Ширина Е. А. Образ природы как ключ к осмыслению войны и мира в романе-эпопее М. Шолохова «Тихий дон»

Аннотация. В статье рассматривается роль пейзажа в шолоховском художественном осмыслении истории в романе-эпопее «Тихий Дон» (в воссоздании полотна мирной казачьей жизни, оценке событий Первой мировой и Гражданской войн, вёшенского восстания).
Ключевые слова: «Тихий Дон», образ природы, роман-эпопея, функции пейзажа, авторская концепция истории.

Abstract. The article examines the role of landscape in Sholokhovs artistic interpretation of the history in the epic novel “And Quiet Flows the Don" (in recreation of peaceful Cossack life and evaluation of the events of the First World War, Civil War and Vyoshenskaya uprising).
Keywords: “Quiet Flows the Don", image of nature, epic novel, landscape features, author’s concept of history.

Дом М.А.Шолохова стоит на крутом берегу реки, давшей название роману «Тихий Дон». С пространством исторической области войска Донского связаны вся жизнь и творчество писателя, и вне этой связи с казачеством, вне сыновней близости автора эпопеи к родной степи и Дону едва ли возможно понять его наследие. Однако простая констатация факта (автор писал о том, что видел, хорошо знал и любил) никак не проясняет тех глубоких смыслов, которые таит в себе шолоховский образ природы. Совокупный образ природы в романе-эпопее М.А.Шолохова как сложно организованное единство включает пейзажи (развёрнутые описания открытых пространств), «портреты» отдельных объектов животного и растительного мира, сравнения человека и истории с предметами и процессами, протекающими в природе, суждения автора и персонажей, их чувства и действия по отношению к окружающей среде. Показательно, несомненно, то, что в «Тихом Доне» около двухсот пейзажей, которые составляют, по подсчётам Б.Косановича, девятую часть текста1.

«Вездесущность» природы — отражение авторского представления о всеобщей взаимосвязанности явлений и предметов в истории, природе, социуме. Т.Я.Гринфельд писала: «...природа у Шолохова выступает как вездесущая материя, вписанная во все слои повествования»2. На особую функцию естественно-природного начала в шолоховских произведениях, исходящую из философской установки о том, что природа — «это материальная и духовная первооснова бытия, субстанция, сосредоточившая в себе качества животворящего мира», указывал Ю.А.Дворяшин3.

Образ природы как вездесущий персонаж появляется в рамочных элементах композиции — названии и эпиграфах — и во всех ключевых точках сюжета. Наиболее многозначен начальный пейзаж. Первые фразы романа-эпопеи вроде бы чисто информативные: «Мелеховский двор — на самом краю хутора.»4 (1, 11). Но каждое слово в них, по замечанию В.Кожинова, связано с образом Григория Мелехова: «В “образе” мелеховского двора проступает образ самого героя — его вольность и устремлённость за пределы отлаженного быта, его ощущение неограниченности бытия»5. Автор задаёт бытийный масштаб художественной реальности, вписывая дом в мир, соотнося мелеховский двор со всеми сторонами света: с севера — Дон, с востока — Гетманский шлях и степь, с юга — гора, а улица, ведущая в центр хутора, — с западной стороны. Так в одной пейзажной картине соединяется несколько значений — несомненно узнаваемый поэтический местный колорит, особенность положения мелехов- ского двора («на краю хутора») связана с судьбой главного героя, открытость куреня на все стороны света говорит о масштабе повествования, близость главной военно-исторической дороги — Гетманского шляха — намекает на сложность исторического конфликта между Доном и Советской Россией.

Если начальный пейзаж «Тихого Дона» — экспозиция основных сюжетных линий, то в финальной картине авторское видение жизни как трагедии, «оплакивание родства», идея преодоления смуты через смирение: «Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына... Это было всё, что осталось у него в жизни, что пока ещё роднило его с землёй и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром» (4, 463).

Разговор о пейзаже и других формах присутствия природы в «Тихом Доне» может быть темой двух занятий (одного урока недостаточно), а можно из урока в урок последовательно прибегать к анализу пейзажа, ведя речь как о мирной казачьей жизни, так и о войне, о воссоздании народного характера и пути Григория Мелехова, его поисках правды, эмоциональном состоянии персонажей. Выходя на проблемы жанра, композиции, средств выражения авторской позиции в эпическом произведении, классических традиций, приёмов типизации и психологизма, стоит прокомментировать эпические параллели и контрасты, пейзажи-предзнаменования, символико-психологические картины, портретные детали, высказывания персонажей о родной земле. Не менее важно то, что изображение природы показательно для выяснения особенностей творческого мышления автора, его стиля. В данной статье мы предлагаем материал к одному из возможных приёмов анализа исторической линии романа-эпопеи «Тихий Дон» сквозь призму образа природы.

В романе-эпопее пейзаж полифункционален, но всё-таки основное его назначение, по Гегелю, поддерживать действие пафоса. «Там, где мир пребывает в состоянии великого и бескомпромиссного социального переворота, как раз этот, “традиционно-эпический”, элемент зачастую оказывается наиболее надёжной опорой для писателя, желающего выразить трагедию и борьбу целого народа», — верно отмечал Д.Затонский6.

«Тихий Дон» объективно сопоставим с «Войной и миром». В этих произведениях близки проблематика, объект изображения, масштаб осмысления событий, место и время действия, многогеройность, наличие эпического героя, жанрово-родовой синтез. Главное отличие кроется в пафосе (доминирующее героическое начало у Толстого связано с тем, что в Отечественной войне 1812 года побеждает сплотившийся народ; трагическое начало у Шолохова формируется авторской оценкой Гражданской войны как братоубийственной).

Эпопею Шолохова, как и эпопею Толстого, организует противопоставление двух состояний М1РА — война и мир. В центре задуманного писателем в 1925 году романа о казачестве в революции стояла «мысль народная», которая сохранила своё значение в более широко развёрнутом полотне, завершённом в 1940 году.
Представление о народной жизни формируется изображением мирного Дона в первой книге романа-эпопеи. Довоенная жизнь гармонизирована (критика в конце 1920-х годов не без оснований обвиняла автора в идеализации казачества, чувствуя любовное внимание автора к природно-семейному ладу и не замечая при этом, что Шолохов не скрывал предрассудки, жестокость, чувство сословного превосходства, характерные для персонажей хутора Татарского).

Целостное полотно патриархального быта и нравов вырисовывается благодаря хронологической последовательности сюжетного действия. В довоенных главах неспешно воссоздаётся круг забот земледельца и разворачивается любовно-семейная линия: в мае 1912 года — рыбалка, лагерный сбор, на Троицу — луговой покос, в августе — уборка хлеба, сговор о свадьбе, в октябре — свадьба, в ноябре — пахота, в декабре — порубка хвороста. Весной 1913 года Григорий переправляется через Дон, охотится с паном, на Пасху пытается покончить с собой Наталья, в августе проходит жатва, рождение дочери Аксиньи и Григория, в декабре—январе — подготовка Григория к службе, в марте 1914 года — возвращение Натальи в дом Мелеховых, сухим летом того же года объявляется война. Во всей мирной жизни — размеренность и целесообразность, течение жизни подчинено природному календарю. В картинах природы в «Тихом Доне» неразрывно слиты поэзия природы и труда.

Выразительным свидетельством содружества человека земли с природой является пейзаж лугового покоса. Его можно считать символом гармоничной довоенной жизни. Обратим внимание на то, как Шолохов передаёт слитность природы и работников, как через пейзаж он изображает чувства казаков и выражает своё отношение к людям, земле, труду. Весь день лугового покоса с раннего утра до ночи передан в ярких деталях. Обстоятельность повествования уже говорит о важности сцены в идейно-художественной структуре эпопеи. «С самого утра зацветало займище праздничными бабьими юбками, ярким шитвом завесок, красками платков. <...> От Дона до дальних ольховых зарослей шевелился и вздыхал под косами опустошаемый луг (1, 47).

Слитность людей и земли передают метафоры, «займище зацвело... юбками» — люди вписаны в природу, разноцветье праздничных одежд сравнивается с луговым разнотравьем; «шевелился и вздыхал... луг» — с живым существом сравнивается земля. В короткой зарисовке использовано двойное уподобление: люди — растения, земля — люди. Дальнейшее повествование — о Мелеховых, припозднившихся с выездом на покос, об изменении лица луга к полудню, о погоде и настроениях людей: «...солнце насквозь пронизывало седой каракуль туч, опускало на далёкие серебряные обдонские горы, степь, займище и хутор веер дымчатых преломлённых лучей» (1, 48).

«Луг, скошенный возле хуторских гумен, светлел бледно-зелёными пятнами; там, где ещё не сняли травы, ветерок шершавил зелёный с глянцевитой чернью травяной шёлк» (1, 49). Обращает на себя внимание богатство цветовых оттенков (седой, дымчатый, серебряный), сравнения с ценными металлами, дорогими тканями, мехом (серебром, шёлком, каракулем), которые говорят о прочности и красоте мира. Повествователь любуется праздничным лугом, который преображается в результате работы людей: он изменяет цвет, бледно-зелёные пятна контрастируют с тёмно-зелёными участками, где трава ещё не тронута. Единство настроения человека и природы выражается замечанием о лице Дуняшки, которое «словно говорило: мне весело и хорошо оттого, что день, подсиненный безоблачным небом, тоже весел и хорош; оттого, что на душе вот такой же синий покой и чистота. Мне радостно, и больше я ничего не хочу» (1, 48). Счастливая беззаботность подростка, спокойная и благодарная деловитость косцов, смех, радуга праздничных завесок и косынок — всё говорит о радости бытия, которую испытывают простые люди в труде. Благодарность Богу за такое счастье — в улыбке Пантелея Прокофьевича, взявшего в руки косу, в его обращении к колокольне, перекрестившись на которую старик начал косить, в отношении Григория к работе: он шёл следом за отцом, «полузакрыв глаза, стелил косой травьё».

Повествование о покосе включает и любовную линию. Размеренная работа Григория соединилась с воспоминаниями об Аксинье: «шагал под счёт — раз, два, три; память подсовывала отрезки воспоминаний: “Сидели под мокрой копной... в ендове свиристела турчелка... месяц над займищем... и с куста в лужину редкие капли вот так же — раз, два, три. <...> Хорошо, ах, как хорошо-то!”» (1, 49). А в ночном пейзаже есть символы, предваряющие развитие любовного сюжета: «над займищем по чёрному недоступному небу шёл ущербленный месяц. Над огнём метелицей порошили бабочки» (1, 51).
Таким образом, небольшая глава содержит множество пейзажных деталей, через которые автор сумел показать как общую связь казаков с природой (хутор — луг), так и индивидуальную (Дуняшка, Пантелей Прокофьевич, Григорий и Аксинья с их настроениями).

Шолохов воссоздал эмоциональное восприятие его героями процессов труда, с нелёгкой работой связаны любимые запахи, звуки. Способность к эстетическому переживанию сохраняется в крепком хозяине, ретивом казаке Пантелее Прокофьевиче Мелехове. Обратимся к психологически и философски насыщенному лесному пейзажу (из шестой — кульминационной — части произведения), благодаря которому образ Мелехова-старше- го раскрывается с неожиданной стороны, здесь не грозный, иногда чудаковатый казак появляется перед читателем, а мудрый, деятельный крестьянин, который ищет спасения от отчаяния в работе и природе. Эта картина — одна из лучших в романе и самых показательных с точки зрения особенностей шолоховской предметной изобразительности. Герой наделяется авторским видением мира. Описание начинается с олицетворения: «за Доном в лесу прижилась тихая ласковая осень...». Дважды сравнивается с огнём шиповник: кусты, «будто объятые пламенем», ягоды, «как огненные язычки», ветви черноклёна уподобляются взлетающей сказочной птице.

Первая часть эпизода — описание леса — построена на доминанте тишины. Тишина чаще всего у М.А.Шолохова «оценивается» положительно, она называется ласковой, благостной, великой. С мотива тишины начинается описание, им же и завершается его первая часть: «молчаливая красота», «тихо ступал». Тишину подчёркивают звуки: шелест падающих листьев, щебетание дроздов, стук дятла.

В обеих частях зарисовки автор передаёт восприятие Мелеховым-старшим запахов: «горький, всепобеждающий запах сопревшей дубовой коры», «терпкий запах увядшей листвы». Самые подробные — зрительные наблюдения, они преобладают во второй части природоописания. Герой отмечает особенности роста, степень зрелости, влажность, цвет и освещение всех предметов природного мира. В зарисовке присутствует удивительное богатство красок: дымчато-сизые ягоды ежевики, серебряная паутина, багряные хвосты сазанов, золотистая, с красной медью чешуя, зелёные кувшинки, голубой горизонт, вызолоченные перелески, пурпурные листья черноклёна. Свет создаёт праздничное ощущение блеска и сияния. То, что видит Пантелей Прокофьевич в лесу, контрастирует с его мыслями о войне и смерти, мыслями, от которых «тускнеет» и одевается «чёрной пеленой» мир. Героя спасает забота о доме и способность видеть красоту природы в деятельном общении с ней. Однокоренные слова «облюбовал», «любовался», «полюбовался ещё раз», выражающие отношение героя к природе, употреблены трижды, об этом же отношении говорят и эпитеты: «несказанно нарядный», «сказочная» птица, «могучая» рыба, «искусно» прятались.

Пейзаж перемежается с повествованием о работе. Отдыхая от работы, старик жадно вдыхал «терпкий запах увядшей листвы, долго глядел на далёкий горизонт, повитый голубой дымкой, на дальние перелески, вызолоченные осенью, блещущие последней красотой» (там же), любовался кустом черноклёна, стоявшего неподалёку. В дереве он увидел дивную красоту: «несказанно нарядный он (куст. — Е.Ш.) весь сиял под холодным осенним солнцем, и раскидистые ветви его, отягощённые пурпурной листвой, были распахнуты, как крылья взлетающей с земли сказочной птицы» (там же).
Непрерывное общение с природой приучает человека не только согласовывать свои действия с природными законами, но и вступать в борьбу со стихиями, способными поглотить человека, уничтожить результаты длительного труда. Ярким доказательством противоборства с природой является поведение героев во время грозы на Дону, борьба Григория с освобождающейся ото льда безымянной степной речкой.

В четвёртой главе первой части описана ловля рыбы с бреднем, ей предшествует картина грозы: «к вечеру собралась гроза. Над хутором стала бурая туча. Дон, взлохмаченный ветром, кидал на берега гребнистые частые волны. За левадами палила небо сухая молния, давил землю редкими раскатами гром» (1, 30). Силы природы вызывают суеверный страх у людей: крестятся старухи, спешащие по домам из церкви, закрываются ставни куреней. У Мелеховых гонят прочь кошку — нечистый дух, Дарья осеняет крестом все окна. Страх — удел женщин, а казаки не боятся грозы. Пантелей Прокофьевич требует готовить бредень. Ни ливень, ни стонущий рёв Дона, ни ветер, рвущий тучи и полотно дождя, не вызывают у Пантелея Прокофьевича желания спрятаться в доме, в тепле. На реке он кричит, «осиливая хлобыстающий ветер», по-хозяйски велит занять место «от глуби» Григорию, а по краям идти бабам. Борются с ветром и течением Григорий и Аксинья, сбитая с ног огромным сомом, прорвавшим бредень.

Во второй части повествуется о том, как Григорий переправлялся через небольшую реку по хрупкому мартовскому льду. Речка, «пополняемая коричневыми потоками талой воды, пухла, пенилась, подступая к улочкам» (1, 188). Она едва не поглотила Григория — сани перевернулись, испуганный конь ударил Мелехова копытом в колено, в ледяной воде коченели руки и вырывались поводья, на отмели его подмяли сани. Несмотря на это, Григорий смог выбраться из реки. Сцена борьбы за жизнь в мутном водовороте символична, она ассоциативно перекликается с положением Григория и крестьянства в стихии революции, способствует эпизации образа главного героя. И вместе с тем эта сцена, как и эпизод рыбной ловли в грозу, заключает в себе авторскую веру в неистощимые силы народа.

Не только разбушевавшийся Дон заставляет напрячь все силы, чтобы выжить. Обычная уборка хлеба — покос, молотьба — напряжённый труд, без которого невозможна крестьянская жизнь. Земля награждает любящих её людей богатырской силой. Работник земли выступает её равнодостойным союзником. Вот уборка хлеба, изображённая в первой части: «по степи, до голубенькой каёмки горизонта, копошились люди. Стрекотали, чечекали ножи косилок, пятнилась валами скошенного хлеба степь. Передразнивая погонычей, свистели на курганах сурки.

— Ишо два загона — и закурим! — сквозь свист крыльев и перестук косогона крикнул, оборачиваясь, Петро. Григорий только кивнул. Обветренные, порепавшиеся губы трудно было разжимать» (1, 81—82). Жатва в лето 1914 года не легче: «хутор скочевал в степь. Косили жито. Выматывали в косилках лошадей, задыхались в духоте, в пряной пыли, в хрипе, в жаре. <...> Наталья остановила лошадей, задыхаясь, будто она тянула косилку, а не лошади» (1, 244).
Эпизод жатвы в романе-эпопее М.А.Шо- лохова «Тихий Дон» завершает рассказ о мирной жизни донского казачьего хутора и предшествует сцене объявления о мобилизации, является экспозицией главной (военно-революционной) сюжетной линии.

Взгляд Шолохова на войну народный, христианский, война описывается как трагедия в жизни народа, что воплощается в стилистике пейзажей, их символической наполненности. В первой главе III части автор прибегает к эпическому пейзажу-предзнаменованию. Пейзажная картина подкрепляется многоголосым комментарием, в котором выражено крестьянское мировосприятие. В первом предложении описания назван главный признак сезона: «сухое тлело лето». Инверсионный порядок слов сохранится во всём описании, внося предощущение чего-то грозного. Определение оторвано от определяемого слова, чем акцентируется названный признак, а дальше перечисляются черты этой сухости: обмелел Дон, ночные густые тучи не роняли ни капли дождя. Земля пышет «горячечным жаром», прижжены травы, «горели сухостойные бурьяны», «вхолостую палила молния». Картина довершается страшными криками сыча, ревущего и стонущего то на колокольне, то на кладбище. «Худому быть, — пророчили старики, заслышав с кладбища сычиные выголоски.
— Война пристигнет» (1, 229).

В описании лета нет светлых солнечных красок, напротив, подчёркнуто повторяется слово «ночами», «по ночам». «Ночами в хутор сползала с гребня густая текучая духота» (там же), «ночами густели за Доном тучи...», «по ночам на колокольне ревел сыч». В темноте ночи «невидимый и таинственный», сеял он «над сонным хутором тревожные клики» (там же).

Ощущение трагедии передаётся не только через символику тьмы, но и через цветовой колорит картин. В III главе третьей части речь идёт об объявлении мобилизации в начале войны 1914 года, здесь жёлтый цвет связан с предчувствием несчастья. Первое предложение «Над степью — жёлтый солнечный зной» создаёт эмоциональное напряжение. Оно подкрепляется описанием, в котором развивается мотив огня, пыли, желтизны: «Жёлтой пылью дымятся нескошенные вызревшие заливы пшеницы... Иссиня-жёлтая наволока неба накалена жарой. Там, где кончается пшеница, — шафранная цветень донника». Хуторяне в степи косят жито, верховой объявляет сполох, он загнал коня, отливающего «стальным блеском», с него упала в пыль «желтоватая пена» (1, 244).

Казаки бросают работу, мчатся в хутор. «Со всех концов по жёлтым скошенным кулигам хлеба скакали к хутору казаки. По степи, до самого желтеющего в дымчатой непрогляди бугра, вздували комочки пыли всадники, а там, где, выбравшись на шлях, скакали они толпою, тянулся к хутору серый хвостище пыли». Растаял в облачке пыли и Петро, «как и те, что серыми текучими веснушками расцветили истлевавшую в зное степь», — это конечная фраза главы. Она перекликается с начальной. Писатель, нагнетая жёлтый и серый цвета, варьируя мотив зноя, показывает несчастье, обрушившееся на казаков с появлением вестового. Манера Шолохова в данном описании-повествовании напоминает экспрессионистическую, картина формирует ощущение неблагополучия.

В пейзажах войны устойчиво повторяется мотив неубранного хлеба, наиболее остро выражающий чувства хлебороба, оторванного от мирного труда: «вызревшие хлеба топтала конница, на полях легли следы острошипых подков, будто град пробарабанил по всей Галиции» (1, 287). Уничтожение плодов труда земледельца действиями людей сравнивается со стихийным бедствием, и это сравнение лаконично выражает состояние хлебороба, бессильно сокрушающегося о потерях.

В шолоховских пейзажах войны постоянно применяется приём антропоморфизма. Народное сознание, сохраняющее в языковой метафоричности мифологические черты, олицетворяет природу, представляет землю страдающим существом, терпящим тяжёлые испытания. Это отражается в стилистике шолоховского пейзажа: «там, где шли бои, хмурое лицо земли (метафорический эпитет. - Е.Ш.; далее в скобках пометы мои. — Е.Ш.) оспой взрыли (сравнение земли с больным человеком) снаряды: ржавели в ней, тоскуя по человеческой крови, осколки чугуна и стали (осколки одушевлены, они ждут новых жертв). По ночам за горизонтом тянулись к небу рукастые алые зарева (метафорический эпитет), зарницами полыхали деревни, местечки, городки (сравнение пожара с зарницей). В августе, когда вызревают плоды и доспевают хлеба, небо неулыбчиво серело, редкие погожие дни томили парной жарой (небо одушевлено — оно неулыбчиво, серое небо и жара внутренне контрастируют с обычной погодой августа — одного из самых благодатных месяцев, чем подчёркивается всеобщее неблагополучие).

К исходу клонился август. В садах жирно желтел лист, от черенка наливался предсмертным багрянцем (лист умирает — олицетворение), и издали похоже было, что деревья — в рваных ранах и кровоточат рудой древесной кровью» (1, 287—288, сравнение деревьев с раненым человеком). Изменения на лице земли ассоциативно связываются с переменами в людях: «каждый по-своему вынашивал в себе и растил семена, посеянные войной» (там же; здесь видим обратную метафору: не природное уподобляется человеческому, а человек — засеянному полю).

Страдание переносится на звёзды, солнце, колосья: «А над намокшей в крови Беларусью скорбно слезились звёзды» (2, 89), «выхолощенные ветром колосья горбились и скорбно шуршали» (1, 312), «по-вдовьему усмехалось обескровленное солнце» (1, 335).

Осенние пейзажи вырастают в символическую параллель социальным катаклизмам. Доминирующий цвет осени — жёлтый — получает у Шолохова экспрессивное наполнение, связывается с болезненностью, страданием, смертью. «Ветер сорвал с месяца завесу тучи и на местечко, на купы садов... потёк жёлтый мертвенный свет» (1, 280). В этой же главе описан подвиг Крючкова и лицо убитого им австрийского офицера из разъезда — «молодое, нахмуренное, уже пожелтевшее» (1, 285). В XII главе дан вид зарубленного Чубатым пленного: «на траве тускло, осенним листом желтела ладонь» (1, 316). Ряд примеров можно продолжить: «розовели травы... в предосеннем, кричащем о скорой смерти цвету» (1, 333), «за Доном, тронутый желтизной, горюнился лес» (1, 335). Найденный образ повторяется в рассуждениях героев, в других зарисовках, например в кладбищенском пейзаже, где значим не только повтор, но и определение героем его символического смысла: «наступающая осень уже окрасила листья в жёлтый, горький цвет увядания» (4, 194).

Нередко сравнения с природой проводятся по принципу контраста. В «Тихом Доне» пейзажи-контрасты наделены морально-разоблачительной функцией, подобно картинам природы в «Севастопольских рассказах» и «Войне и мире», где Толстой для осуждения войны прибегал к антитезе природы и социума7.

Шолохов, как и Толстой, обращается к поэтике контраста для выражения антивоенных настроений. В XV главе четвёртой части речь идёт о нежелании особой казачьей сотни участвовать в захвате Корниловым власти. Начинается глава пейзажной зарисовкой, построенной на антитезе изуродованной войной опушки леса и болота, хранившего следы мирного труда: «У опушки рос чахлый, ощёлканный пулями бурьянок, сугорбились обугленные пни, желтел бурой глиной бруствер, далеко в стороны по голому полю отходили морщины окопов. Позади даже болото, изрытвленное рябью разработок, даже разрушенное шоссе пахли жизнью, кинутым трудом, у опушки же безрадостную и горькую картину являла человеческому глазу земля» (2, 128). Контраст мира и войны реализуется в противоположных цветовых и оценочных эпитетах: болото цвета ржавчины спрятано за «зелёной непролазью ольшаника и березняка», здесь «красной ягодой цвел шиповник», у опушки два цвета — жёлтый и чёрный (чёрные пни и буро-жёлтая глина). «Весёлые» ягоды шиповника, «запах» мирной жизни, густые заросли молодого леса противопоставлены «безрадостной и горькой картине» боевого участка, занятого сотней, чахлой растительности, голому полю, морщинам окопов.

И в XXIX главе, оканчивающей четвёртую часть, природа противопоставляется людской злобе: «шуршали на кукурузных будыльях сохлые листья. За холмистой равниной переливами синели отроги гор. Сонлив и мирен был тусклый октябрьский день; благостным покоем, тишиной веяло от забрызганного скупым солнцем пейзажа. А неподалёку от дороги в бестолковой злобе топтались люди, готовились кровью своей травить сытую от дождей, обсеменённую, тучную землю» (2, 177). Контраст передаётся через употребление антонимичных эпитетов, противительного союза «а», с которого начинается вторая часть сравнения. «Настроение» природы названо автором: «благостный» покой, тишина разлиты во всём. Люди, с их сильным и резким чувством «бестолковой злобы», не гармонируют с природой. По принципу контраста людской злобы и природного лада построены многие зарисовки, при этом противопоставляются многоцветье, много- звучье жизни естественной, мирной и однообразие, монотонность войны (смерти).

Воссоздание исторических событий 1918 года также не обходится без образа природы. В начале 1918 года в области войска Донского не было единой власти, одни станицы подчинялись войсковому кругу, другие — военно-революционному комитету. Позиции Донского правительства усилились после того, как красногвардейские отряды завоевателями прошли по хуторам Мигулинской станицы. Просуществовавшие около двух месяцев Советы свергались, была объявлена мобилизация (отметим попутно, что оборона границ округа длилась с весны до ноября. В суровом декабре фронт распался, казаки вернулись в родные хутора, пропустив Красную гвардию через свою территорию и не протестуя против красных атаманов до начала расстрелов).

Накануне первого выступления казаков состояние мира воссоздаёт идиллическая зарисовка вечера в хуторе Сетракове. «За приречными вербами разноголосо гомонили лягушки. За бугром валилось через порог солнце. По хутору Сетракову рассасывалась предвечерняя прохлада» (2, 303). Пейзаж и описание действий жителей Сетракова проникнуты ощущением неспешной слаженности между людьми и природой, это выражается в глаголах «гомонили» (не кричали, а переговаривались), «рассасывалась» (не падала, а медленно опускалась), «шли», «погоняя» коров и разговаривая, казачки, старики сидели «степенно», дети играли. Переходя от общего плана к крупному, Шолохов рисует беседующих у крайнего двора мужчин, казачку, идущую на баз доить коров: «с крыльца сошла хозяйка, высокая, красивая и дородная, что боярыня, казачка. Рукава розовой, вобранной в юбку рубахи на ней были засучены, оголяя смуглые точёные руки. Она несла цебарку; широко и вольно. щеголеватой походкой прошла на коровий баз» (там же). Каждое определение позы тела, одежды, походки выражает сдержанное любование. В курень она вернулась, неся, «чуть изгибаясь», «полную цебарку молока», руку согнула «по-лебе- диному». Единственную фразу — просьбу поискать телёнка — произносит женщина «певуче», хозяин «неторопливо» направляется к углу куреня. Тут он видит в степи войско. С этого момента меняется настроение людей, меняется стиль текста: фраза укорачивается, иным становится ритм: «по шляху багровым шаром катилась пыль», всадники скакали вна- мёт, казаки стали расходиться, «ребятишки брызнули врассыпную. Через пять минут проулок вымер». Обращает на себя внимание необычный цвет пыли — «багровый», такую окраску ему придают лучи заходящего солнца. Это говорит о реалистическом характере определения, присутствует здесь и символический смысл: красный цвет — цвет пролитой крови и пожаров.

Символика красного цвета часто присутствует в картинах войны («деревья в рваных ранах и кровоточат», на крупные капли крови похожи головки тюльпанов, сбиваемых конскими копытами). Солнце, окрашивающее небо в кровавый цвет, появляется в конце второй книги, перед известием о начале боевых действий на Дону.

Рассмотренная зарисовка хутора Сетракова совершенно определённо говорит о том, что на Дону был налажен прежний ход жизни, протеста советская власть не вызывала. Лишь бесчинство красноармейцев подтолкнуло казаков к её свержению.

Пейзажи начавшейся на Дону Гражданской войны содержат образы и мотивы, которые уже встречались в повествовании о Первой мировой: страдающая земля, погибающий хлеб. «Григорию иногда в бою казалось, что и враги его — тамбовские, рязанские, саратовские мужики — идут, движимые таким же ревнивым чувством к земле. “Бьемся за неё, будто за любушку”, — думал Григорий» (3, 82—83).

Но даже идея защиты Донщины, наиболее близкая и понятная казакам, не затмевает непосредственного чувства земли, которая ждёт работника, а не воина. Крестьянское чувство Григория возмущено и этой войной. «Отдохнуть бы Григорию, отоспаться! А потом ходить по мягкой пахотной борозде плугарём, посвистывать на быков, слушать журавлиный голубой трубный клич, ласково снимать со щёк наносное серебро паутины и неотрывно пить винный запах осенней, поднятой плугом земли.
А взамен этого — разрубленные лезвиями дорог хлеба» (3, 89—90). В мыслях Мелехова столкнулись желаемое и действительное. Григорий хотел бы пахать и сеять, ощущать мягкость и пьянящий «винный» запах земли, «ласковое» прикосновение паутины, слушать «голубой» клич журавлей. В мечтах героя живы давние осязательные, обонятельные, слуховые, зрительные впечатления. Реальность противоположна мечте: в ней нет положительных эмоций и впечатлений, есть горечь от увиденного. Безглагольность предложений сообщает им повышенную экспрессию, которая ещё более усиливается характеристикой пленных — «раздетых, трупночёрных от пыли».

Неестественность войны, её безнравственность подчёркивается цветовой и христианской символикой. Впервые христианский образ распятия появился в главе, описывающей первый бой Григория: «глухо охнула земля, распятая под множеством копыт» (1, 258). С этого момента образ распятой земли как символ всеобщей трагедии будет неоднократно появляться в романе-эпопее. Это очень характерный для шолоховского видения мира образ, соединяющий поклонение земле и христианскую религию.

Пейзажи периода Вёшенского (Верхнедонского) восстания позволяют воссоздать, осмыслить и оценить этот исторический этап как трагический. Картины природы различны по построению, композиционной и смысловой роли. Как и в первой книге, где речь шла о Первой мировой войне, в третьей Шолохов обращается к пейзажу-предзнаменованию, развёрнутым сравнениям, в которых подчёркивается либо сходство природных и социальных процессов (параллели), либо их различия (контрасты). Картина XIII главы выдержана в традициях «Слова о полку Игореве» и всеми звуковыми и цвето-световыми средствами показывает предчувствие трагедии. «Пугающие тишиной, короткие дни под исход казались большими, как в страдную пору. Полегли хутора глухой целинной степью. Будто вымерло всё Обдонье, будто мор опустошил станичные юрты» (3, 107). Тема описания определяется сравнением жизни Обдонья со смертью, мором. Начало картины содержит слова «будто вымерло всё Обдонье», «будто мор опустошил» хутора, в конце описания вновь говорится о «мёртвом просторе Дона», а завершается отрывок прямым размышлением о смерти: «Кто зайдёт смерти наперед?» (там же). Природа позволяет Шолохову создать необходимый эмоциональный тон, для этого автор прибегает к символическим образам вихря, чёрной тучи, грозы, тумана, беспросветной тьмы, солнца во мгле, красного месяца, воя собак, крика петухов, звона обледенелых ветвей.

Ощущение будущей трагедии поддерживается цветовым решением картины, в ней присутствуют контрастные чёрный и белый цвета: белый лес, Дон, заснеженные поля, гребни гор и непросветно-чёрная туча, сизая тьма ночи, хлипкая тьма тумана, мглистое сияние месяца. Солнечный свет отсутствует, зато есть «немеркнущий» красный свет месяца, «кровяные отсветы войны и пожаров». Хотя Шолохов рисует картину «пугающей тишины», его описание насыщено звуками, в которых чувствуется горькое и трагическое предзнаменование: «погибельные голоса грозы», неслаженные голоса петухов, вой собак. В звуках природы, делающих картину многоголосой, угадывается тревога, скорбное предупреждение. Грозовая туча, туман, ветер, ночь «действуют» как одушевлённые разрушительные силы. Многочисленные тропы способствуют выражению авторского отношения к будущим событиям: «пугающие тишиной» дни, «глухой степью» лежащие хутора, «непросветно-чёрное» крыло тучи, «погибельные голоса грозы», «кровяные отсветы войны и пожаров», преобладание оценочных эпитетов говорит о том, как автор воспринимает народную беду. В «Тихом Доне» и станичные юрты, и копья леса, и калёно-красный щит месяца, и невидимая рать, позвякивающая оружием и стальными стременами, — всё это способствует пробуждению у читателя ассоциаций со «Словом...». Шолохов настойчиво вызывает историческую аналогию в сознании читателя, ведь в его повествовании речь идёт о жизни и смерти, о трагической битве раздробленного народа. Идейное содержание «Тихого Дона» соотносимо с главной мыслью выдающегося исторического и литературного памятника. Не только настроение главы шолоховского романа созвучно экспрессии описания ночи перед битвой князя Игоря, но и результат, и причины поражения близки. Разъединение народа всегда трагично, как погибла дружина Игоря, не имевшая опоры на воинство других князей, так не может быть победителей в братоубийственной войне.

XIX глава начинается картиной степи, по которой гуляет ветер, она «будто мертва», но всё же жива. Казаки уподоблены степи: «всё Обдонье жило потаённой, придавленной жизнью. Жухлые подходили дни. События стояли у грани» (3, 140). Приём эпического параллелизма помогает понять закономерность восстания казаков: их придавили, но они, подобно житу, встанут, выждав время.
Рассуждение о причинах восстания помещено в XXIV главе шестой части, после повествования о расстреле семи татарских «антисоветчиков». Пейзажная параллель содержит контраст: тихое течение Дона на россыпи и коловерть. Такое же противопоставление присутствует в песне, взятой эпиграфом к третьей книге, где соединены два состояния реки (жизни).

Тон авторского повествования, близкий народному отношению к Смутному времени, задаётся с помощью образа взбаламученного, взвихренного Дона. Вёшенское восстание сравнивается с речным водоворотом, коловертью: «там, где узко русло, взятый в неволю Дон прогрызает в теклине глубокую прорезь, с придушенным рёвом стремительно гонит одетую пеной белогривую волну. За мысами уступов, в котловинах течение образует коловерть. Завораживающим страшным кругом ходит там вода...
С россыпи спокойных дней свалилась жизнь в прорезь...» (3, 168).

Сравнение положения казачества в начале 1919 года со степью под снегом, с Доном, зажатым в узкое русло, позволяет понять, что восстание вызвано политикой расказачивания.
В романе показано, что у восстания были и другие причины: в казачестве сильна приверженность старому, желание сохранить свои привилегии, пропагандистская работа белых. Всеобщий характер выступления передаётся словами одного из героев: «Дон поломало!» (3, 185), метафорой половодья, разлива восстания: «широкий разлив восстания» (3, 197), «полой водой взбугрилось и разлилось восстание, затопило всё Обдонье, задонские степные края на четыреста вёрст в окружности. Двадцать пять тысяч казаков сели на конь. Десять тысяч пехоты выставили хутора Верхнедонского округа» (3, 225).

Повстанцы сначала настроены решительно. Со временем они, как и Григорий, понимают, что нет перспективы у вольного Дона, придётся либо к красным, либо к белым прибиваться. Казаки начинают сравнивать себя не с вольным Доном, а с бездомной собакой. «Отделились, говоришь? Ни под чьей властью не будем ходить? Хо! У тебя на плечах не голова, а неедовая тыкла! Коль хочешь знать, мы зараз, как бездомная собака: иная собака не угодит хозяину, либо нашкодит, уйдёт из дому, а куда денется? К волкам не пристанет — страшновато, да и чует, что они звериной породы, и к хозяину нельзя возвернуться — побьёт за шкоду. Так и мы. И ты попомни мои слова: подожмём хвост, вдоль пуза вытянем его по-кнутовому и поползём к кадетам» — говорит Яков Подкова (3, 353—354). Сравнение с «нашкодившей» собакой показывает, что настрой повстанцев изменился, они сомневаются в правильности своего шага.

Бесперспективность идеи вольного Дона ожесточала восставших. Их действия контрастны расцвету весенней жизни в природе: «Тень обречённости тавром лежала на людях» (3,261). Казаки ожесточились, стали проявлять первобытную дикость, бешенство, впадали в пьяное одурение. «А весна в тот год сияла невиданными красками» (3, 262) — так начинается «природная» часть сравнения. В природе повсеместно: в небесах, на лугу, в степи, у прудов — началось возрождение жизни. Множество птиц устремилось на север, пошли в рост травы. Птицы сравниваются с драгоценными камнями: лебеди на покрове степи кажутся «рассыпанным жемчугом». В природе торжествует свет: «сияет» весна, дни «прозрачные, как выстекленные», оперенье лебедей искрится. В описании даны оттенки зелёного цвета (зазеленела степь, серёжки верб) — символа расцвета жизни в природе, выделяется голубой цвет неба, с которым у Шолохова связано ощущение гармонии, величественного лада, высокой мечты. Отмечены и запахи: «духовитой почкой набухал тополь», степь налита «древним запахом оттаявшего чернозёма и вечно юным — молодой травы» (там же). Весь строй описания с повышенным вниманием к цвету, свету, запахам, звукам, символизирующим радостное возрождение весенней природы, выражает авторское отношение к ней. Оно и прямо высказывается через эпитеты, один из которых помещён в начале описания: «весна. сияла. невиданными красками», а другой — «несказанным очарованием была полна степь» — в его завершении.

Восстание, поманившее возможностью установить свои порядки, оказалось проигранным и принесло множество жертв. В динамике образов природы живительная стихия половодья сменилась образом степного пала. Контраст между людьми и природой оттеняет отчаяние повстанцев, показывает их вынужденную оторванность от земли, от весенних забот, от природы в целом.

Через образ природы (пейзаж и мысли героев) автор показывает несовместимость
действий и устремлений казаков. Все помыслы земледельцев обращены к миру. Об этом говорит и другой эпизод. Громковская сотня стоит на линии огня, пробираясь к ней, Григорий попал под обстрел красных, потерял коня. А позиционная картина поразила Григория: казаки отдыхали, около землянок, на ветках висели выстиранные женские и мужские вещи, повсюду казачки прислуживали мужьям — штопали и стирали одежду, готовили еду и мыли посуду. «Если бы не злобное тарахтенье пулемёта за Доном, не гулкое буханье орудий... можно было бы подумать, что у Дона станом стали косари — так мирен был вид пребывающей на линии огня Громковской повстанческой сотни» (3, 382).

Переломный момент в ходе восстания, обозначившийся в мае, получает трагическое освещение благодаря символическим деталям, рассредоточенным в LIX главе. В повествовании о начале отступления символичны цвет неба, с зари покрытого сплошной мглой, жара, серая пыль, облачко, сторона которого «будто кровоточила, истекая багряным светом» (3, 355), чёрная дымовая туча. Смысл и эмоциональное наполнение этих образов, уже не раз встречавшихся в произведении, понятен. Пожары, об отсветах которых говорилось в пейзаже-предзнаменовании, стали реальностью — красные жгли хутора. «Чёрное облако. заняло полгоризонта, мглистым покровом задёрнуло небо» (3, 361). В описании боев за Вёшенскую усилена символика тьмы, пыли: «всё Задонье тонуло в лиловой мгле» (3, 375). «Ветер кружил белёсые столбы пыли. На юге. багрово-чёрная мгла пожарища. <.> По бугру. крылатая тучевая тень» (там же). Картина строится на сочетании чёрного, белого, красного цветов: «белёсые столбы пыли», «белая при дневном свете молния», «белёсые» волны дождя, меловые косогоры, синяя туча, багрово-чёрная мгла — такой колорит свойственен авторским символическим картинам трагического звучания.
Пейзаж «не участвует» в изображении такого периода восстания, как соединение мятежных казаков с Добровольческой армией, образ природы в этой части текста почти целиком перемещается в сферу личностную.

Концептуальное значение имеют картины ночной степи по дороге отступления и весеннего суховея. М.А.Шолохов описывает место действия, повествует о настроении казаков, которое созвучно беспросветной ночи и горьким словам песни. Автор размышляет над большими историческими событиями и судьбой народа. В пейзаже отсутствует свет: царствует «беспросветная тёмная ночь», «непроглядная темень», «сплошные клубящиеся тучи». Редкие жёлтые искры вспыхивающей звезды лишь подчёркивают черноту: черны и небо, и степь. Посреди холода, унылого ветра, дождя и темноты звучит «мужественный голос запевалы», «мощный» хор, «изумительной силы и красоты», «хватающий за сердце», трепещущий тенор подголоска — это поёт погибающее вольное казачество. А рядом сцены, где казаки пьют, отчаянно теряя слова: «Гуляй, душа. Всё одно — пропадает тихий Дон!» (4, 263), «Давай за нашу погибель выпьем?» (4, 274).

Удивительным символом военного разорения представляется картина ветра, гуляющего по улицам и дворам хутора Татарского осенью 1917 года, когда казаки третий год воевали, а у казачек недоставало сил поддерживать хозяйство в порядке. Ветер бьёт «мощными струями», взрыхляет Дон, гонит по улицам листья, гнёт верхушки голых деревьев. Самое главное — он разрушает стог во дворе у Христони, а хозяйка ничего не может поправить, она только поглядела, как ветер «хозяйничает на гумне», и «опять ушла в сенцы». Пейзаж суховея весной 1920 года ещё острее выражает сиротство земли, оставшейся без работника: «земля пересыхала, приостановились в росте травы, по зяби пошли заструги. По обезлюдевшему хутору ветер гонял пыльцу, хлопал ставнями куреней, ворошил солому на крышах сараев» (4, 287), символизируя разрушение, которое принесли войны, революции, восстание. Без этого пейзажа менее зримо была бы представлена разрушительная сила войны, вырвавшей работников, осиротившей пашню, двор и дом.

Подводя итог рассмотрению роли образа природы в художественном осмыслении войны и мира в историческом сюжете эпопеи,можно отметить, что, показывая гармоническую связь крестьян с природой, Шолохов утверждает их человеческую полноценность. Автор возвышенно изображает крестьянское чувство природы, защищая духовную культуру казаков-земледельцев. А необходимость такой защиты связана с тем, что отношение власти к казачеству в 1920—1930-е годы было подозрительным, продолжалась политика расказачивания, вызвавшая протест в самом её начале (1919). Шолохов своим романом стремился уберечь самобытное сословие от истребления, указывая на общность казачества с российским крестьянством. При том, что казаки имели больше земли, у них было атаманское правление (выборная власть), каждый служил по четыре года на «действительной» службе и долго оставался военнообязанным, чувство земли, ценность труда, дома и семьи, усталость от войны, поиск «большой человеческой правды», «под крылом которой мог бы посогреться всякий», и связанное с этим сочувствие большевикам и последующий протест против советской власти типичны как для казачества, так и для крестьянства.

Образ природы передаёт тревожное состояние мира в период нарастания трагедийных коллизий и потрясений, воссоздавая крушение особого уклада народной жизни, трагизм разлома истории с точки зрения народной нравственности.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 ЗАПЕВАЛОВ В.Н., СТАНИШИЧ Й. Международный симпозиум о поэтике М.Шолохова // Русская литература. — 1987. — № 4. — С. 204.
2 ГРИНФЕЛЬД Т.Я. «Социальный» пейзаж и «самостоятельная» природа: проза 1930—1950-х годов; М.М.Пришвин, И.С.Соколов-Микитов // Чувство природы в русской литературе: коллективная монография. — Сыктывкар, 1995. — С. 300.
3 ДВОРЯШИН Ю.А. Шолохов и русская проза 1920—1930-х годов о судьбе крестьянства. — Новосибирск, 1992. — С. 35.
4 Цитаты из романа-эпопеи приводятся в тексте по изданию: ШОЛОХОВ М.А. Собр. соч.: В 8 т. — М.: Правда, 1975 — с указанием тома и страницы.
5 КОЖИНОВ В. О «Тихом Доне» // Литература в школе. — 1994. — № 4. — С. 25.
6 ЗАТОНСКИЙ Д. Искусство романа и XX век. — М., 1973. — С. 515.
7 ЯНКОВСКИЙ Ю.З. Человек и война в творчестве Л.Н.Толстого. — Киев, 1978. — С. 20, 83.

ШИРИНА Елена Алексеевна, кандидат филологических наук, доцент кафедры филологии Белгородского государственного национального исследовательского университета