Кречетова Анна. Юрий Олеша о «чувствах добрых» - и не очень

Юрий Олеша - кто он?

С одной стороны, успешный писатель, не обделенный ни талантом, ни славой, с другой - человек, безусловно, трагической судьбы. Потомок старинного рода, считавший родным языком польский, - как ни удивительно, остался в послереволюционной России, вдали от родных.
Какие загадки таит его творчество, и что нового мы можем сегодня о нем?

1. 

Хочу уничтожить в себе мелкие чувства.
Если я не могу быть инженером стихий, то я могу быть инженером человеческого материала. Это звучит громко? Пусть.
Громко я кричу: Да здравствует реконструкция человеческого материала, всеобъемлющая инженерия I нового мира!

(Олеша Ю. К. Человеческий материал (1928))

К юбилею Юрия Карловича Олеши захотелось посмотреть - что интересного и действительно значимого с точки зрения сегодняшнего дня было сказано о нем литературоведами? Обычно, составив определенное мнение о художнике, уже не надеешься в работах исследователей найти такое, что может по-настоящему удивить или вообще вызвать какие-то эмоции, желание возразить или одобрить - скорее мы принимаем изложенное в статьях как некую данность, информацию к размышлению.
Отсюда - вполне закономерный вопрос о реальной значимости для среднего читателя литературоведческих изысканий вообще - иными словами 4 «нужны ли мы нам...». Хотя - ну, конечно, мастерство, язык и стиль, предшественники, последователи - все это мы обязательно найдем в статьях критиков, историков литерату
ры. Но, к счастью, вдруг встречаешь и то, что невольно приковывает внимание, вызывает немедленный живой интерес, а то и в корне меняет представление о самом художнике слова.
Что касается Ю. К. Олеши, то о нем именно таких работ множество - и авторы их хорошо известны. Я же для себя открыла необычайно интересные исследования Ирины Григорьевны Панченко...

2.
Становление Олеши-писателя - как оно происходило? Где искать истоки этого столь яркого таланта? Отметим, что попытки проследить начало формирования писательского мастерства Олеши, несомненно, предпринимались, и не раз.
Но Ирина Панченко совершенно справедливо замечает, что в работах советских исследователей как бы по умолчанию было принято начинать отсчет творческой биографии этого автора с периода его сотрудничества в известной газете «Гудок». При этом за пределами внимания исследователей оставались ранние произведения Олеши, а ведь он уже в пятнадцать лет - автор солидной объемистой тетради стихов, которая была подарена молодым литератором своему преподавателю и, к счастью, дошла до наших дней.
Да, надо согласиться, что именно в те годы, в стенах одесской Ришельевской гимназии и происходило формирование будущего художника слова:

На небе догорели янтари,
И вечер лег на синие панели.
От сумерек, от гаснущей зари
Здесь все тона изящной акварели...

(Олеша Ю.К. Бульвар (1917))

«Золотой медалист, эрудит, увлекающийся историей и латынью, Олеша стал одной из центральных фигур молодежных литературных кружков "Зеленая лампа", "Коллектив поэтов"»,- пишет Панченко.

...В трюмо повторенный, весь в белом
Сиятельный кавалергард.
Сукно запачканное мелом,
Зеленое рябит от карт.
«Здорово, Герман!» -
Он поклона Не замечает.Подошел
И профилем Наполеона
Склонился и глядит на стол. Столпились.
Кто-то звякнул шпорой, Облокотившись на сукно,
И оглянулся тот, который В бокалы наливал вино.
Почудилась улыбки прелесть И плечи в бантах, взгляд - и вдруг
Чепец, трясущаяся челюсть И вены исхудалых рук...

(Олеша Ю.К. Пиковая дама (1918))

В это время Олеша - отнюдь не бунтарь, рвущий все связи с литературой прежних времен. Наоборот, он идет вслед за классиками, и, в частности, в некоторых ранних произведениях - «Пиковая дама», «Каменный гость» - напрямую обращается к Пушкину.

Моя душа - последний атом
Твоей души. Ты юн, как я,
Как Фауст мудр. В плаще крылатом,
В смешном цилиндре - тень твоя.
О, смуглый мальчик!
Прост и славен
Взор поднятый от школьных книг
И вот дряхлеющий Державин
Склонил напудренный парик.
В степи, где плугом путь воловий
Чертила скифская рука,
Звенела в песнях южной крови
Твоя славянская тоска.
А здесь, над морем-ли, за кофе-ль,
Где грек считает янтари -
Мне чудится арапский профиль
На фоне розовой зари.
Когда я в бесконечной муке
Согреть слезами не могу
Твои слабеющие руки
На окровавленном снегу.

(Олеша Ю. К. «Моя душа - последний атом твоей души»
(1918))

И, обратим внимание, примерно к этому же времени относится стихотворение Олеши «В цирке». В нем намечена линия судьбы девушки из цирка, впоследствии получившая развитие и трансформацию в романе «Три толстяка»:

Как ей идет зеленое трико!
Она стройна, изящна, светлокудра...
Allez! Галоп! -
Все высчитано мудро,
И белый круг ей разорвать легко... <...>
А вот и рыжий в клетчатом
кафтане -
Его лицо пестро, как винегрет.
Как он острить, бедняга, не устанет...
«Ей, кажется, всего
семнадцать лет» -
И в ложе тип решил уже заранье
Поехать с ней в отдельный кабинет...

(Олеша Ю. К. «В цирке»)

3.
Через год, обучаясь на юридическом факультете университета, Олеша полон самых смелых планов на будущее. Его ближайшее окружение - Валентин Катаев, Эдуард Багрицкий, Илья Ильф... Все эти начинающие авторы дерзки, молоды, полны надежд и безоговорочно верят в свою счастливую литературную судьбу. Рассматривать Олешу отдельно, в отрыве от этой яркой плеяды литераторов, было бы, разумеется, непродуктивно. Как представляется, именно в это время в ней и начинаются те поиски стиля, выработка новаторских приемов построения текста, которые эти авторы впоследствии используют одновременно.

...Но вот и Москва, здание в Вознесенском переулке, где когда-то размещалась редакция либеральной газеты «Русские ведомости» (закрытой большевиками в 1918 году). Теперь здесь расположилась газета «Гудок», здесь же проживает часть ее сотрудников (некоторые реалии эпохи становления советской журналистики увековечены в романе «Двенадцать стульев», в частности, в описании «общежития имени монаха Бертольда Шварца»). Здесь молодой автор, начав свой журналистский путь в должности заклеивателя почтовых конвертов, вскоре (и вполне предсказуемо, как мы теперь понимаем) раскрывается как весьма талантливый фельетонист.
Об этой эпохе в жизни Олеши подробно рассказано в книге М. О. Чудаковой, которая, не споря с веком (что было бы довольно бессмысленно), так же, как и многие, не выходила за рамки стандартной в то время биографии писателя. И вот, как сам он вспоминал то время (цитата из книги Мариэтты Чудаковой «Мастерство Юрия Олеши» (1972)):

«Фельетон, как мне теперь кажется, был сделан неплохо.
- Как его подписать? - спросил я моих товарищей по отделу.— А? Как вы думаете? Надо подписать как- то интересно и чтобы в псевдониме был производственный оттенок... Помогите.
- Подпиши "Зубило",— сказал Григорьевич, один из сотрудников, толстый и симпатичный.
- Ну, что ж,- согласился я,- это неплохо. Подпишу "Зубило" (Олеша Ю.К. "Ни дня без строчки")».

Зубило оказался интересен и весьма популярен у читателей. Ему подражали, у него учились и даже, как отмечают многие исследователи, появились лже-Зубилы, выдававшие свои произведения за фельетоны Олеши.

В это время молодой автор дружит с Михаилом Булгаковым, Ильей Ильфом и Евгением Петровым, увлеченно читает Грина, а также и новых западных писателей. Фельетоны «Гудка», по мнению И. Г. Панченко, стали уже проявлением его практически сложившегося дарования. М. О. Чудакова пишет о соревновательности как важном факторе развития мастерства каждого из представителей этого замечательного литературного созвездия 1920-х годов. Олеша, отмечает она, нередко тянулся за теми, кто раньше него пришел в литературу. Панченко, в свою очередь, убеждена, что как раз именно от Олеши исходили многие новаторские идеи, именно у него в это время учились многие. Сейчас, конечно, вполне очевидно, что справедливы обе точки зрения. Этот сложившийся круг авторов кипел энергией, он был настолько интеллектуально насыщенным, что проследить историю взаимовлияний и взаимообогащений внутри этой творческой лаборатории можно было бы, вероятно, лишь изнутри. Несомненно одно - многие художественные приемы и литературные идеи совместно горячо обсуждались, многое обкатывалось и выносилось на рассмотрение внутри кружка, авторы обменивались и щедро делились темами, идеями, сюжетами. Все это бурлило, кипело и в результате дало нам немеркнущие шедевры литературы 1920-х годов.

4.
В некоторых работах об Олеше находим указание на один из интересных и значимых источников творческого метода Ю. Олеши (в частности, статья «Европеец в русской литературе: нерусский писатель Юрий Олеша» С. Белякова). Отметим, что до перестройки (по понятным причинам) часто умалчивали о связях российских художников с традициями французского натурализма. Подчеркнем, что натурализм и вообще очень мало изучался у нас, и это безусловный минус отечественному литературоведению. (Здесь имеется в виду натурализм как способ позитивистского исследования реальности, а не изображение обнаженных тел). Согласимся, связи Олеши с писателями-натуралистами, действительно, очень многое объясняют - и само начало «Зависти», и внимание этого художника к телу вообще, к красоте и уродству, любование совершенной физической формой и негодование от вида ее искажений.

Отметим, что иногда можно найти и указания на некоторые высказывания писателя о «русскости», как о вторичности, провинциальности и даже мещанской сути какого-то явления. Но можно вспомнить, в какое время творил Олеша - 1920—1950-е годы. Время бурное, когда в России снова (и уже в который раз) «все переворотилось и только укладывалось».
Человек, считавший родным языком польский, конечно, не мог бы избежать влияния столь мощных и значимых политических веяний, как влияние европейской культуры вообще или, например, католичества и западничества в широком смысле.

Но было бы, конечно, не очень справедливо сравнивать ту же итальянскую литературу с российской - временная разница явлений весьма значительна. Надо ли удивляться, что Олеша называл русскую прозу «гимназией» сравнительно с европейской? Очевидно, что пусть наша литература и молодая - но, как это ни удивительно, она во многом все- таки превзошла западную - взять того же Льва Толстого. Это прекрасный пример, когда молодая культура оказывается оригинальнее и смелее культуры предшествующей. Очевидно, употребленное Олешей «гимназия» - не значит «плохо» - это, вероятно, значит - «и сколько всего еще впереди».

5.
Для самого Олеши важнейшим творческим итогом 1920-х стали, разумеется, «Три толстяка» и «Зависть». Но вот здесь-то и начались сложности. Если Зубило был тепло принят и любим читателями, то вот «Зависть», несмотря на несомненный грандиозный успех, вызвала неоднозначные оценки.

Разборы литературных произведений на заводских комсомольских собраниях, товарищеские суды, выговоры, выносимые авторам - именно такие приемы жесткого усреднения интеллектуального уровня общества в те годы становились все более популярны. Карательное литературоведение в лице рапповской (РАПП - Российская ассоциация пролетарских писателей. Образована в 1925 году на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей.) критики увлеченно делало черное дело. Разумеется, не избежали участи подобных обсуждений и произведения Олеши.

«Литературная газета» от 5 ноября 1930 года сообщила, что рабочие московского завода «Красный пролетарий» взяли шефство над группой писателей (А. Жаровым, А. Безыменским, Дж. Алтаузеном, Г. Никифоровым, В. Катаевым, Ю. Олешей, И. Уткиным), чтобы «приблизить их творчество непосредственно к цеху», призывая их «немедленно включиться в жизнь завода», «в борьбу за выполнение пятилетки в четыре года». (Панченко И. Г. «Эссе о Юрии Олеше и его современниках» (2018)).
Как пишет Панченко, литератор «смиреннопослушно реагировал на «пролетарскую критику» так, как от него ждали: «Необходимость перестройки мне ясна»»,- отвечал он, а сам в то же время работал над трагическими произведениями.

В жизни Юрия Олеши (в отличие от того же Ильфа или Мейерхольда, который, кстати отметим, выступал с довольно резкой критикой пьесы Олеши «Заговор чувств»), 1920— 1930-е годы не оказались последними. Популярность автора «Зависти» была по-прежнему весьма велика, он оставался журналистом, но писал не слишком оригинальные, проходные статьи, и его голос, по сути, ничем уже не выделялся из общего хора представителей массовой советской литературы.
«Приветствуем писателя Олешу. Он не бросает свое зубило»,- так обращались в редакцию рабочие депо станции Саратов Рязано-Уральской железной дороги (опубликовано в «Литературной газете» 23 июля 1932 года).

Но печальные последствия этой катастрофической тенденции ко всеобщему усреднению, разумеется, вскоре наступили и для этого художника. Олеша, как известно, выбрал свой и далеко не новый способ бегства от трагической реальности. Результат - отсутствие завершенных работ, отсутствие сколько-нибудь значительных достижений вообще, депрессия и тот самый распад прекрасной человеческой личности, об опасности которого он предостерегал в романе «Зависть».
Отметим, что наряду с чудесной, высокохудожественной прозой у автора «Трех толстяков» действительно иногда встречаются и страницы, весьма напоминающие обычный советский официоз.

Как сам писатель переживал свой творческий упадок, какие надежды связывал с судьбой своего литературного наследия?

Олеша, несомненно, хорошо знал и понимал, что читать и ценить его прежде всего будут в России. Ведь даже лучший перевод никогда не сможет передать яркость и смелость метафор, сам полет мысли автора, неповторимость и красочность его художественных образов. Никак не хотелось бы видеть в этом замечательном художнике человека, который, отдав России лучшее - жизнь и талант, внутренне не принимал эту страну, эту трудную и многострадальную землю, творя столь удивительную прозу на чужом для себя языке.

Что там грозные крики
О чужих пепелищах —
Никнут бледные лики
Исхудалых и нищих...
И расскажем мы внукам
Через годы лихие,
Как ходила по мукам
Вся в лохмотьях Россия

(Олеша Ю. К. «По мукам»)

Ну, а надежду на то, что в душе художника гармония оставалась жива и не была заслонена ничем иным, дает нам само его творчество - в частности, прекрасная сказка о человеческом сердце - вместо железного или волчьего. Эту надежду питает и все содержание его произведений, важнейшая составляющая которого - согласно известной нашей традиции «чувства добрые» - не зависть, ненависть или злость, а любовь, нежность, сострадание, гуманизм и восхищение красотой нашей общей планеты - такой небольшой и такой прекрасной.

Анна Валерьевна Кречетова, кандидат филологических наук