Дворяшин Ю. А. Почему Шолохова нужно изучать сегодня?

Аннотация. Статья посвящена обоснованию мотивации изучения в современной школе творчества М.А.Шолохова. В качестве аргументов автор приводит факты восприятия современниками личности и творчества писателя на разных этапах развития общественного сознания - от конца 1920-х до 1970-хгодов.
Ключевые слова: М.А.Шолохов, художественные открытия, актуальность творчества, народная жизнь, самосознание общества, концепция народного единства.

Abstract. The article is devoted to establishing the motivation to study M.A.Sholokhov in modern school. As arguments the author cites facts of perception by the contemporaries of the personality and creativity of the writer at different stages of the development of social consciousness - from the end of 1920s to 1970s.
Keywords: M.A.Sholokhov, artistic discoveries, relevance, self-awareness of society, concept of people’s unity.

Размышляя о принципах изучения литературы в современной школе, один из авторов журнала «Литература в школе» справедливо заметил: «Если учитель-словесник хочет добиться серьёзных результатов в своей работе, он должен отдавать себе отчёт в “стратегических” целях преподавания литературы, он должен знать ответ не только на вопрос “что?”, но и на вопрос “зачем?”... В противном случае преподавание изящной словесности превращается в схоластику и буквоедство»1.

Объективность этого суждения становится очевидной при изучении в старших классах больших эпических полотен. Чётко осознанные «стратегические» целевые установки здесь необходимы учителю хотя бы для того, чтобы в необъятном пространстве содержания таких произведений вывести учеников к главным особенностям текста, определяющим смысл центральных художественных открытий автора.

При этом представляется чрезвычайно важным показать учащимся живую жизнь конкретного произведения в мыслях и чувствах современных читателей — как рядовых, так и профессиональных — критиков и литературоведов. Это позволит учителю подвести своих питомцев к осознанию актуальности, а нередко и злободневности созданного ещё в прошлом веке литературного шедевра. Вряд ли у кого вызовет возражение суждение о том, что качество современного общественного отношения к художнику, бывшему властителем дум миллионов читателей на протяжении десятилетий, есть показатель уровня развития общества, свидетельство глубины его сознания. Особенно показательным в размышлениях на эту тему является сегодняшнее восприятие и осмысление судьбы и творчества Михаила Шолохова. Автор «Тихого Дона» в наше время служит своеобразным зеркалом, глядя в которое мы узнаём, а иногда и не узнаём самих себя.

Ни для кого не секрет, что в отношении к Шолохову в последние годы необыкновенно бурно, даже агрессивно утверждается точка зрения, противоположная той, которая была общепринятой в прежние времена. Если ранее, скажем так, Шолохов был в определённом смысле «наше всё» в литературе ХХ века, то теперь создаётся видимость, будто такого выдающегося художественного явления, как Шолохов, вовсе не было. Причём имеются в виду не скандальные попытки оспорить авторство Шолохова по отношению к «Тихому Дону». Даже неискушённому читателю нетрудно заметить, что многие критики сегодня, упоминая об авторе наиболее значительного русского романа ХХ века «Тихий Дон», ограничиваются лишь эмоциональными определениями, в большинстве же случаев вообще обходятся фигурой умолчания. Кажется, они не знают, как быть с Шолоховым в конструировании нового видения истории отечественной литературы. Достаточно обратить внимание на то, что его имя, как правило, отсутствует в рассуждениях исследователей, выстраивающих на материале послеоктябрьской русской литературы типологические схемы нового образца. Автор «Тихого Дона» во все эти конструкции не только не вписывается, он их разрушает. Идёт ли речь о проблеме художника и революции, или о художественной методологии, или о предвоенном десятилетии, которое единодушно классифицируется как период явного художественного упадка, — всюду Шолохов поперёк как будто очевидным и простым новомодным концепциям: и революция не загубила, а породила дарование и личность такого масштаба, и к социалистическому реализму его отношение было отнюдь не однозначно упрощённым, да и, как ни крути, именно в 1930-е годы создавалась наиболее сильная 4-я часть его «Тихого Дона». Именно из-за этой его неудобности о нём либо вообще не упоминается, либо его произведения скороговоркой насильно притягиваются к той или иной общности.

Косвенное подтверждение растерянности по отношению к писателю и его творческому наследию можно услышать из уст самих критиков. Так, Н.Иванова недавно призналась: «При всей высокой оценке “Тихого Дона” я предпочитаю о Шолохове... не писать... всерьёз говорить о Шолохове по многим причинам куда сложнее»2.

С Шолоховым подобная ситуация в истории литературной критики встречается не в первый раз. Ещё в начале 1940-х годов в разгар предвоенной дискуссии о только что завершённом «Тихом Доне» Б.Емельянов, отчаявшись понять, почему «самые непримиримые критики покорены художественной силой романа, но, придя в себя, обрушиваются на роман», высказал убеждение в том, что это противоречие есть результат «неслыханного банкротства критики»3. Эта оценка вполне обоснованно может быть произнесена и сегодня, только диапазон пространства, к которому её следует отнести, теперь стал неизмеримо шире. Речь следует вести о кризисе уже не только литературной науки, но и современного общественного сознания, утратившего в значительной мере чувство правды жизни.

Нельзя не подивиться тому, сколь похоже оценивались в 1930-е годы и трактуются уже в наше время, разумеется под иными идеологическими знаками, идеи и образы шолоховских произведений. Прежде всего это относится к Григорию Мелехову как центральному герою Шолохова, ибо в его судьбе, в его трагических поисках «правды, под крылом которой мог бы посогреться всякий»4, заложены ответы на многие вопросы, связанные не только с творчеством писателя, но и с историей нашего народа, с русской трагедией XX века.

Характерно, что нынешняя критика предпочитает не затрагивать суть концепции образа Григория Мелехова. А.Солженицын в своих скандальных писаниях о Шолохове имени Григория Мелехова даже не упоминал. Правда, весьма пространный раздел, посвящённый Мелехову, имеется в работе И.Мед- ведевой-Томашевской. Однако её суждения об этом образе столь примитивны, что их не осмеливаются комментировать даже самые неистовые приверженцы «дела», начатого этой протеже Солженицына. На одной из последних страниц её записок читаем о финале «Тихого Дона»: «Григорий. бежит, скрывается, становится одним из разбойников антисоветской банды Фомина и. наконец, утомившись скитаниями и “символически” бросив оружие в Дон, является как миленький на хутор Татарский. <.> стоило ли затевать такой серьёзный труд, каким является историческая хроника “Тихий Дон”, чтобы скатиться к такому слабенькому детективу? К такой мелодраме»5.

Тут приходится только руками развести. Этот пассаж свидетельствует об отсутствии у его автора элементарного эстетического чутья. Ибо за «слабенький детектив» и «мелодраму» выдаётся выстраданный героем и автором подлинно трагический финал эпопеи, который не может не потрясти эмоционально любого нормального читателя.

Какова же причина столь невнимательного отношения наших современников к образу Григория Мелехова? Думается, она лежит на поверхности. Сам тип личности, созданный Шолоховым как свидетельство «очарования человека», вряд ли вызовет их сочувствие, если погрузиться в сокровенные глубины его человеческой сущности. Ведь Григорий Мелехов — это персонаж, представляющий народную точку зрения на все явления жизни. Слово «народный» у нас и в советское время нередко произносилось всуе, сегодня же, кажется, вообще стало архаичным. Между тем секрет шолоховского героя в его народности, в самом точном и полном смысле этого слова. Именно в этой сфере сосредоточены истоки центральных открытий Шолохова как художника. Автор «Тихого Дона» ввёл в литературу никогда ранее в ней не бывавшего героя, благодаря чему, по точному заключению П.В.Палиевского, «с Шолоховым поднялась в литературу вся неразгаданная мощь народа... Она и до сих пор остаётся неразгаданной, а иногда вызывает раздражение: что это за тёмная масса, мешающая мне выразиться»6.

Учителю следует акцентировать внимание на мысли: в «Тихом Доне» обрела реальные художественные формы принципиально новая точка зрения на народную жизнь. В этом смысл главного открытия Шолохова. Мир народной жизни в изображении Шолохова предстал в виде особой системы бытия, которая с наибольшей полнотой отразила выработанные на протяжении веков качества и представления. Она распахнулась перед читателем как неисчерпаемая в своей разумности и красоте вселенная. Каждое, даже малейшее, её проявление обладает необыкновенной прелестью. Едва ли не всё разнообразие душевных движений, переливы психологических состояний, предельное напряжение и столь же предельная эмоциональная расслабленность человека, очарование рождающегося чувства, горечь и драма неразделённой любви — весь этот поистине необъятный в своём разнообразии сплав душевных проявлений человека нашёл своё отражение в романах М.А.Шолохова.

В этом проявлении мастерства писателя образно воплотилась одна из стержневых особенностей его художественного мира, сущность которой запечатлелась в предельно повышенном уровне чувственного восприятия автором бытия. Такое качество мироощущения не может быть достигнуто только усилиями ума, даже незаурядного. Для этого необходимы юношеская влюблённость и страсть по отношению к жизни, а кроме того, выдающиеся душевные, эмоциональные и даже физиологические (слух, зрение, обоняние) способности. По глубине и степени обладания даром восприятия жизни как чуда Шолохов был уникальным человеком и художником.

Разумеется, дело здесь не только в изобразительной силе и рельефности созданного писателем художественного мира. Ещё более значимо то, что он показал народную жизнь в неустанном внутреннем развитии. Мельчайшие элементы сюжета «Тихого Дона» передают драгоценные мгновения бесконечного, неостановимого движения судьбы человека и народа. Поток бытия в изображении Шолохова рождается во взаимодействии законов «мудроусмешливой жизни» с непрестанными усилиями конкретного персонажа в борьбе за существование. Это самобытное качество художественного мира писателя было отмечено ещё в предвоенные годы. В.Шкловский незадолго до войны в статье, посвящённой Шолохову, утверждал: «Вещь об изменении психологии классов пытались создать на пренебрежении к этой психологии, на пропуске её. Просто приехал трактор, повернул, срезал межу.

Столетиями изображали неподвижность крестьянской психологии. Не таланты, гении работали над этим, определяя величайшую косность мысли, включённой в медленный ритм смен времён года.
Шолохову удалось показать реального крестьянина-казака во всей сложности его семейных отношений, показать... в изменении психологии, коренном пересоздании всей системы»7 (здесь и далее выделено мною. — Ю.Д.).

Своей полнотой и всеохватностью запечатлённый в «Тихом Доне» мир народной жизни со всей очевидностью противостоял однозначности идеологических доктрин того времени, как, впрочем, и последующих периодов истории. Шолохов, конечно, отдавал себе отчёт в объективной оппозиционности своей эпопеи. Выступая перед московскими писателями в феврале 1933 года, он признал: «Первая и вторая книги “Тихого Дона” не являются правоверными... грешат по части основных истин. В четвёртой книге я, вероятно, таких дров наломаю, что вы ахнете и откажетесь от ваших лестных отзывов. Остаётся только одна книга, и я заранее взял твёрдую установку в этой книге всех героев искрошить и извести, так что читатель придёт в ужас»8.

Надо ли говорить о том, что предвидение писателя осуществилось в полной мере. Именно его позиция по части «основных истин» определила предмет неистовых полемических схваток. Вокруг шолоховских произведений на протяжении десятилетий кипела идеологическая борьба, в которой, с одной стороны, отстаивались, а с другой — решительно отвергались его основные идейно-художественные принципы. Впрочем, неправильным было бы употреблять в данном случае глаголы только в прошедшем времени. Ожесточённые споры вокруг имени и творчества Шолохова продолжаются и сегодня. Они, конечно, приобрели иные формы, но по сути своей, по методологическим основаниям и даже по требованию ограничить общение юных читателей с произведениями писателя в школе остаются теми же.

Вспомним, в предвоенные годы центральный образ «Тихого Дона» вызывал отчаянное неприятие ревностных защитников идеологических установок того времени, убеждённых в том, что такой человек, как Григорий, не имеет права на жизнь в условиях современной действительности. Критик В.Ермилов, например, незадолго до начала Великой Отечественной войны писал: «Нет любви для Григория, его любовь погибает, — нет для него жизни, и потому светит для него чёрное солнце. Мы не знаем более сильного образа опустошения, более жестокой кары художника своему герою. Чёрное солнце страшно, как смерть в пустыне»9. Нечто подобное можно было прочитать в книгах и статьях В.Кирпотина, И.Лежнева и многих других критиков.

Как ни странно, сегодня в немногочисленных работах, авторы которых всё же обращаются к герою «Тихого Дона», высказываются суждения, по своей сути непосредственно перекликающиеся с оценками 1930-х годов. В книге Ф.Кузнецова «“Тихий Дон”: судьба и правда великого романа» читаем: «В конечном счёте, “Тихий Дон” — роман о гибели Григория Мелехова. И в этом главный смысл романа.» И в другом месте: «У Шолохова была своя. мера отношения к Григорию Мелехову — как фигуре глубоко трагической и обречённой на гибель»10 (подчёркнуто мною. — Ю.Д.).
Мотивируется это заключение не логикой художественного произведения, а трагическими обстоятельствами 1920— 1930-х годов, которые акцентированы в такой степени, что представляются критику заполнившими всё жизненное пространство эпохи. Так, в одной из недавно вышедших монографий аналогичное суждение не только поддерживается, но и конкретизируется: «Гибель Григория неизбежна, что знаменует и смерть прежнего, старого тихого Дона. Возвращение Григория Мелехова домой к сыну — это окончательное прощание с героем. Герой приходит домой на смерть. Невозможно представить себе Григория Мелехова, участвующего в строительстве новой колхозной, неказачьей жизни»11.

Такие характеристики сегодня активно вторгаются и в практику преподавания творчества Шолохова в школе. Например, профессор Пермского педуниверситета Г.Ре- бель в своих методических рекомендациях по изучению «Тихого Дона» утверждает, что у Григория Мелехова «нет будущего. Финал шолоховской эпопеи открыт в неотвратимую для Григория Мелехова гибель»12.

Разумеется, позиции, разделённые семью десятилетиями, имеют не только общие черты, но и различия. Если прежде считалось, что ответственность за трагический финал жизни Григория Мелехова лежит на самом герое, который якобы по своей воле стал «отщепенцем», то теперь нас убеждают в том, что судьба шолоховского героя — это исключительно трагедия раздавленного жерновами истории человека с выжженной до тла душой, а главный смысл финала эпопеи в том, как «послереволюционная жизнь выталкивала Григория Мелехова за свои пределы — на уничтожение». Как бы там ни было, но в обоих случаях Григорию Мелехову, по убеждению критиков, нет места в послеоктябрьской действительности.
Юного читателя не может не удивить категоричность такого рода суждений, утверждающих неизбежность гибельного финала судьбы центрального шолоховского героя.

В самом деле, как эти утверждения соотносятся с текстом романа? Ведь в «Тихом Доне» нет изображения смерти Григория Мелехова. Значит, речь идёт о додумывании исследователями жизненного пути персонажа за пределами сюжета романа. Что лежит в основе такого додумывания? На какие представления и принципы опираются их авторы? Ясно, что во всяком случае не на художественную логику произведения. Скорее всего, эти представления имеют явно выраженный социально-политический смысл. И дело не только в том, что в романе нет прямого изображения гибели Григория. Напротив, в финале «Тихого Дона» есть целый ряд деталей, дающих возможность надеяться на понимание трагической сущности его судьбы со стороны будущего. Особенно значимо сообщение о реакции на встречу с Григорием его сына Мишатки: «Он узнал в этом бородатом и страшном на вид человеке отца». Поскольку в финале романа сконцентрированы силовые художественные линии всего предшествующего повествования, каждое слово в этом предложении обладает многозначным смыслом. Словосочетание «узнал... отца» помимо прямого, поверхностного значения, синонимичного значению «разглядел и опознал в толпе людей отца», имеет и другой, более глубокий смысл: осознал, постиг не умом, но сердцем горькую долю этого только внешне, «на вид» страшного человека — своего отца.

Думается, что и одна и другая точки зрения в одинаковой мере упрощают сущность конфликта «Тихого Дона», примити- визируют смысл судьбы Григория Мелехова, сглаживают общечеловеческий, нравственно-философский смысл эпопеи. Напрасными оказываются в таких трактовках «блукания» шолоховского героя в поисках всеобщей правды, ибо они в любом случае представляются бессильными и бессмысленными в противоборстве с действительностью.

Подобные суждения противоречат не только логике развития художественного образа, но и народному восприятию его сущности. Вспомним, как читатели «Тихого Дона» обращались к его автору в 1930-е годы с просьбой сохранить герою жизнь, а во время Великой Отечественной войны многие искренне интересовались, где в настоящее время находится Григорий Пантелеевич Мелехов, в каком колхозе работает или в какой части сражается с фашистами.

Известно, что и сам Шолохов, говоря о Григории, подчёркивал, что в его судьбе запечатлены обстоятельства жизни многих из донских казаков, в том числе и тех, кто принял советскую власть и наладил свою жизнь в новых условиях. Так, в 1951 году, находясь в Болгарии, он заявил, что «советская власть вывела людей типа Григория из тупика, в каком они оказались. Некоторые из них избрали окончательный разрыв с советской действительностью, большинство же сблизились с советской властью».

В текущем году особенно много, по понятным причинам, говорится о русской революции 1917 года. Пересматривая события столетней давности, многие комментаторы едва ли не в один голос заявляют, что в нашем обществе до сих пор слышны отголоски Гражданской войны. Но ведь Шолохов ещё при жизни, в 1970-е годы, как о том свидетельствовал его сын М.М.Шолохов, констатировал, что «Гражданская война у нас всё ещё не закончилась». Писатель утверждал это с горечью, более чем кто-либо другой понимая, что такая война гибельна для народа. Между тем всем своим творчеством он утверждал необходимость общенационального единения.

Сегодня мы вынуждены признать, что долгое время наши представления о шолоховских героях были упрощёнными и однозначными. Так, внедряемый в сознание нескольких поколений советских людей классовый критерий, превратившийся в вульгарно-социологическую догму, затруднял осмысление содержания «Поднятой целины». Это приводило к обеднённому пониманию социально-исторической и нравственно-философской сущности позиции её автора. До сих пор считается, например, само собой разумеющейся тождественность суждений героев-коммунистов в романе и взглядов Шолохова на коллективизацию. Исходной точкой в формировании такого представления служит признание самого автора в финале произведения: «Вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову...» Между тем Давыдов и Нагульнов дороги Шолохову не как воплощение человеческого совершенства, но как живые люди, в драматических изломах судеб которых запечатлелись противоречия и аномалии общественного развития. Следует подчеркнуть, что Шолохов не упростил свою задачу, он не изобразил эти деформации в характерах людей, лишённых ярко выраженного личностного начала. Напротив, герои Шолохова — самобытные, незаурядные личности: тем рельефнее выявляются в романе переплетения линий добра и зла в их характерах, тем выпуклее предстаёт перед читателем драматизм борьбы в условиях формирования нового общества.

Такой взгляд на героев «Поднятой целины» оказался совершенно неприемлемым для оппонентов Шолохова, которые, пользуясь судебно-правовой терминологией, определили Давыдова и Нагульнова чуть ли не преступниками. Ярче всех такую позицию выразил А.Солженицын. Он рассказал в одной из своих статей о том, что в 1950-е годы, когда Шолохов завершал работу над 2-й книгой романа, в московской окололитературной среде распространялись слухи, будто бы финал произведения предполагался таким: Нагульнов закончит жизнь самоубийством, а Давыдов — в тюремной камере. При этом у Солженицына вырвалась фраза, во многом характеризующая его отношение к человеку вообще: «Хорошая бы ему (Нагульнову. — Ю.Д.) дорога, и обоим вполне назидательный конец»13. То есть, по логике Солженицына, главные герои «Поднятой целины» — преступники, не заслуживающие сочувствия читателя.

Трудно подыскать более веский аргумент, чем это признание Солженицына, в доказательство глубокого суждения П.В.Па- лиевского: «Беда в том, что Солженицын так же понимает красных, как, скажем, Николай Островский белых. А Шолохов одинаково понимает и красных, и белых, и ещё выше — идущую через них историческую дорогу народа»14.

В самом деле, читая роман Шолохова сегодня, мы, может быть, невольно, чувствуем, что нам всех его героев жалко: и Якова Лукича, и Давыдова с Нагульновым, и даже Половцева. Шолохов вынуждает читателя задуматься и понять любого человека, поставленного судьбой в определённые обстоятельства.

Вдумчивого читателя в творчестве Шолохова всегда привлекала отчаянно смелая правдивость. Это правдивость особого рода. Современники писателя, особенно в предвоенное десятилетие, хорошо понимали, что высшие истины, воплотившиеся в романе, реально гарантированы всей жизнью его автора. Шолохов подтверждал справедливость этого народного представления своими действиями и поступками, которые и сегодня, на более чем восьмидесятилетнем временном расстоянии, не могут не поразить своим бесстрашием.

Достаточно напомнить письмо Шолохова Сталину от 4 апреля 1933 года, в котором он рассказал о творимых представителями власти злодеяниях по отношению к крестьянам- казакам. Своим содержанием это послание поражает не менее правдивого художественного произведения. Достаточно небольшого фрагмента, чтобы напомнить о тех зверствах, которые описывались Шолоховым: «О работе уполномоченного или секретаря ячейки Шарапов (уполномоченный крайкома ВКП(б). — Ю.Д.) судил не только по количеству найденного хлеба, но и по числу семей, выкинутых из домов, по числу раскрытых при обысках крыш и разваленных печей. “Детишек ему стало жалко выкидывать на мороз! Расслюнявился! Кулацкая жалость его одолела! Пусть как щенки пищат и дохнут, но саботаж мы сломим!” — распекал на бюро РК Шарапов секретаря ячейки...
Было официально и строжайше воспрещено остальным колхозникам пускать в свои дома ночевать или греться выселенных. Им надлежало жить в сараях, в погребах, на улицах, в садах...

Я видел такое, чего нельзя забыть до смерти: в хуторе Волоховском Лебяженского колхоза, ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над про- улками»15.

Шолохов рассказал Сталину о творившейся на Дону вакханалии с такой степенью правды, на которую вряд ли кто другой в то время мог отважиться. Во всяком случае, для литературной среды это выступление Шолохова было беспримерным. Нельзя не признать, что в то время никто из писателей — от М.Горького и А.Толстого до А.Пла- тонова, не говоря уж об А.Ахматовой, О.Мандельштаме, Б.Пастернаке, — не осмелился высказать непосредственно Генсеку той правды о положении в деревне, какую выразил Шолохов. В этой констатации, разумеется, нет оснований для упрёка — у каждого из названных художников были свои причины для молчания. Но не должно быть оснований и для того, чтобы забыть или замолчать величие и значимость совершённого Шолоховым гражданского и личностного, чисто человеческого подвига.

В этом смысле всё же есть необходимость сказать и о причинах для молчания о народных страданиях со стороны не только литературной общественности, но и значительной части отечественной интеллигенции в 1930-е годы. Эти причины были, разумеется, разными. Но в их основе было и нечто общее. Что же? В воспоминаниях Л.Я.Гинзбург, известного литературоведа, человека из поколения Шолохова, но из другой социальной среды, есть интересное свидетельство на сей счёт. Она вспоминает, что до них о голоде «доходили неясные, подавленные слухи. Мы ни за что не отвечали и ничем не могли помочь; в наше поле это не вошло. Поэтому мы были равнодушны и занимались тем, что нас касается. На этот факт не было установки, как не было установки на факт коллективизации (тоже подавленные слухи), на аресты, пока они совершались в другой среде и ещё не стали опасностью для пласта, к которому принадлежали равнодушные»16. Жизненная, да и творческая позиции Шолохова были прямо противоположными. Несмотря на то что и для него «на этот факт не было установки», он не мог быть равнодушным и считал, что отвечает за всё.

Скажут: но то были 1930-е годы, а в последние десятилетия своей жизни Шолохов существенно изменился. Между тем и в 1970-е годы для честного литератора достаточно было даже непродолжительного, но искреннего, задушевного общения с Шолоховым, чтобы «открыть» в нём не только «очарование человека, но и глубокий ум мудреца». Так произошло с В.М.Шукшиным, который после встречи с писателем признался: «Шолохов для меня — открытие. Каким я его увидел при личной встрече? Очень глубоким, мудрым, простым. Он заразил меня своим образом жизни. Этот мудрец сидит у себя в Вёшенской, сидит и думает, далёкий от света столичной жизни»17.

Это признание В.Шукшина совершенно лишено примет воздействия чьей-либо посторонней воли. В нём запечатлелась идущая из самых глубин внутреннего мира художника искренность, которая стала выражением сокровенных чувств многих соотечественников, связывавших и во второй половине ХХ века с именем Шолохова возможность получения ответов на извечные вопросы бытия. Вот лишь одно весьма выразительное тому свидетельство, поведанное писателем В.Лихоносовым, который в студенческие годы, в конце 1950-х годов, осуществил свою давнюю мечту — побывал у Шолохова в Вёшенской: «Я конечно же думал, что, допуская посетителей, Шолохов беседует с ними целыми часами. А мне бы хоть поглядеть на него. Я прошёл по дорожке к высокому крыльцу. Шолохов как будто ждал дорогого гостя — стоял наверху и курил. Но его взгляд почему-то был строг.

— Что скажешь? С чем пришёл?
Я что-то пробормотал о том, что я студент, еду с Московского международного фестиваля, соскочил вот в Миллерово с поезда, захотелось поглядеть, где жил Григорий Мелехов.
Шолохова это нисколько не тронуло.
— Чей ты сын?
— Мать малограмотная, отец погиб на фронте.
— Тебе, наверно, денег надо? Промотался на фестивале? С матери, наверно, последнюю копейку тянешь?
Я молчал, подкошенный. Боже мой! — читал “Тихий Дон”, “Поднятую целину” и самого главного не ухватил. Он и должен быть таким прямым и суровым, ведь он описал трагедию величайших событий, он видел страдания на фронте, у него Григорий поднимает глаза на чёрное солнце! А я перед ним в этих узких брючках.
И он сказал то, что сказал бы каждый крестьянин родному сыну или соседскому мальчику.
— Матери помогать надо, а потом поездишь и писателей посмотришь. Она огород у тебя поливает, а ты на фестивале. Мать беречь! И учись. Заканчивай институт. и поезжай в кубанскую станицу, да не сбегай, учи детишек. Понял, сынок?
Теперь, когда его уже нет, я почти со слезами вспоминаю эту короткую встречу»18.

При изучении творчества Михаила Александровича Шолохова учитель не может не учитывать, что на протяжении большей части ХХ века его «Тихий Дон» и «Поднятая целина» находились в эпицентре общественного сознания, вызывая порой яростные споры. Однако при всей остроте идеологических схваток по поводу толкования тех или иных образов и мотивов художественная мощь романов писателя позволяла примирять бескомпромисных оппонентов. Воздействие произведений Шолохова было столь значительным, что оно способно было сглаживать самые категоричные идеологические убеждения. Они и сегодня остаются не только значительнейшими фактами литературной истории, но и злободневными книгами.

Сама личность и судьба М.А.Шолохова обладают глубочайшим смыслом, значение
которого не ограничено пределами современности, а устремлено в будущее. Писатель всё ярче высвечивается не только как летописец революционной эпохи, но и как пророк.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 ЗЯБЛИКОВ А.В. Условия выживания школьного курса словесности // Литература в школе. — 2008. — № 6. — С. 2—3.
2 ИВАНОВА Н. В школе надо читать шедевры // Литература. — 2009. — № 10. — С. 8.
3 ЕМЕЛЬЯНОВ Б. О «Тихом Доне» и его критиках // Литературный критик. — 1940. — № 11—12.
4 ШОЛОХОВ М.А. Тихий Дон // Шолохов М.А. — Собр. соч.: В 8 т. — М.: Художественная литература, 1985. — Т. 3. — С. 168.
5 Стремя «Тихого Дона» (Загадки романа). — Париж: Имка-Пресс, 1974. — С. 147.
6 ПАЛИЕВСКИЙ П.В. И вот берег. // Па- лиевский П.В. Шолохов и Булгаков. — М.: Наследие, 1993. — С. 43.
7 ШКЛОВСКИЙ В.Б. О Шолохове // ГЛМ, ф. 211, оп. 10/71, л. 3.
8 «За спиной Шолохова гудит Дон». Стенограмма обмена мнениями на творческом вечере Шолохова по его произведению «Тихий Дон» // Мир Шолохова. — 2015. — № 1 (3). — С. 102—103.
9 ЕРМИЛОВ В. О «Тихом Доне» и о трагедии // Литературная газета. — 1940. — августа. — С. 3.
10 КУЗНЕЦОВ Ф.Ф. «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа. — М.: ИМЛИ РАН, 2005. — С. 816.
11 ПОЛЬ Д.В. Универсальные образы и мотивы в русской реалистической прозе ХХ века (художественный опыт М.А.Шо- лохова). — М., 2008. — С. 237—238.
12 РЕБЕЛЬ Г. Уроки Шолохова // Литература. — 2009. — № 10. — С. 34—39.
13 СОЛЖЕНИЦЫН А.И. По донскому разбору // Загадки и тайны «Тихого Дона». —  Самара, 1996. — С. 108.
14 ПАЛИЕВСКИЙ П.В. И вот берег. // Палиевский П.В. Шолохов и Булгаков. — М.: Наследие, 1999. — С. 47.
15 Писатель и вождь. Переписка М.А.Шолохова с И.В.Сталиным 1931—1950. Сборник документов из личного архива И.В.Сталина // Сост. Ю.Мурин. —
М., 1997. — С. 45—48.
16 ГИНЗБУРГ Л.Я. «И заодно с правопорядком.» // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. — Рига, 1988. — С. 220—221.
17 ШУКШИН В. Вопросы самому себе. — М., 1981. — С. 235—236.
18 ЛИХОНОСОВ В.И. Шолоховская наука // Лихоносов В.И. Волшебные дни: Статьи, очерки, интервью. — Краснодар, 1988.

ДВОРЯШИН Юрий Александрович
доктор филологических наук, научный сотрудник ИМЛИ имени М.Горького