самою созданных тем и образов, она бесспорно влияет на окружающий мир и даже формирует его, но весьма сложным и зачастую непредсказуемым способом.
Давно было указано и исследовано такое, например, явление, как развитие культуры русского романа XIX века из сюжетопостроения и образов пушкинского «Евгения Онегина», саморазвитие образа «лишнего человека» и т.п.

Одно из самых ярких проявлений «саморазвития» литературы мы можем найти в произведениях Салтыкова-Щедрина, где персонажи древнерусских летописей, некоторых сатирических произведений, а затем книг Фонвизина, Крылова, Гоголя, Грибоедова продолжают свою жизнь — женятся, рожают детей, служат — и при этом наследуют в новых бытовых и исторических условиях черты своих родителей. Это дает Салтыкову-Щедрину уникальную возможность характеризовать современные ему нравы, направление мысли и социальные типы поведения. Такое своеобразное явление возможно только при двух условиях: литература должна быть чрезвычайно богата и развита, и, второе, — она должна быть широко и заинтересованно читаема обществом. Благодаря этим двум условиям вся русская литература становится как бы одним произведением, при этом произведением, связанным со всей европейской литературой, адресованным читателю, знающему литературу французскую, немецкую, английскую и античную — хотя бы в переводах. Если обратиться к ранним произведениям Достоевского, да и любого другого крупного писателя XIX и начала XX века, мы видим, какую широкую образованность предполагали в своих читателях (и находили, конечно!) русские классики. И это тоже свидетельствует об огромном масштабе российской (или, точнее все же, русской) культуросферы.

Русская культуросфера одна способна убедить каждого образованного человека в том, что он имеет дело с великой культурой, великой страной и великим народом. Для доказательства этого факта нам не требуется в качестве аргументов ни танковых армад, ни десятков тысяч боевых самолетов, и ссылок на наши географические пространства и залежи природных ископаемых.
Сейчас вновь вошли в моду идеи так называемого евразийства. Когда речь идет о проблемах экономического взаимодействия и цивилизованного сотрудничества Европы и Азии, идея евразийства выглядит приемлемой. Однако когда сегодняшние «евразийцы» выступают с утверждением некоего «туранского» начала русской культуры и истории, они уводят нас в область весьма сомнительных фантазий и, в сущности, очень бедной мифологии, направляемой больше эмоциями, чем научными фактами, историко-культурными реалиями и просто доводами рассудка.

Евразийство как некое идейное течение возникло в среде русской эмиграции в 20-х годах и развилось с началом издания «Евразийского временника». Оно сформировалось под влиянием горечи потерь, которые принес России октябрьский переворот. Ущемленная в своем национальном чувстве часть русских мыслителей-эмигрантов соблазнилась легким решением сложных и трагических вопросов русской истории, провозгласив Россию особым организмом, особой территорией, ориентированной главным образом на Восток, на Азию, а не на Запад. Отсюда был сделан вывод, будто европейские законы не для России писаны и западные нормы и ценности для нее вовсе не годятся. На этом ущемленном национальном чувстве, увы, было основано и стихотворение А. Блока «Скифы».

Между тем азиатское начало в русской культуре лишь мерещится. Мы находимся между Европой и Азией только географически, я бы даже сказал — «картографически». Если смотреть на Россию с Запада, то мы, конечно, находимся на Востоке или, по крайней мере, между Востоком и Западом. Но ведь французы видели и в Германии Восток, а немцы в свою очередь усматривали Восток в Польше.
В своей культуре Россия имела чрезвычайно мало собственно восточного, Восточного влияния нет в нашей живописи. В русской литературе присутствует несколько заимствованных восточных сюжетов, по эти восточные сюжеты, как это ни странно, пришли к нам из Европы — с Запада или Юга. Характерно, что даже у «всечеловека» Пушкина мотивы из Гафиза или Корана почерпнуты из западных источников. Россия не знала и типичных для Сербии и Болгарии (имевшихся даже в Польше и Венгрии) «потурченцев», то есть представителей коренного этноса, принявших ислам.
Для России, да и для Европы (Испании, Сербии, Италии, Венгрии), гораздо большее значение имело противостояние Юга и Севера, чем Востока и Запада.

С юга, из Византии и Болгарии, пришла на Русь духовная европейская культура, а с севера другая языческая дружинно-княжеская военная культура — Скандинавии. Русь естественнее было бы назвать Скандовизантией, нежели Евразией.
Для существования и развития настоящей, большой культуры в обществе должна наличествовать высокая культурная осведомленность, более того — культурная среда, среда, владеющая не только национальными культурными ценностями, но и ценностями, принадлежащими всему человечеству.
Такая культуросфера — концептосфера — яснее всего выражена в европейской, точнее в западноевропейской, культуре, сохраняющей в себе все культуры прошлого и настоящего: античность, ближневосточную культуру, исламскую, буддистскую и т.д.

Европейская культура — культура общечеловеческая. И мы, принадлежащие к культуре России, должны принадлежать общечеловеческой культуре через принадлежность именно к культуре европейской.
Мы должны быть русскими европейцами, если хотим понять духовные и культурные ценности Азии и античности.
Итак, культура представляет собой единство, целостность, в которой развитие одной стороны, одной сферы ее теснейшим образом связано с развитием другой. Поэтому «среда культуры», или «пространство культуры», представляет собой нерасторжимое целое, и отставание одной стороны неизбежно должно привести к отставанию культуры в целом. Падение гуманитарной культуры или какой-либо из сторон этой культуры (например, музыкальной) обязательно, хотя, быть может, и не сразу очевидно, скажется на уровне развития даже математики или физики.

Культура живет общими накоплениями, а умирает постепенно, через утрату отдельных своих составляющих, отдельных частей единого организм.
Культура имеет типы культур (например, национальные), формации (например, античность, Ближний Восток, Китай), но культура не имеет границ и обогащается в развитии своих особенностей, обогащается от общения с другими культурами. Национальная замкнутость неизбежно ведет к обеднению и вырождению культуры, к гибели ее индивидуальности.

Умирание культуры может быть вызвано двумя, казалось бы, различными причинами, противоположными тенденциями: или национальным мазохизмом — отрицанием своей ценности как нации, небрежением собственным культурным достоянием, враждебностью к образованному слою — творцу, носителю и проводнику высокой культуры (что мы нередко наблюдаем сейчас в России); либо — «ущемленным патриотизмом» (выражение Достоевского), проявляющим себя в крайних, зачастую бескультурных формах национализма (также сейчас чрезвычайно у нас развившихся). Здесь мы имеем дело с двумя сторонами одного и того же явления — национальной закомплексованности.

Преодолевая в себе эту национальную закомплексованность справа и слева, мы должны решительно отвергнуть попытки увидеть спасение нашей культуры исключительно в нашей географии, исключительно в поисках прикладных геополитических приоритетов, обусловленных нашим пограничным положением между Азией и Европой, в убогой идеологии евразийства.
Наша культура, русская культура и культура российских народов, — европейская, универсальная культура; культура, изучающая и усваивающая лучшие стороны всех культур человечества.
(Лучшее доказательство универсального характера нашей культуры — положение дел, спектр и объем исследовательских работ, проводившихся в дореволюционной Российской императорской Академии наук, в которой при незначительном числе ее членов были на самом высоком научном уровне представлены тюркология, арабистика, китаеведение, японистика, африканистика, финноугроведение, кавказоведение, индология, собраны богатейшие коллекции на Аляске и в Полинезии.)
Концепция Достоевского об универсальности, общечеловечности русских верна лишь в том отношении, что мы близки к остальной Европе, обладающей как раз этим качеством общечеловечности и одновременно позволяющей сохранить собственное национальное лицо каждому народу.
Наша первейшая и насущная задача сегодня — не дать ослабнуть этой европейской общечеловечности русской культуры и посильно поддержать равномерное существование всей нашей культуры как единого целого.

Историческое самосознание и культура России
Я не проповедую национализм, хотя и пишу с искренней болью по родной для меня и любимой России. Эти заметки возникали по разному поводу. Иногда как отклик, как реплика в невольном споре с автором очередной статьи (каких немало ныне в печати), содержащей те или иные примитивные суждения о России, ее прошлом. Как правило, плохо зная историю страны, авторы подобных статей неверно сулят о ее настоящем и крайне произвольны в своих прогнозах на будущее.
Подчас мои суждения связаны с кругом моего чтения, с раздумьями о некоторых этапах отечественной истории. В своих заметках я никак не претендую на то, чтобы расставить все по своим местам. Кому-то эти записи могут показаться достаточно субъективными. Но не спешите с выводами о позиции автора. Я просто за нормальный взгляд на Россию в масштабах ее истории. Читатель, думается, в конце концов поймет, в чем суть такого «нормального взгляда», в каких чертах национального русского характера скрыты истинные причины нашей нынешней трагической ситуации...
Итак, прежде всего несколько мыслей о том, какое значение для России имеет ее географическое положение.

Евразия или Скандославия? О том, что для Русской земли (особенно в первые века ее исторического бытия) гораздо больше значило ее положение между Севером и Югом, и о том, что ей гораздо больше подходит определение Скандославии, чем Евразии, так как от Азии она, как ни странно, получила чрезвычайно мало, об этом я уже говорил*.
Отрицать значение воспринятого из Византии и Болгарии христианства в самом широком аспекте их воздействия означает становиться на крайние позиции вульгарного «исторического материализма». И речь идет не просто о смягчении нравов под влиянием христианства (мы по себе сейчас хорошо знаем, к чему в области общественной нравственности приводит атеизм как официальное мировоззрение), а о самом направлении государственной жизни, о междукняжеских отношениях и oб объединении Руси.
Обычно русскую культуру характеризуют как промежуточную между Европой и Азией, между Западом и Востоком, но это пограничное положение видится, только если смотреть на Русь с Запада. На самом же деле влияние азиатских кочевых народов было в оседлой Руси ничтожно. Византийская культура дала Руси ее духовно-христианский характер, а Скандинавия в основном — военно-дружинное устроение.
В возникновении русской культуры решающую роль сыграли Византия и Скандинавия, если не считать собственной ее народной, языческой культуры. Через все гигантское многонациональное пространство Восточно-Европейской равнины протянулись токи двух крайне несхожих влияний, которые и возымели определяющее значение в создании культуры Руси. Юг и Север, а не Восток и Запад, Византия и Скандинавия, а не Азия и Европа.
В самом деле: обращение к заветам христианской любви сказывалось на Руси не только в личной жизни, что в полной мере трудно учитываемо, но и в политической. Приведу только один пример. Ярослав Мудрый начинает свое политическое завещание сыновьям следующими словами: «Се аз отхожю света сего, сынове мои; имейте в собе любовь, понеже вы есте братья единого отца и матере. Да аще будете в любови межю собою, Бог будеть в вас, и покорить вы противныя под вы, и будете мирно живуще; аще ли будете ненавидно живуще, в распрях и котораяющеся (враждуя. — Д.Л.), то погыбнете сами и погубите землю отець своих и дед своих, иже налезоша трудом своим великым; но пребывайте мирно, послушающе брат брата». Эти заветы Ярослава Мудрого, а затем Владимира Мономаха и его старшего сына Мстислава были сопряжены с установлением взаимоотношений князей между собой и правопорядком, наследования княжеств.

Гораздо сложнее, чем духовное влияние Византии с Юга, было значение для государственного строя Руси Скандинавского Севера. Политический строй Руси в XI—ХШ веках представлял собой, по аргументированному мнению В.И. Сергеевича, смешанную власть князей и народного веча, существенно ограничивавшего на Руси права князей. Княжеско-вечевой строй Руси сложился из соединения северо-германской организации княжеских дружин с исконно существовавшим на Руси вечевым укладом.
Говоря о шведском государственном влиянии, мы должны помнить о том, что еще в XIX веке писал немецкий исследователь К. Леманн: «Шведский строй в начале тринадцатого века (следовательно, спустя три века после призвания варягов. — Д.Л.) еще не достиг государственно-правового понятия „государства”». «Riki» или «Konungsriki», о котором во многих местах говорит древнейшая запись вестготского права, является суммой отдельных государств, которые связаны друг с другом только личностью короля. Над этими «отдельными государствами», «областями» нет никакого более высокого государственно-правового единства... Каждая область имеет свое собственное право, свой собственный административный строй. Принадлежащий одной из прочих областей является иностранцем в том же смысле, как принадлежащий другому государству».

Единство Руси было с самого начала русской государственности, с X века, гораздо более реальным, чем единство шведского государственного строя. И в этом несомненно сыграло свою роль христианство, пришедшее с Юга, ибо Скандинавский Север еще долго оставался языческим. Призванные из Швеции конунги Рюрик, Синеус и Трувор (если таковые действительно существовали) могли научить русских по преимуществу военному делу, организации дружин. Княжеский же строй в значительной мере поддерживался на Руси собственными государственными и общественными традициями: вечевыми установлениями и земскими обычаями. Именно они имели значение в период зависимости от татар-завоевателей, ударивших главным образом по князьям и княжеским установлениям.
Итак, в Скандинавии государственная организация существенно отставала от той, которая существовала на Руси, где междукняжеские отношения сложились в основном при Владимире Мономахе и его старшем сыне Мстиславе, а затем продолжали меняться под влиянием внутренних потребностей в XII и XIII веках.
Когда в результате нашествия Батыя, явившегося чрезвычайным бедствием для Руси (что бы ни писали о нем евразийцы, подчинявшие факты своей концепции), был разгромлен кияжеско-дружинный строй русской государственности, опорой народа остался только его общинно-государственный быт (так думал и крупнейший украинский историк М.С. Грушевский).

Традиции государственности и народ. Отвечая на вопрос о значении Скандинавии для установления на Руси определенных форм государственной власти, мы подошли и к вопросу о роли демократических традиций в русской исторической жизни. Общим местом в суждениях о России стало утверждение, что в России не было традиций демократии, традиций нормальной государственной власти, мало-мальски учитывающей интересы народа. Еще один предрассудок! Не будем приводить всех фактов, опровергающих это избитое мнение. Пунктирно наметим только то, что говорит против...
Договор 945 года между русскими и греками заключается словами «и от всякой княжья и от всех людий Руския земли», а «люди Руской земли» — это не только славяне, но на равных основаниях финно-угорские племена — чудь, меря, весь и прочие.
Князья сходились на княжеские собрания — «снемы». Князь начинал свой день, совещаясь со старшей дружиной — «боярами думающими». Княжеская дума — постоянный совет при князе. Князь не предпринимал дела, «не поведав мужем лепшим думы своея», «не сгадав с мужми своими».
Следует учитывать также издавнее существование законодательства — Русской Правды. Первый же Судебник был издан уже в 1497 году, что значительно раньше, чем аналогичные акты у других народов.

Абсолютная монархия. Как ни странно, но абсолютизм появился в России вместе с влиянием Западной Европы при Петре Великом. Допетровская Русь имела громадный опыт общественной жизни. Прежде всего, надо назвать вече, существовавшее не только в Новгороде, но во всех городах Руси, здесь и княжеские «снемы» (съезды), здесь земские и церковные соборы, Боярская дума, сельские сходы, народные ополчения и т.д. Лишь при Петре, на грани XVII и XVIII вв., эта общественная деятельность была прекращена. Именно с Петра прекратили собираться выборные учреждения, прекратила свое существование и Боярская дума, имевшая власть не соглашаться с государем. Под документами Боярской думы наряду с обычной формулировкой «Великий государь говорил, а бояре приговорили» можно встретить и такие формулировки: «Великий государь говорил, а бояре не приговорили». Патриарх в своих решениях часто расходился с царем. Многочисленные примеры тому можно встретить в период правления царя Алексея Михайловича и патриаршества Никона. И Алексей Михайлович вовсе не был бездеятельным безвольным человеком. Скорее обратное. Конфликты царя и патриарха достигали драматических ситуаций. Не случайно Петр, воспользовавшись удобным случаем, упразднил патриаршество и заменил патриаршее управление коллегиальными решениями Синода. Петр был прав в одном: легче подчинить себе чиновничье большинство, чем одну сильную личность. Это мы знаем и по нашему времени. Может существовать гениальный и популярный полководец, но не может быть гениального и популярного генерального штаба. В науке великие открытия, сделанные одним человеком, почти всегда встречали сопротивление большинства ученых. За примерами ходить недалеко: Коперник, Галилей, Эйнштейн.

Впрочем, это не значит, что я отдаю предпочтение монархии. Пишу это на всякий случай во избежание всевозможных недоразумений. Я отдаю предпочтение сильной индивидуальности, а это нечто совсем другое.

Теория «московского империализма» — «Москва — Третий Рим». Странно думать, что в еще не подчинявшемся Москве Пскове старец небольшого Елеазарова монастыря создал концепцию агрессивного московского империализма. Между тем давно указан смысл и источник этих кратких слов о Москве как Третьем Риме и раскрыта подлинная концепция происхождения ее великокняжеской власти — «Сказание о князьях владимирских».

Император, по византийским представлениям, был протектором Церкви, при этом единственным в мире. Ясно, что после падения Константинoполя в 1453 году, в обстановке отсутствия императора, русской Церкви необходим был другой протектор. Он и был определен старцем Филофеем в лице московского государя. Другого православного монарха в мире не существовало. Выбор Москвы в качестве преемницы Константинополя как нового Царьграда явился естественным следствием представлений о Церкви. Почему же потребовалось целых полвека, чтобы прийти к подобной мысли, и почему Москва в XVI веке не приняла этой идеи, заказывая отставному митрополиту Спиридону совсем другую концепцию — «Сказание о князьях владимирских», преемниками которых были московские государи, носившие титул «владимирских»?
Дело объясняется просто. Константинополь впал в ересь, присоединившись к Флорентийской унии с католической церковью, а признавать ce6я вторым Константинополем Москва не хотела. Поэтому и была создана концепция о происхождении князей владимирских непосредственно из Первого Рима от Августа кесаря.
Только в XVII веке концепция Москвы как Третьего Рима приобрела несвойственный ей вначале расширительный смысл, а уж совсем глобальное значение получили в XIX и XX веках несколько фраз Филофея в его посланиях к Ивану III. Гипнозу одностороннего политического и исторического пони мания идеи Москвы как Третьего Рима были подвержены Гоголь, Константин Леонтьев, Данилевский, Владимир Соловьев, Юрий Самарин, Вячеслав Иванов, Бердяев, Карташев, С. Булгаков, Николай Федоров, Флоровский и тысячи, тысячи других. Меньше всего представлял себе огромность своей идеи сам ее «автор» — старец Филофей.
Православные пароды Малой Азии и Балканского полуострова, оказавшиеся в, подчинении мусульман, до падения Константинополя признавали себя подданными императора. Это подчинение было чисто умозрительное, тем не менее оно существовало, пока существовал византийский император. Существовали эти представления и в России. Они исследованы в прекрасном труде Платона Соколова «Русский архиерей из Византии и право его назначения до начала XV века»*, оставшемся малоизвестным из-за последовавших за выходом этой книги событий.

Крепостное право. Говорят и пишут, будто крепостное право сформировало характер русских, но при этом не учитывают, что вся северная половина Российского государства никогда не знала крепостного права и что крепостное право в центральной его части водворяется сравнительно поздно. Раньше России крепостное право формируется в прибалтийских и прикарпатских странах. Юрьев день, позволявший крестьянам уходить от своего помещика, сдерживал жестокость крепостной зависимости, пока не был упразднен. Крепостное право в России отменено раньше, чем в Польше и в Румынии, раньше, чем отменили рабство в Соединенных Штатах Америки. Жестокость крепостного права в Польше усиливалась и национальной рознью. Крепостные крестьяне в Польше были по преимуществу белорусы и украинцы.
Полное освобождение крестьян в России подготовлялось уже при Александре I, когда были введены ограничения крепостного права. В 1803 году провозглашается закон о вольных хлебопашцах, а еще до этого император Павел I указом 1797 года установил высшую норму крестьянского труда в пользу помещиков — три дня в неделю.

Если обратиться к другим фактам, то нельзя обойти вниманием организацию Крестьянского банка в 1882 году для субсидирования покупки земли крестьянами.
То же и в рабочем законодательстве. Целый ряд законов был принят в пользу рабочих при Александре III: ограничение фабричных работ малолетних в 1882 году — раньше, чем аналогичные законы приняли в других странах, ограничение ночных работ подростков и женщин в 1885 году и законы, регулирующие фабричный труд рабочих в целом, — 1886–1897 годы.
Мне могут возразить: но ведь есть и противоположные факты — отрицательных действий правительства. Да, особенно в революционное время 1905 и последующих годов, однако, как это ни парадоксально, положительные явления в своем идейном значении только усиливаются, когда за них приходится бороться. Значит, народ добивался улучшения своего существования и боролся за свою личную свободу.
Говорят, что Россия знала революции только «сверху». Неясно, что должно быть объявлено этими «революциями»? Петровские реформы, во всяком случае, не были революцией. Реформы Петра I укрепляли власть государства до размеров деспотии.

Если же говорить о реформах Александра II, и прежде всего об отмене крепостного права, то эта отмена была скорее не революцией, а одним из замечательных этапов эволюции, толчком к которой послужило восстание 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади. Восстание это, хотя и было подавлено, однако живая сила его ощущалась в России на протяжении всею XIX века. Дело в том, что всякая революция начинается с изменения идеологии, а заканчивается прямым переворотом. Изменение общественной идеологии дало себя явно почувствовать на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 года.
«Тюрьма народов». Очень часто приходится читать и слышать, что царская Россия была «тюрьмой народов». Но никто при этом не упоминает, что в России сохранялись религии и вероисповедания — католическое и лютеранское, а также ислам, буддизм, иудаизм.

Как многократно отмечалось, в России сохранялось обычное право и привычные народам гражданские права. В Царстве Польском продолжал действовать кодекс Наполеона, в Полтавской и Черниговской губерниях — Литовский статут, в Прибалтийских губерниях — Магдебургское городское право, местные законы действовали ни Кавказе, в Средней Азии и Сибири, Конституция — в Финляндии, где еще Александр I организовал четырехсословный Сейм.
И опять приходится сказать: да, имелись и факты национального угнетения, но это не означает, что надо закрывать глаза на то, что национальная вражда не достигала размеров нынешней или что значительная часть российского дворянства была татарского и грузинского происхождения.

Для русских другие нации всегда представляли особую притягательную силу. Притягательные силы к другим народам, особенно слабым, малочисленным, помогли России сохранить на своих пространствах около двухсот народов. Согласитесь — это немало. Но этот же «магнит» постоянно отталкивал главным образом жизнедеятельные народы — поляков, евреев. В поле силовых линий, притягивавших и отталкивавших от русских другие народы, оказались втянуты даже Достоевский и Пушкин. Первый подчеркивал в русских их всечеловечность, а вместе с тем в противоречии с этим своим убеждением нередко срывался в бытовой антисемитизм. Второй, заявляя, что к памятнику его придет всякий живущий в России народ («...всяк сущий в ней язык, и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык»), написал стихотворение «Клеветникам России», в котором «волнения Литвы» (то есть в терминологии того времени — Польши) против России счел спором славян между собой, в который не должны вмешиваться другие народы.

Отрыв России от Европы. Была ли Россия в течение семисот лет своего существования до Петри оторвана от Европы? Да, была, но не в такой мере, в которой это провозглашалось самим создателем подобного мифа Петром Великим. Миф этот потребовался Петру для прорыва в Северную Европу. Однако еще до татарского нашествия у России существовали интенсивные отношения со странами Южной и Северной Европы. Новгород входил в Ганзейский союз. В Новгороде был готский вымол, у готландцев в Новгороде имелась своя церковь. А еще до того «путь из Варяг в Греки» в IX—XI веках был главным путем торговли стран Балтики со странами Средиземноморья. С 1558 по 1581 год Русское государство владело Нарвой, куда, минуя Ревель и другие порты, приезжали для торговли не только англичане и голландцы, но и французы, шотландцы, немцы.

В XVII веке основное население Нарвы оставалось русским, русские не только вели обширную торговлю, но занимались и литературой, о чем свидетельствует опубликованный мною «Плач о реке Нарове 1665 г.», в котором жители Нарвы жалуются на притеснения со стороны шведов*.
Культурная отсталость. Распространено мнение, что русский народ крайне некультурен. Что это значит? Действительно, поведение русских в своей стране и за рубежом «заставляет желать лучшего». Попадают в «загранки» далеко не выдающиеся представители нации. Это известно. Известно и то, что чиновники, а особенно взяточники, на протяжении 75 лет большевистской власти считались наиболее надежными и «политически грамотными». Однако русская культура, насчитывающая тысячу лет своего существования, бесспорно, я бы сказал, «выше среднего». Достаточно назвать несколько имен: в науке — Ломоносов, Лобачевский, Менделеев, В. Вернадский, в музыке — Глинка, Мусоргский, Чайковский, Скрябин, Рахманинов, Прокофьев, Шостакович, в литературе — Державин, Карамзин, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов, Блок, Булгаков, в архитектуре — Воронихин, Баженов, Стасов, Старов, Штакеншнейдер... Стоит ли перечислять все области и давать примерный список их представителей? Говорят — нет философии. Да, того типа, что в германии, мало, но русского типа вполне достаточно — Чаадаев, Данилевский, Н. Федоров, Вл. Соловьев, С. Булгаков, Франк, Бердяев.
А русский язык — его классической поры — XIX века? Разве не свидетельствует он сам по себе о высоком интеллектуальном уровне русской культуры?

Откуда все это могло бы взяться, не будь появление всех ученых, музыкантов, писателей, художников и архитекторов подготовлено состоянием культуры на ее высших уровнях?
Говорят также, что Россия была страной чуть ли не сплошной неграмотности. Это не совсем точно. Статистические данные, собранные академиком А.И. Соболевским по подписям под документами XV – XVII веков, свидетельствуют о высокой грамотности русского народа. Первоначально этим данным не поверили, но их подтвердили и отрытые А.В. Арцхиовским новгородские берестяные грамоты, писанные простыми ремесленниками и крестьянами.

В XVIII – XIX веках русский Север, не знавший крепостного права, был почти сплошь грамотным, и в крестьянских семьях до последней войны существовали большие библиотеки рукописных книг, остатки которых удается сейчас собирать.
В официальных переписях XIX – XX веков старообрядцев обычно записывали неграмотными, так как они отказывались читать печатные книги, а старообрядцы на Севере и на Урале, да и в ряде других районов России составляли основную часть коренного населения.

В официальных переписях XIX – XX веков старообрядцев обычно записывали неграмотными, так как они отказывались читать печатные книги, а старообрядцы на Севере и на Урале, да и в ряде других районов России составляли основную часть коренного населения.
Исследования Марины Михайловны Громыко и ее учеников показали, что объем знаний крестьян по земледелию, рыболовству, охоте, русской истории, воспринятой через фольклор, был весьма обширен. Просто существуют разные типы культуры. И культура русского крестьянства, конечно, была не университетской. Университетская культура появилась в России поздно, но в XIX и XX веках быстро достигла высокого уровня, особенно в том, что касалось филологии, истории, востоковедения*.
Так что же произошло с Россией? Почему огромная по численности и великая по своей культуре страна оказалась в таком трагическом положении? Десятки миллионов расстрелянных и замученных, умерших от голода и погибших в «победоносной» войне. Страна героев, мучеников и... тюремных надсмотрщиков. Почему?
И опять идут поиски особой «миссии» России. На этот раз наиболее распространенной идеей становится старая, но «перевернутая» идея: Россия выполняет свою миссию — предостеречь мир от гибельности искусственных государственных и общественных образований, показать несбыточность и даже катастрофичность социализма, надеждами на который жили «передовые» люди, особенно в XIX веке. Это невероятно! Я отказываюсь верить даже в одну сотую, одну тысячную долю такой «миссии».
Никакой особой миссии у России нет и не было!

Судьба нации принципиально не отличается от судьбы человека. Если человек приходит в мир со свободной волей, может выбирать сам свою судьбу, может стать на сторону добра или зла, сам отвечает за себя и сам себя судит за свой выбор, обрекая на чрезвычайные страдания или на счастье признания — нет, не собой, а Высшим Судьей своей причастности к добру (я намеренно выбираю осторожные выражения, ибо никто не знает точно, как происходит этот суд), то и любая нация точно так же отвечает за свою судьбу. И не надо ни на кого сваливать вину за свою «несчастность» — ни на коварных соседей или завоевателей, ни на случайности, ибо и случайности далеко не случайны, но не потому, что существует какая-то «судьба», рок или миссия, а в силу того, что у случайностей есть конкретные причины...

Одна из основных причин многих случайностей — национальный характер русских. Он далеко не един. В нем скрещиваются не только разные черты, но черты в «едином регистре»: религиозность с крайним безбожием, бескорыстие со скопидомством, практицизм с полной беспомощностью перед внешними обстоятельствами, гостеприимство с человеконенавистничеством, национальное самооплевывание с шовинизмом, неумение воевать с внезапно проявляющимися великолепными чертами боевой стойкости.
«Бессмысленный и беспощадный» — сказал Пушкин о русском бунте, но в моменты бунта эти черты обращены прежде всего на самих себя, на бунтующих, жертвующих жизнью ради скудной по содержанию и малопонятной по выражению идеи.
Широк, очень широк русский человек — я бы сузил его, заявляет Иван Карамазов у Достоевского.
Совершенно правы те, кто говорит о склонности русских к крайностям во всем. Причины этого требуют особого разговора. Скажу только, что они вполне конкретны и не требуют веры в судьбу и «миссию». Центристские позиции тяжелы, а то и просто невыносимы для русского человека.
Это предпочтение крайностей во всем в сочетании с крайним же легковерием, которое вызывало и вызывает до сих пор появление в русской истории десятков самозванцев, привело и к победе большевиков. Большевики победили отчасти потому, что они (по представлениям толпы) хотели больших перемен, чем меньшевики, которые якобы предлагали их значительно меньше. Такого рода доводы, не отраженные в документах (газетах, листовках, лозунгах), я тем не менее запомнил совершенно отчетливо. Это было уже на моей памяти.

Несчастье русских — в их легковерии. Это не легкомыслие, отнюдь нет. Иногда легковерие выступает в форме доверчивости, тогда оно связано с добротой, отзывчивостью, гостеприимством (даже в знаменитом, ныне исчезнувшем, хлебосольстве). То есть это одна из обратных сторон того ряда, в который обычно выстраиваются положительные и отрицательные черты в контрдансе национального характера. А иногда легковерие ведет к построению легковесных планов экономического и государственного спасения (Никита Хрущев верил в свиноводство, затем в кролиководство, потом поклонялся кукурузе, и это очень типично для русского простолюдина).
Русские часто сами смеются над собственным легковерием: все делаем на авось и небось, надеемся, что «кривая вывезет». Эти словечки и выражения, отлично характеризующие типично русское поведение даже в критических ситуациях, не переводимы ни на один язык. Тут вовсе не проявление легкомыслия в практических вопросах, так его толковать нельзя, — это вера в судьбу в форме недоверия к себе и вера в свою предназначенность.

Стремление уйти от государственной «опеки» навстречу опасностям в степи или в леса, в Сибирь, искать счастливого Беловодья и в этих поисках угодить на Аляску, даже переселиться в Японию.
Иногда эта вера в иностранцев, а иногда поиски в этих же иностранцах виновников всех несчастий. Несомненно, что в карьере многих «своих» иностранцев сыграло роль именно то обстоятельство, что они были нерусскими — грузинами, чеченцами, татарами и т.п.
Драма русского легковерия усугубляется и тем, что русский ум отнюдь не связан повседневными заботами, он стремится осмыслить историю и свою жизнь, все происходящее в мире, в самом глубоком смысле. Русский крестьянин, сидя на завалинке своего дома, рассуждает с друзьями о политике и русской судьбе — судьбе России. Это обычное явление, а не исключение.
Русские готовы рисковать самым драгоценным, они азартны в выполнении своих предположений и идей. Они готовы голодать, страдать, даже идти на самосожжение (как сотнями сжигали себя староверы) ради своей веры, своих убеждений, ради идеи. И это имело место не только в прошлом — это есть и сейчас.
Нам, русским, необходимо наконец обрести право и силу самим отвечать за свое настоящее, самим решать свою политику — и в области культуры, и в области экономики, и в области государственного права, — опираясь на реальные факты, на реальные традиции, а не на различного рода предрассудки, связанные с русской историей, на мифы о всемирно-исторической «миссии» русского народа и на его якобы обреченность в силу мифических представлений о каком-то особенно тяжелом наследстве рабства, которого не было, крепостного права, которое было у многих, на якобы отсутствие «демократических традиций», которые на самом деле у нас были, на якобы отсутствие деловых качеств, которых было сверхдостаточно (одно освоение Сибири чего стоит), и т.д. и т.п. У нас была история не хуже и не лучше, чем у других народов.

Нам самим надо отвечать за наше нынешнее положение, мы в ответе перед временем и не должны сваливать все на своих достойных всяческого уважения и почитания предков, но при этом, конечно, должны учитывать тяжелые последствия коммунистической диктатуры.
Мы свободны — и именно поэтому ответственны. Хуже всего все валить на судьбу, на авось и небось, надеяться на «кривую». Не вывезет нас «кривая»!
Мы не соглашаемся с мифами о русской истории и о русской культуре, созданными в основном еще при Петре, которому необходимо было оттолкнуться от русских традиций, чтобы двигаться в нужном ему направлении. Но означает ли это, что мы должны успокоиться и считать, что мы пребываем в «нормальном положении»?
Нет, нет и нет! Тысячелетние культурные традиции ко многому обязывают, Мы должны, нам крайне необходимо продолжать оставаться великой державой, но не только по своей обширности и многолюдству, а в силу той великой культуры, которой должны быть достойны и которую не случайно, когда хотят ее унизить, противопоставляют культуре всей Европы, всех западных стран. Не одной какой-либо стране, а именно всем странам. Это часто делается непроизвольно, но подобное противопоставление само по себе уже указывает на то, что Россию можно ставить рядом с Европой.
Если мы сохраним нашу культуру и все то, что способствует ее развитию, — библиотеки, музеи, архивы, школы, университеты, периодику (особенно типичные для России «толстые» журналы), — если сохраним неиспорченным наш богатейший язык, литературу, музыкальное образование, научные институты, то мы безусловно будем занимать ведущее место на Севере Европы и Азии.
И, размышляя о нашей культуре, нашей истории, мы не можем уйти от памяти, как не можем уйти от самих себя. Ведь культура сильна традициями, памятью о прошлом. И важно, чтобы она сохраняла то, что ее достойно.

Два русла русской культуры
Русской культуре более тысячи лет. Ее зарождение обычно для многих культур: она создалась на основе соединения двух предшествующих.
Новые культуры не самозарождаются в каком-то изолированном пространстве. Если такое и бывает, то такое одинокое саморазвитие не дает оригинальных и длительных результатов. В целом любая культура рождается «между» и не на пустой поверхности.
Отметим следующие особенности зарождения русской культуры.
Прежде всего русская культура родилась на огромном пространстве Восточно-Европейской равнины, и самосознание своей огромной протяженности постоянно сопровождало ее политические концепции, политические притязания, историософские теории и даже эстетические представления.
Далее. Русская культура родилась на многонациональной почве. От Балтийского моря на Севере до Черного моря на Юге жили многочисленные этнические образования — племена и народности восточнославянские, финно-угорские, тюркские, иранские, монгольские. Древнейшие русские летописцы постоянно подчеркивают многоплеменной характер Руси и гордятся им.
Россия всегда и в дальнейшем имела многонациональный характер. Так было от образования Русского государства и до самого последнего времени. Многонациональный характер был типичен для русской истории, русской аристократии, русской армии, науки. Татары, грузины, калмыки составляли отдельные подразделения в русской армии. Грузинские и татарские княжеские фамилии составляли более половины русского дворянства в XVIII—XX вв.

Далее. Та встреча двух культур, о которой я говорил вначале, потребовала из-за своих расстояний огромной энергии. И при этом огромность расстояний между воздействовавшими культурами усугублялась колоссальными различиями в типах культур: Византии и Скандинавии. С Юга на Россию воздействовала культура высокой духовности, с Севера — огромного военного опыта. Византия дала России христианство, Скандинавия — род Рюриковичей. Разряд колоссальной силы произошел в конце X в., от которого и следует вести отсчет существованию русской культуры.
Сплав двух культур — христианско-духовной и военно-государственной, полученный с Юга и Севера, так и оставался не слившимся до конца. Два русла двух культур сохранялись в русской жизни, позволяя до самого последнего времени оспаривать единство русской культуры. Пришедшая на Русь византийская культура была связана с императорской властью в византийской форме, не привившейся на Руси. Явившаяся же на Русь скандинавская культура оказалась связана с быстро обрусевшим княжеским родом Рюриковичей, лишившимся своего скандинавского характера.

В этих своих новых формах византийская и скандинавская культуры не сливались на Руси и отчетливо приобрели различный характер: византийская культура была усвоена только наполовину с болгарским языком-посредником и приобрела ярко выраженный духовный характер. Скандинавская культура стала основой государственности материально-практического и даже материалистического характера.
Общая черта двух направлений русской культуры на всем протяжении ее существования — напряженные и постоянные размышления над судьбой России, над ее предназначением, постоянное противостояние духовных решений этого вопроса государственным.
Глубокое, принципиальное различие византийско-духовной культуры и примитивно-практической государственной, скандинавской, вынудило обе культуры отстаивать себя идеологически. Византийская церковная культура обосновывала свою правоту религиозной предназначенностью Руси — страны и народа. Светская же власть Руси утверждала себя «юридически» — наследственными правами всего княжеского рода или той или иной его ветви.

Предвещателем духовной судьбы России и русского народа, от которого в значительной мере пошли все другие идеи духовной предназначенности России, явился в первой половине XI в. киевский митрополит Иларион. В своей речи «Слово о Законе и Благодати» он попытался указать на роль России в мировой истории.
«Юридическими» же обоснователями законности того или иного из представителей княжеского рода в их борьбе за государственную власть явились многочисленные летописцы. Летописцы внимательно следили за всеми перемещениями на княжеских столах (престолах), утверждая «законность» своего князя и его права на общерусское главенство.
Обе концепции «русской предназначенности» (духовной и генеалогической) распространялись по всей территории Руси и с модификациями существовали от XI в. до нашего времени. Концепция Илариона, считавшего Русь и ее главный город Киев преемниками миссий Константинополя и Иерусалима, продолжала существовать и после завоевания Руси в XIII веке татарами, а на падение Киева ответила усложнением концепции, видя в городах Владимире и Москве преемников Киева и Второго Рима — Константинополя.

Концепция же летописцев о происхождении княжеского рода от Рюрика искала примирения с татарской властью.
Нет сомнения, что духовное направление в развитии русской культуры получило значительные преимущества перед государственным.
На Руси усиленно насаждаются отшельнические монастыри. Монастыри становятся энергичными рассадниками духовного просвещения. Влияние греческого исихазма растет, и в монастырях укореняется национальное и религиозное самосознание. Усиленно развивается книжность, в частности делается много переводов с греческого.
С конца XIV в. укрепляется влияние Троице-Сергиева монастыря и основывается множество монастырей в той или иной степени зависимости от Троице-Сергиевого, в свою очередь дающие начало другим монастырям: Андроников монастырь, Кирилло-Белозерский, Спасо-Каменный, Валаамский, Спасо-Прилуцкий, Соловецкий. Новые мощные монастыри распространяются по всему Северу.
С падением татарского ига (условно можно считать 1476 г.) духовное направление в русской культуре имело все преимущества перед государственным, которому еще только предстояло возобновлять свои силы.

Церковное направление под пером псковского старца Елеазарова монастыря Филофея в сжатой, почти афористической форме сформулировало идею Москвы — Третьего Рима.
Государственное направление также создало четкую, но чисто «юридическую» династическую концепцию русской государственности: русский царский род через Рюрика восходит к римскому императору Августу. Великие князья (цари) Москвы — законные наследники Августа. Они явились, минуя отпавший от православия (в результате Флорентийской унии) Второй Рим... Последняя теория возобладала в дипломатической практике Москвы. Она была изображена на царском месте в главном соборе России — Успенском в Московском Кремле.

Впоследствии в XIX в. обе теории перестали различаться, смешались в одну, что глубоко неверно. Теория старца Филофея чисто духовная, не претендующая на какие-либо новые завоевания и присоединения. Она утверждает только духовную зависимость Москвы от двух предшествующих христианских государств: переход благодати. Теория же Спиридона-Саввы, изложенная им в «Сказании о князьях владимирских», — чисто светская и утверждает законность притязаний Москвы на все владения императора Августа. Это теория империалистическая в прямом и переносном смысле.
Характерна разгоревшаяся в XVI в. борьба духовной и государственной власти. Эта борьба велась подспудно, ибо формально приоритет духовной власти, церкви, над светской в сущности никто не оспаривал. Это было в духе русской культуры.

Главной святыней Московского государства всегда являлся Успенский собор Московского Кремля — усыпальница московских митрополитов, а не Архангельский собор Московского Кремля — усыпальница московских великих князей и царей.
Характерно, что согласно Сказанию о происхождении московских князей из Первого Рима, а не от Второго Москва приглашает к себе строителей Московского Кремля именно итальянских архитекторов, но из городов, признававших приоритет духовной власти папы, и в первую очередь архитектора Аристотеля Фиораванти из Милана — города папистов. Московский Кремль строится с теми же зубцами, что и Милан, символизирующими духовную власть папы. Московский кремль оказывается со всех сторон огражденным взмахами орлиных крыльев — знаками гибеллинов (эти зубцы принято у нас ошибочно называть «ласточкиными хвостами»).

Борьба двух начал в русской культуре продолжается и в последующем. В борьбу втягиваются еретические движения. Монастырская жизнь разделяется на иосифлянское, связанное с государственной идеологией, и нестяжательское, связанное с духовными и мистическими настроениями, с отказом от богатств и от подчинения государству.
Иосифляне побеждают. Иван Грозный подвергает жестокой расправе неподчиняющуюся ему церковь. Сам стремится духовно руководить церковью, пишет послания. Глава русской церкви митрополит Филипп схвачен во время богослужения, отправлен в Тверской Отроч монастырь и вскоре задушен.
Тем не менее гибель царствующей династии, не получившей законного продолжателя, и наступившая затем Смута позволяет вновь, как и ранее в период раздробления Русского государства в XII в., татарского ига в XIII—XV вв., возобладать духовному началу. Церковь и духовное начало в русской культуре помогает спасти Россию, создавая общий духовный подъем, давая деньги и оружие. И самым первым шагом на пути к духовному возрождению было установление в 1589 г. единовластия патриаршества, укрепление личного начала в управлении церковью и духовной жизнью страны.
Личностное начало в культуре, в духовной жизни народа чрезвычайно важно.

После возрождения России в начале XVII в., две возглавляющие культуру личности играли первенствующую роль: патриарх и монарх.
Благодаря появлению сильной личности патриарха и возрождению монархии семнадцатый век обнаружил новые проблемы во взаимоотношении духовной и светской власти.
Светская власть за предшествующее время пострадала больше, чем церковная. Церковь приняла на себя многие функции светской власти. Первое время при малолетнем царе Михаиле Федоровиче Романове его отец патриарх Филарет пытался руководить государством. В середине и второй половине XVII в. притязания гораздо более серьезные определились у патриарха Никона, прямо называвшего себя «великим государем».

Стремясь распространить свою власть на все вновь присоединенные к России области Малороссии-Украины, где веками складывались свои обрядовые формы, отчасти под католическим влиянием, Никон решил реформировать церковную службу, сделать ее одинаковой для старой и новой частей государства.
Однако притязания духовной власти подменить собою светскую и реформировать церковь не удались и закончились бедствием для русской духовной жизни на целых три столетия. Большинство русского народа не приняло никоновских реформ либо приняло их с внутренней неприязнью, расхолодившей веру. Это ослабило церковь. Сопротивление старообрядчества позволило Петру легко отменить патриаршество и восстановить первенство светского начала в русской культуре. Тем самым Петр похоронил личностное начало в управлении церковью и создал коллегиальное безличное управление через послушный ему Синод. Хорошо известно, что подчинение деспотической власти гораздо легче организуется при коллегиальном управлении, чем при единоличном. Так оно и случилось. Церковь оказалась в подчинении у государства и стала чрезвычайно консервативной. Третий Рим оказался не символом духовных связей с предшествующими двумя Римами, а знаком государственной силы и государственных амбиций. Россия превратилась в империю с имперскими притязаниями.

В середине XVIII в. в государственной жизни России господствовало только светское, «материалистическое» начало и преимущественный практицизм Возрождение духовного начала повелось снова, как и раньше, с Афона и некоторых монастырей на Балканах. Первым и явным успехом было зарождение в России недалеко от Калуги Оптиной пустыни, возродившей некоторые черты нестяжательства заволжских старцев. Второй победой была нравственная, духовная жизнь Саровской пустыни, давшей в первой половине XIX в. русской духовной жизни святого Серафима Саровского.

Возрождение духовного начала шло разными тропами и дорогами. Отдельно теплилась духовная жизнь в старообрядчестве, отдельно в среде русской интеллигенции. Достаточно вспомнить светлый ряд писателей и поэтов — Гоголь, Тютчев, Хомяков, Достоевский, Константин Леонтьев, Владимир Соловьев и мн. др. В XX в. это уже огромная масса философов, для которых все еще основной проблемой размышлений являлась Россия, ее судьбы, прошлое и будущее: С. Булгаков, Бердяев, Флоренский, Франк, Мейер, Зеньковский, Ельчанинов и мн. др. Сперва в России, а затем в эмиграции создаются объединения русских мыслителей, их печатные издания.

Что же ожидает эту антитезу духовно-церковного и материалистически-государственного направления в развитии культуры? Не надо быть пророком, чтобы сказать, что государственное направление культуры должно будет пойти общеевропейским путем развития, которого потребуют постоянные отношения с иностранными государствами. Государство денационализируется. Оно уже сейчас не выражает волю народа. Депутаты в массе своей не способны создать новую государственную теорию. Для этого нужны личности и личностная власть. Кроме того, коллектив правителей рано или поздно приходит к заботе о своих интересах, к стремлению сохранить свое положение. «Парламентское болото» становится основной тормозящей силой всех нововведений. Депутаты ограничиваются заманчивыми для избирателей и неосуществимыми программами, потакают обывательским вкусам. Партии уже не могут выражать какие бы то ни было национальные идеи. В самых различных формах они помышляют лишь о защите своих депутатских интересов и на этой только почве способны к объединению.

Бессилие коллективных форм управления (главенство парламента, советов, комиссий, комитетов и пр.) приводит к ослаблению культурной инициативы государства.
Напротив, духовная культура начинает по-своему выигрывать без вмешательства государства, хотя и без его материальной поддержки. Всякие формы государственной идеологии — пережиток средневековья и в той или иной форме несут в себе недопустимые для практической государственной деятельности пережитки. Государство, не перестав быть идеологичным, не в состоянии защитить свободу человека. Напротив, государство, перестав быть идеологичным, перестает тем самым видеть в интеллигенции врага, не покушается более на интеллектуальную свободу.
Высокие достижения культуры возможны прежде всего в обществе, где ничто не мешает развитию свободных и талантливых личностей.
 
Русской культуре более тысячи лет. Ее зарождение обычно для многих культур: она создалась на основе соединения двух предшествующих. Новые культуры не самозарождаются в каком-то изолированном пространстве. Если такое и бывает, то такое одинокое саморазвитие не дает оригинальных и длительных результатов. В целом любая культура рождается «между» и не на пустой поверхности. Отметим следующие особенности зарождения русской культуры. Прежде всего русская культура родилась на огромном пространстве Восточно-Европейской равнины, и самосознание своей огромной протяженности постоянно сопровождало ее политические концепции, политические притязания, историософские теории и даже эстетические представления.
 
Далее. Русская культура родилась на многонациональной почве. От Балтийского моря на Севере до Черного моря на Юге жили многочисленные этнические образования — племена и народности восточнославянские, финно-угорские, тюркские, иранские, монгольские. Древнейшие русские летописцы постоянно подчеркивают многоплеменной характер Руси и гордятся им. Россия всегда и в дальнейшем имела многонациональный характер. Так было от образования Русского государства и до самого последнего времени. Многонациональный характер был типичен для русской истории, русской аристократии, русской армии, науки. Татары, грузины, калмыки составляли отдельные подразделения в русской армии. Грузинские и татарские княжеские фамилии составляли более половины русского дворянства в XVIII—XX вв. Далее. Та встреча двух культур, о которой я говорил вначале, потребовала из-за своих расстояний огромной энергии. И при этом огромность расстояний между воздействовавшими культурами усугублялась колоссальными различиями в типах культур: Византии и Скандинавии. С Юга на Россию воздействовала культура высокой духовности, с Севера — огромного военного опыта. Византия дала России христианство, Скандинавия — род Рюриковичей. Разряд колоссальной силы произошел в конце X в., от которого и следует вести отсчет существованию русской культуры. Сплав двух культур — христианско-духовной и военно-государственной, полученный с Юга и Севера, так и оставался не слившимся до конца. Два русла двух культур сохранялись в русской жизни, позволяя до самого последнего времени оспаривать единство русской культуры.
 
Пришедшая на Русь византийская культура была связана с императорской властью в византийской форме, не привившейся на Руси. Явившаяся же на Русь скандинавская культура оказалась связана с быстро обрусевшим княжеским родом Рюриковичей, лишившимся своего скандинавского характера. В этих своих новых формах византийская и скандинавская культуры не сливались на Руси и отчетливо приобрели различный характер: византийская культура была усвоена только наполовину с болгарским языком-посредником и приобрела ярко выраженный духовный характер. Скандинавская культура стала основой государственности материально-практического и даже материалистического характера. Общая черта двух направлений русской культуры на всем протяжении ее существования — напряженные и постоянные размышления над судьбой России, над ее предназначением, постоянное противостояние духовных решений этого вопроса государственным. Глубокое, принципиальное различие византийско-духовной культуры и примитивно-практической государственной, скандинавской, вынудило обе культуры отстаивать себя идеологически. Византийская церковная культура обосновывала свою правоту религиозной предназначенностью Руси — страны и народа.
 
Светская же власть Руси утверждала себя «юридически» — наследственными правами всего княжеского рода или той или иной его ветви. Предвещателем духовной судьбы России и русского народа, от которого в значительной мере пошли все другие идеи духовной предназначенности России, явился в первой половине XI в. киевский митрополит Иларион. В своей речи «Слово о Законе и Благодати» он попытался указать на роль России в мировой истории. «Юридическими» же обоснователями законности того или иного из представителей княжеского рода в их борьбе за государственную власть явились многочисленные летописцы. Летописцы внимательно следили за всеми перемещениями на княжеских столах (престолах), утверждая «законность» своего князя и его права на общерусское главенство. Обе концепции «русской предназначенности» (духовной и генеалогической) распространялись по всей территории Руси и с модификациями существовали от XI в. до нашего времени. Концепция Илариона, считавшего Русь и ее главный город Киев преемниками миссий Константинополя и Иерусалима, продолжала существовать и после завоевания Руси в XIII веке татарами, а на падение Киева ответила усложнением концепции, видя в городах Владимире и Москве преемников Киева и Второго Рима — Константинополя. Концепция же летописцев о происхождении княжеского рода от Рюрика искала примирения с татарской властью.
 
Нет сомнения, что духовное направление в развитии русской культуры получило значительные преимущества перед государственным. На Руси усиленно насаждаются отшельнические монастыри. Монастыри становятся энергичными рассадниками духовного просвещения. Влияние греческого исихазма растет, и в монастырях укореняется национальное и религиозное самосознание. Усиленно развивается книжность, в частности делается много переводов с греческого. С конца XIV в. укрепляется влияние Троице-Сергиева монастыря и основывается множество монастырей в той или иной степени зависимости от Троице-Сергиевого, в свою очередь дающие начало другим монастырям: Андроников монастырь, Кирилло-Белозерский, Спасо-Каменный, Валаамский, Спасо-Прилуцкий, Соловецкий. Новые мощные монастыри распространяются по всему Северу. С падением татарского ига (условно можно считать 1476 г.) духовное направление в русской культуре имело все преимущества перед государственным, которому еще только предстояло возобновлять свои силы. Церковное направление под пером псковского старца Елеазарова монастыря Филофея в сжатой, почти афористической форме сформулировало идею Москвы — Третьего Рима.
 
Государственное направление также создало четкую, но чисто «юридическую» династическую концепцию русской государственности: русский царский род через Рюрика восходит к римскому императору Августу. Великие князья (цари) Москвы — законные наследники Августа. Они явились, минуя отпавший от православия (в результате Флорентийской унии) Второй Рим... Последняя теория возобладала в дипломатической практике Москвы. Она была изображена на царском месте в главном соборе России — Успенском в Московском Кремле. Впоследствии в XIX в. обе теории перестали различаться, смешались в одну, что глубоко неверно. Теория старца Филофея чисто духовная, не претендующая на какие-либо новые завоевания и присоединения. Она утверждает только духовную зависимость Москвы от двух предшествующих христианских государств: переход благодати. Теория же Спиридона-Саввы, изложенная им в «Сказании о князьях владимирских», — чисто светская и утверждает законность притязаний Москвы на все владения императора Августа. Это теория империалистическая в прямом и переносном смысле. Характерна разгоревшаяся в XVI в. борьба духовной и государственной власти. Эта борьба велась подспудно, ибо формально приоритет духовной власти, церкви, над светской в сущности никто не оспаривал. Это было в духе русской культуры.
 
Главной святыней Московского государства всегда являлся Успенский собор Московского Кремля — усыпальница московских митрополитов, а не Архангельский собор Московского Кремля — усыпальница московских великих князей и царей. Характерно, что согласно Сказанию о происхождении московских князей из Первого Рима, а не от Второго Москва приглашает к себе строителей Московского Кремля именно итальянских архитекторов, но из городов, признававших приоритет духовной власти папы, и в первую очередь архитектора Аристотеля Фиораванти из Милана — города папистов. Московский Кремль строится с теми же зубцами, что и Милан, символизирующими духовную власть папы. Московский кремль оказывается со всех сторон огражденным взмахами орлиных крыльев — знаками гибеллинов (эти зубцы принято у нас ошибочно называть «ласточкиными хвостами»). Борьба двух начал в русской культуре продолжается и в последующем. В борьбу втягиваются еретические движения. Монастырская жизнь разделяется на иосифлянское, связанное с государственной идеологией, и нестяжательское, связанное с духовными и мистическими настроениями, с отказом от богатств и от подчинения государству. Иосифляне побеждают. Иван Грозный подвергает жестокой расправе неподчиняющуюся ему церковь. Сам стремится духовно руководить церковью, пишет послания. Глава русской церкви митрополит Филипп схвачен во время богослужения, отправлен в Тверской Отроч монастырь и вскоре задушен.
 
Тем не менее гибель царствующей династии, не получившей законного продолжателя, и наступившая затем Смута позволяет вновь, как и ранее в период раздробления Русского государства в XII в., татарского ига в XIII—XV вв., возобладать духовному началу. Церковь и духовное начало в русской культуре помогает спасти Россию, создавая общий духовный подъем, давая деньги и оружие. И самым первым шагом на пути к духовному возрождению было установление в 1589 г. единовластия патриаршества, укрепление личного начала в управлении церковью и духовной жизнью страны. Личностное начало в культуре, в духовной жизни народа чрезвычайно важно. После возрождения России в начале XVII в., две возглавляющие культуру личности играли первенствующую роль: патриарх и монарх. Благодаря появлению сильной личности патриарха и возрождению монархии семнадцатый век обнаружил новые проблемы во взаимоотношении духовной и светской власти.
 
Светская власть за предшествующее время пострадала больше, чем церковная. Церковь приняла на себя многие функции светской власти. Первое время при малолетнем царе Михаиле Федоровиче Романове его отец патриарх Филарет пытался руководить государством. В середине и второй половине XVII в. притязания гораздо более серьезные определились у патриарха Никона, прямо называвшего себя «великим государем». Стремясь распространить свою власть на все вновь присоединенные к России области Малороссии-Украины, где веками складывались свои обрядовые формы, отчасти под католическим влиянием, Никон решил реформировать церковную службу, сделать ее одинаковой для старой и новой частей государства. Однако притязания духовной власти подменить собою светскую и реформировать церковь не удались и закончились бедствием для русской духовной жизни на целых три столетия. Большинство русского народа не приняло никоновских реформ либо приняло их с внутренней неприязнью, расхолодившей веру. Это ослабило церковь. Сопротивление старообрядчества позволило Петру легко отменить патриаршество и восстановить первенство светского начала в русской культуре. Тем самым Петр похоронил личностное начало в управлении церковью и создал коллегиальное безличное управление через послушный ему Синод.
 
Хорошо известно, что подчинение деспотической власти гораздо легче организуется при коллегиальном управлении, чем при единоличном. Так оно и случилось. Церковь оказалась в подчинении у государства и стала чрезвычайно консервативной. Третий Рим оказался не символом духовных связей с предшествующими двумя Римами, а знаком государственной силы и государственных амбиций. Россия превратилась в империю с имперскими притязаниями. В середине XVIII в. в государственной жизни России господствовало только светское, «материалистическое» начало и преимущественный практицизм Возрождение духовного начала повелось снова, как и раньше, с Афона и некоторых монастырей на Балканах. Первым и явным успехом было зарождение в России недалеко от Калуги Оптиной пустыни, возродившей некоторые черты нестяжательства заволжских старцев. Второй победой была нравственная, духовная жизнь Саровской пустыни, давшей в первой половине XIX в. русской духовной жизни святого Серафима Саровского.
 
Возрождение духовного начала шло разными тропами и дорогами. Отдельно теплилась духовная жизнь в старообрядчестве, отдельно в среде русской интеллигенции. Достаточно вспомнить светлый ряд писателей и поэтов — Гоголь, Тютчев, Хомяков, Достоевский, Константин Леонтьев, Владимир Соловьев и мн. др. В XX в. это уже огромная масса философов, для которых все еще основной проблемой размышлений являлась Россия, ее судьбы, прошлое и будущее: С. Булгаков, Бердяев, Флоренский, Франк, Мейер, Зеньковский, Ельчанинов и мн. др. Сперва в России, а затем в эмиграции создаются объединения русских мыслителей, их печатные издания.
 
Что же ожидает эту антитезу духовно-церковного и материалистически-государственного направления в развитии культуры? Не надо быть пророком, чтобы сказать, что государственное направление культуры должно будет пойти общеевропейским путем развития, которого потребуют постоянные отношения с иностранными государствами. Государство денационализируется. Оно уже сейчас не выражает волю народа. Депутаты в массе своей не способны создать новую государственную теорию. Для этого нужны личности и личностная власть. Кроме того, коллектив правителей рано или поздно приходит к заботе о своих интересах, к стремлению сохранить свое положение. «Парламентское болото» становится основной тормозящей силой всех нововведений. Депутаты ограничиваются заманчивыми для избирателей и неосуществимыми программами, потакают обывательским вкусам. Партии уже не могут выражать какие бы то ни было национальные идеи. В самых различных формах они помышляют лишь о защите своих депутатских интересов и на этой только почве способны к объединению.
 
Бессилие коллективных форм управления (главенство парламента, советов, комиссий, комитетов и пр.) приводит к ослаблению культурной инициативы государства. Напротив, духовная культура начинает по-своему выигрывать без вмешательства государства, хотя и без его материальной поддержки. Всякие формы государственной идеологии — пережиток средневековья и в той или иной форме несут в себе недопустимые для практической государственной деятельности пережитки. Государство, не перестав быть идеологичным, не в состоянии защитить свободу человека. Напротив, государство, перестав быть идеологичным, перестает тем самым видеть в интеллигенции врага, не покушается более на интеллектуальную свободу. Высокие достижения культуры возможны прежде всего в обществе, где ничто не мешает развитию свободных и талантливых личностей.