Пахтусова В. Н. Творчество, соединяющее века: о рассказах И. С. Тургенева и Ю. М. Нагибина

Аннотация. В статье рассматривается литературная параллель Тургенев — Нагибин. Сравнительный анализ двух произведений писателей из цикла «охотничьих» рассказов выявляет нагибинское следование традициям классика XIX века.
Ключевые слова: «охотничий» рассказ, жанровые традиции, литературная параллель, типологические связи.

Abstract. The article explores the literary parallel between Turgenev and Nagibin. Comparative analysis of two “hunting” stories of the writers demonstrates that Nagibin is following the traditions of the classic of the XIXcentury.
Keywords: “hunting” story, genre traditions, literary parallel, typological connections.

В творчестве Ю.М.Нагибина в 1950-е годы появляются произведения, имеющие много общего на уровне осваиваемого писателем материала: жизнь людей в Мещёре и в окрестностях Плещеева озера, охотничий быт, взаимоотношения человека и природы. Не объединённые автором в цикл, эти рассказы тем не менее отсылают нас к «Запискам охотника» И.С.Тургенева благодаря сходству как жанровой формы, так и жанрового содержания1.

Особый интерес представляют рассказы «Живые мощи» (1874) Тургенева и «Последняя охота» (1957) Нагибина. При сопоставлении именно этих произведений становится очевидным тот факт, что писатели, эстетически осваивая действительность, руководствуются общими художественными принципами. В одной из своих работ Н.Л.Лейдерман справедливо замечает, что «...законы, которые характеризуют общие принципы эстетического освоения действительности в искусстве, её пересоздания в художественный феномен, в то же время являются законами, объясняющими возникновение художественного феномена, его развитие, взаимодействие с другими художественными явлениями и с действительностью»2. Таким образом, сходство рассказов «Живые мощи» Тургенева и «Последняя охота» Нагибина может быть объяснено не столько генетическим родством, сколько типологической преемственностью.

В отличие от других «охотничьих» рассказов писателей, сходство «Живых мощей» и «Последней охоты» значительней: угадываются параллели на уровне отдельных образов, деталей, событийной структуры.

Тургенев и Нагибин в своих рассказах исследуют состояние и поведение человека, оказавшегося на пороге смерти. При этом общей в двух произведениях оказывается не только тематика и проблематика (план содержания), но и жанровая форма (план выражения), проявившаяся в наследовании жанровой традиции «охотничьего» рассказа. Нагибин, как и Тургенев, продолжает в своём творчестве традицию художественного изображения охоты. Это обусловило появление общих черт в их «охотничьих» произведениях:

— рассказ нередко лишь косвенно связан с темой охоты;

— присутствует элемент духовного сближения человека с природой;

— писатель ищет проявления универсального и общечеловеческого в частном на первый взгляд, «охотничьем», этнографическом3.

Обратимся к началу каждого из рассказов. В «Живых мощах» Тургенева знакомство с главной героиней начинается со слов: «Я приблизился — и остолбенел от удивления. Передо мною лежало живое человеческое существо, но что это было такое? Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая.»4. Рассказ Нагибина «Последняя охота» открывается словами: «Дедок, ты живой? — сказал Анатолий Иванович. — А мы-то думали на поминках погулять»5. И в том и в другом рассказе завязка сюжета содержит в себе интригу: живым оказывается тот, кого уже считали мёртвым. Но если герой-рассказчик Тургенева искренне удивляется тому, что Лукерья живая, то Анатолий Иванович — герой Нагибина — задаёт свой вопрос с шуточной интонацией.

Главные герои Тургенева и Нагибина находятся в состоянии между жизнью и смертью, что отражается уже на уровне заглавий. Название «Живые мощи» основано на приёме оксюморона. Благодаря первой лексеме в нём преобладает жизнеутверждающий пафос, пронизывающий и всё произведение. Вторая лексема указывает на присутствие христианского подтекста в произведении, что обусловливает особую трактовку темы жизни и смерти у Тургенева. Название нагибинского рассказа более нейтрально, но также содержит идею перехода: последняя охота — то единственное, что отделяет Дедка от смерти. Естественное течение жизни, состоящей из повторяющихся действий (в данном случае — охоты), ещё не нарушено, но заглавием писатель подсказывает, что в центре внимания — начало процесса расставания человека с миром. Название нагибинского рассказа отчасти тоже многозначно: слово «охота» воспринимается и как синоним слова «желание».

Воплощая в заглавии рассказов идею перехода, Тургенев и Нагибин тем не менее наполняют его принципиально разным смыслом.

Герои рассказов «Живые мощи» и «Последняя охота» — Лукерья и Дедок — сталкиваются с проблемой поиска смысла жизни на пороге смерти. Но если внутренние противоречия тургеневской героини оказываются за рамками повествования, то внутренний конфликт нагибинского Дедка становится стержнем произведения. Герои Тургенева и Нагибина — люди совершенно разных возрастов. Лукерья ещё совсем молода, но больна неизлечимой болезнью; Дедок — старик. Но при этом при создании образов героев писатели используют схожие портретные характеристики, наполняют мир героев схожими деталями и повествуют о схожих действиях и состояниях своих персонажей.

Показательны в первую очередь портреты героев. Сравним:

Лукерья: «Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая — ни дать ни взять икона старинного письма; нос узкий, как лезвие ножа; губ почти не видать—только зубы белеют и глаза, да из-под платка выбиваются на лоб жидкие пряди жёлтых волос» (III, 327—328).

Дедок: «...серое, будто пеплом обдутое лицо Дедка с белыми губами под щетинкой редких взъерошенных усов, с впалыми, всосанными, мягко обросшими сединой щеками» (II, 7).

Внимание писателей обращено на лица героев, детально прорисованные, тогда как на других особенностях внешности авторы не акцентируют внимание читателя. При всей внешней немощи Лукерья и Дедок испытывают сильнейшие чувства, что проявляется в портретной детали: «спустя мгновение они [глаза] заблистали в полутьме... Слеза их смочила» (о Лукерье, (III, 334) и «слёзы растекались струйками по излучинам его морщин, он не пытался унять их, отереть...» (о Дедке, (II, 9).

Герои Тургенева и Нагибина осознают, что стоят на пороге смерти. Это и подталкивает их к размышлениям о смысле жизни. В этом состоянии и Лукерью и Дедка посещают сны и видения, приоткрывающие тайну их внутреннего мира. Сны Лукерьи показывают, насколько тесно в ней переплетено христианское миропонимание с народными верованиями: в одном из снов к ней приходит Христос, чтобы забрать её в Царство Небесное «хороводы водить. и песни играть райские» (III, 335), в другом её посещают родители и благодарят за то, что она их «грехи побеждает» (III, 335), в третьем она встречается со смертью в образе женщины, которую просит поскорее забрать её. Дедкуже является его погибший сын: «— Зачем ты тут?.. Сын не отвечал, молча и упрямо маячил он перед глазами отца, словно хотел напомнить о чём-то, но Дедок не хотел его понимать, сейчас он был живой, с живыми и отвергал то, что нёс с собой этот пришелец» (II, 17—8). На уровне этой сюжетной детали проявляется различия мировоззренческих установокдвух героев: Лукерья приняла жизнь такой, какая она есть, и смиренно ждёт смерти, а Дедок ещё не до конца осознал свою роль в жизни и не смирился с приближающейся смертью, он борется за жизнь.

Мир Лукерьи и мир Дедка также во многом схожи. Некогда кипящая вокруг них жизнь замедляется, окружающие люди постепенно их покидают. Герои оказываются практически в полном одиночестве с той только разницей, что Лукерью отрывает от всего привычного мира болезнь, а Дедка — старость. Окружение героини Тургенева составляют лишь добрые люди, помогающие ей в самом необходимом, да одна девочка, которую Лукерья учит петь песни. У Дедка есть жена, но она «не захотела его понять» (II, 8), есть друзья по охоте, за которых он цепляется как за последнюю ниточку, связывающую его с привычным ему миром: «...все они были частицей того, едва не утраченного Дедком мира, в котором так сладко и радостно жить. И без любого из них жизнь была бы чем-то беднее» (II, 12). Однако и среди них герой не решает свой внутренний конфликт, не может ответить на вопрос: «...зачем было всё то, что было, если сейчас эта печь, эта смертельная слабость и равнодушие ко всему на свете?» (II, 8). Тургенев в конце своего рассказа показывает, что и Лукерью окружали люди, её не понимающие («Богом убитая, — так заключил десятский, — стало быть, за грехи; но мы в это дело не входим. А чтобы, например, осуждать её — нет, мы её не осуждаем. Пущай её!» (III, 338).

Вместо людей мир Лукерьи и Дедка наполняется совершенно новым содержанием: в центре всего оказывается природа. Но если Лукерья приняла свою судьбу такой, какая она есть, и природа щедро одаривает её («в позапрошлом году так даже ласточки вон там в углу гнездо себе свили и детей вывели. Уж как же оно было занятно!» (III, 331), то для Дедка, всё ещё противящегося своей судьбе, природа выступает порой врагом («...ветер, словно только того и ждавший, ударил в густоту веток, погнав Дедка назад. мелкая вода захлёстывала челнок, грозя затопить его...» (II, 10—1). Когда же внутри нагибинского героя происходит окончательный разлом и он смиряется со своей оторванностью от мира людей, природа становится ему помощником («лёгкая волна приподняла чирка и поднесла его к корме, почти в самую руку старика» (II, 20). Природа приносит частичку себя в жертву Дедку («и Дедок почувствовал острую, до слёз, нежность и щемящую благодарность к маленькому, быстрому, как молния, летуну, отдавшему свою жизнь, чтобы продлилась затихающая жизнь старого охотника» (II, 20), что помогает ему найти ответ на самый важный вопрос, волнующий его на пороге смерти. Он начинает во всей полноте ощущать себя частичкой огромного природного мира, обретает гармонию как во внешнем мире («земля укачивала его» (II, 22), так и внутри себя («он не чувствовал ни боли, ни страдания, даже валившая с ног слабость перестала быть чем-то чужим, враждебным, мешающим, стала им самим» (II, 22). И Дедок наконец- то находит ответ на свой вопрос: «всё, что было, было лишь для того, чтобы он прошёл этот последний путь» (II, 22), путь соединения с природой, растворился в ней.

Мы видим, что Лукерья и Дедок приходят к смирению, слиянию с природой, однако если Тургенев объясняет это глубоким религиозным чувством героини, то Нагибин — повышенной на пороге смерти чуткостью и чувствительностью своего героя.

Рассказы «Живые мощи» и «Последняя охота», будучи каждый художественным фактом своего времени, отражают мировоззренческие установки героев разных эпох. При всём сходстве между этими произведениями проблема перехода от жизни к смерти трактуется по-разному. В рассказе Тургенева переход от жизни к смерти — это воссоединение с Богом («рассказывали, что в самый день кончины она всё слышала колокольный звон, хотя от Алексеевки до церкви считают пять верст с лишком и день был будничный. Впрочем, Лукерья говорила, что звон шёл не от церкви, а “сверху”. Вероятно, она не посмела сказать: с неба» (III, 340). В рассказе Нагибина формой перехода становится растворение в природе («земля то подымалась перед ним вверх со всеми деревьями, избами, с яркорыжим кустом рябины, с синей полоской реки, то стремительно ухала вниз, кружа, дурманя голову, земля укачивала его, как в детстве укачивала зыбка, а Дедок всё шёл и шёл к своей недостижимой цели» (II, 22). Тургенева и Нагибина роднит воплощённая в их произведениях мысль о том, что смерть — это не конец, а движение в бесконечность, но разница в трактовке проблемы принятия смерти отражает существенное отличие в мировосприятии двух писателей.

Важно отметить, что при всех различиях в трактовке проблемы перехода от жизни к смерти писатели используют схожие приёмы создания и раскрытия образов главных героев. Родство тематики и проблематики, общие элементы жанровой формы «охотничьего» рассказа обусловливает появление схожих принципов создания художественного мира произведений в целом. Всё это доказывает факт типологической связи рассказов «Живые мощи» и «Последняя охота».

Рассказы «Живые мощи» и «Последняя охота» отражают вариативность в осмыслении писателями одних и тех же проблем и подчёркивают неистощимое богатство русской литературы. Творчество Тургенева и Нагибина, соединяющее века, не исчерпывает, а, напротив, усиливает философское звучание тем и проблем, затронутых в рассказах; а также подтверждает наличие гибкой, но в то же время тесной связи «охотничьего» рассказа с явлениями социальной и духовной жизни народа.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Эти понятия — ключевые в жанровой теории Г.Н.Поспелова («Проблемы исторического развития литературы») и Н.Л.Лейдермана («Теория жанра»).

2 ЛЕЙДЕРМАН Н.Л. Движение времени и законы жанра: Жанровые закономерности развития советской прозы в 1960—1970-е годы. — Свердловск, 1982. — С. 7.

3 ОДЕССКАЯ М.М. Ружьё и лира: охотничий рассказ в русской литературе ХК в. // Вопросы литературы. — 1998. — № 3. — С. 239—252.

4 ТУРГЕНЕВ И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: В 12 т. — М., 1979. — Т. 3. — С. 327. Далее цитируется в тексте с указанием тома и страницы в скобках после цитаты.

5 НАГИБИН Ю. Собр. соч.: В 11 т. — М., 1989. — Т. 2. — С. 7. Далее цитируется в тексте с указанием тома и страницы в скобках после цитаты.

ПАХТУСОВА Варвара Николаевна, преподаватель русского языка и литературы Международной школы завтрашнего дня