Максимов В. Зачатки химии в Древней Руси, или «Синее вино», «труд» и жемчуг в «Слове о полку Игореве»

Киевская Русь. Год 6693-й от Сотворения мира, или 1185-й по нашему летоисчислению. На Киевском столе сидит великий князь Святослав Всеволодович. Втайне от него удельный новгород-северский князь Игорь Святославич пошел в поход на половцев и потерпел сокрушительное поражение. Этой истории и посвящено знаменитое «Слово о полку Игореве», где на фоне описания этих трагических событий Святославу снится вещий (или зловещий) сон, наполненный целым рядом неясных действий и загадочных явлений.

Первый эпизод этого сна связан с личностью князя и содержит некоторые процедуры, очевидно, обрядового характера:

Си ночь съ вечера одевахуть мя, —
рече, —
чръною паполомою на кроваты тисове.
Чръпахуть ми синее вино
съ трудомъ смешено;
сыпахуть ми тъщими тулы
поганыхъ тльковинъ
великый женчюгь на лоно и негуютъ мя.

Начальная фраза этого описания не вызывает трудностей в понимании: умерших или погибших на Руси было принято укрывать погребальным покрывалом — паполомой. Однако последующие строки гораздо менее ясны.

Первые издатели перевели их так:

Подносили мне синее вино
съ ядомъ смешанное; сыпали изъ пустыхъ колчановъ
на лоно мое крупный жемчугъ в нечистых раковинахъ,
и меня нежили.

Таким образом, они понимали «синее вино с трудом смешанное» как питье, отравленный напиток.
Позже появились не меняющие основной смысл этого перевода варианты вина «с зельем» и «с отравой». Однако большинство исследователей и переводчиков полагает, что слово «труд» употреблено в переносном значении «горе, страдание, печаль». В частности, так переводил наиболее авторитетный исследователь и толкователь «Слова» академик Д. С. Лихачев, и так это представлено в большей части изданий. Основание для такого понимания — употребление слова «труд» в древнерусском языке со значением «работа, труд, страдание, подвиг, скорбь, тревога» и тому подобное.

Немногочисленные исследователи предпочитали рассматривать «труд» как «трут» — средство для поддержания огня: это значение слова присутствует в «Словаре древнерусского языка» И. И. Срезневского и в «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера. Так, писатель и литературовед А. К. Югов в своем переводе «Слова» полагал, что вместо «труд» следовало читать «трут», то есть «черная, перетомленная, не до конца пережженная в закрытом сосуде тряпица», служившая для возжигания огня. Трут — «черный, крохкий. И вот его-то и крошат в кубок с вином (синим) и подают князю». И, соответственно, переводил: «черпали мне синее вино, с черным трутом смешано». Литературовед, автор книги «Гений без имени» А. А. Косоруков, справедливо отмечая, что «абстрактное понятие как таковое нельзя видеть во сне примешанным к вину», полагал, что трут — это фитиль, и речь идет о саже (пепле) с конца сгоревшего фитиля («черпали мне синее вино, смешанное с пеплом». При этом общее толкование фразы они также смещали в сторону негативной символики: «черный «трут», черная паполома, сны траура», «губительный половецкий «напиток», смешанный с пеплом от пожарищ». Однако, ввиду отсутствия обоснования причин примешивания этой субстанции к вину, кроме траурного черного цвета, эти толкования признания не получили.

Высказывалось также мнение, что «синее вино» — это «спирт... может быть, с чем-то смешанный» (А. Г. Степанов). Спиртовой раствор трута-гриба («Мутное вино (или спирт) с трутом смешанное») предлагала считать лекарством Е. И. Державина. В третьем издании «Слова» в Библиотеке поэта (1985) Н. А. Мещерский и А. А. Бурыкин, комментируя это место, также считают «синее вино» водкой или спиртом: «В русском фольклоре выразительно противопоставление «зеленого вина» (молодого виноградного вина), непременного атрибута пиров и «синего вина» (крепкой водки или спирта), которое могло быть ритуальным питьем при похоронном обряде или употребляться при бальзамировании умершего». А относительно недавно (2017) А. А. Бурыкин высказал неординарное предположение, что «синее вино в «Слове.» — не обязательно алкогольный напиток, это могут быть и черные виноградные ягоды», и предложил перевод: «черпают мне темные виноградные ягоды, с пшеном (? — В.М.) смешанные, сыплют мне пустыми колчанами неверных язычников-толмачей крупный жемчуг на грудь и оплакивают меня» с толкованием «синее вино съ трудомъ (тугою) смешено», то есть ягоды винограда, смешанные с рисом или пшеном — классическая славянская кутья, блюдо поминального обряда».

Нельзя не видеть, что, несмотря на различия в толкованиях и даже упоминание в некоторых из них похорон и поминок, с самых первых попыток объяснения этого эпизода великий князь Святослав, рассказывающий боярам свой сон, не был четко отделен исследователями от своего мертвого двойника, которого он видит во сне, над которым и совершаются описанные действия. Неверное восприятие князя как живого, поскольку и питье, и еда, и лекарство предлагаются именно ему, связано с тем, что Святослав, пересказывая боярам свой сон, в котором фигурирует его мертвое тело, говорит о своем мертвом двойнике, как о себе, в первом лице: «одевали меня», «черпали мне», «сыпали мне», «нежат меня». Но он по-другому и не может.

Поэтому первым делом необходимо отделить вполне живого князя, пересказывающего боярам свой сон, от видения Святослава, в котором фигурирует его мертвое тело. Тогда сразу отпадает столь соблазнительная версия об отраве, зелье, яде и вообще «синем вине» как питье, независимо от того, с чем оно смешано. Зачем его травить? О каком яде, какой отраве, реальной или символической, может идти речь, если он и так уже мертвый? Какое питье, еда, лекарство? Да и совсем не очевидно, что авторское «черпали», переведенное первыми издателями как «подносили», предполагало питье (видимо, их подвела тесная связь оборота «черпали вино» с термином «виночерпий»). Остается либо некоторый консервант, который вливали в рот умершему, либо некая натирка для предохранения тела от тления. Это и определяет цель и смысл описанной процедуры.

Что касается первого варианта, то «синее вино» не могло быть спиртом или водкой, как это полагали Степанов, Державина и Мещерский с Бурыкиным, поскольку упоминание спирта и водки в тексте XII века было бы анахронизмом.

Считается, что дистиллированный спирт (винный) получен арабами в XII веке (само название спирта — «алкоголь» имеет арабское происхождение). В Европе крепкие напитки появились в XIV—XVI веках. Исследовавший этот вопрос в связи с обращением к нему Минторга СССР из-за международного спора с Польшей о бренде водки в 1978 году, известный своими познаниями и исследованиями в области кулинарии и гастрономии В. В. Похлебкин сообщил первоначальные даты производства крепких спиртных напитков в Европе: в 1334 году получен коньяк во Франции, в 1485 году — английские джин и виски, в 1520-1522 годах — немецкий брантвейн (шнапс). Последнее название, Branntwein («горючее вино»), перешло на Руси — где винокурение (получение спирта) отмечено лишь с XV века — в «горячее вино»: известна статья «о непитии горячего вина.» в «Наказной грамоте» Иосифа Волоцкого для монахов монастыря, составленной ориентировочно в 1479-1515 году. Утверждение Степанова об упоминании спирта (хлебного вина) в Изборнике 1076 года является недоразумением, связанным с неверным прочтением фразы «Въ мъножъстве хлебьнемь и въ обилии виньнемь питахоуся», означаю - щей всего лишь полный достаток, изобилие еды и вина. Другое приведенное им упоминание «жженого горячего вина», которое и в самом деле могло быть спиртом и применялось для консервации тела умершего («и в человека умершего налияти того же вина и воня зла не исходит от него»), взятое из русского лечебника XVII века, не может быть экстраполировано в XII век.

Другое применение «синего вина» предположил историк А. Л. Никитин («Слово о полку Игореве». Тексты. События. Люди»). В отличие от ис- следователей-«отравителей» он предлагал считать «синее вино» уксусом, предназначенным для омовения тела покойника, а «труд» понимать как губку — гриб, растущий на березе: «черпали уксус («синее вино» — уксус из красного вина имеет синий цвет), мешая его губкой («трудъ» — губка)». Отмечая, что еще «В. Н. Перетц полагал, что в тексте использована евангельская парафраза: «Дашя ему пи- ти оцть с зълчью смешен»4, Никитин высказал мысль, что «синее вино» — это виноградный уксус, прокисшее красное вино, а «трудъ» — не желчь, не горе, а губка, и предложил перевод «омывали меня уксусом, черпая его губкой; из опустевших колчанов неверных (языческих и изменивших) союзников сыпался мне на грудь крупный жемчуг, предвещая мне и по смерти горе, и убирали меня» и толкование: «Вся же фраза означает обмывание покойника уксусом с помощью губки, откуда и дальнейшее «негуют мя», то есть обтирают, омывают».

Однако научная общественность решительно отвергла эту версию (возможно, из-за личного конфликта автора с Д. С. Лихачевым в связи с предложенной Никитиным весьма вольной общей трактовкой «Слова»), посчитав ее художественно приниженной на фоне соседствующих характерных эпитетов и символов, в первую очередь из-за толкования «синего вина» как уксуса. «Это объяснение едва ли правдоподобно: если даже Никитин прав в отношении цвета, то трудно предположить, что в памятнике, тяготеющем к традиционным эпитетам, в картине, исполненной символов (крупный жемчуг, тисова кровать, пустые колчаны, разрушенный или исчезнувший конек крыши и т. д.), вино будет заменено производным продуктом и именно к нему будет применено цветовое определение», — говорится в «Энциклопедии «Слова о полку Игореве». Эта негативная оценка была распространена и на предположение Степанова, что «синее вино» — это «спирт <...>, может быть, с чем- то смешанный».

Безусловно, версия Никитина не лишена реальных недостатков: сначала произошла подмена неотъемлемой характеристики «синего вина» — «смешенного с трудом» механическим действием — «мешая», а затем «смесь» исчезла совсем. К тому же неясно, подразумевал ли он использование гриба в качестве черпака, что вообще имеет мало смысла, или рассматривал ее как аналог губки, с помощью которой поили Христа. Тогда «черпая губкой» отразило ошибочное, осовремененное понимание губки — по аналогии с используемой в быту, поскольку та губка была морской. Березовая губка для переноса жидкости вряд ли годится, она — довольно твердая, а в высушенном виде использовалась, в частности, для полировки, как современная мелкая наждачная бумага. Основным же применением древесной губки было поддержание огня, что обусловлено ее пористой структурой, поддерживающей тление. Отсюда, видимо, и ее название «трут». Поэтому предложенное Никитиным толкование не может быть признано удовлетворительным полностью. Но главное, что в отличие от других исследователей, Никитин не считал «синее вино» питьем.
Поскольку Никитин, предложивший внешнее применение «синего вина» — уксуса, — не представил никакого обоснования этой процедуры, попробуем восполнить этот пробел.

Несомненно, действия, описанные в этом эпизоде «Слова», должны иметь не только символическое значение, но и практический смысл. И, по-видимому, описание не должно расчленяться на три действия, рассматриваемые обычно по отдельности (черпают «синее вино с трудом», сыплют жемчуг, «негуютъ»).

Итак, Святослав в его собственном сне уже умер, и речь идет о его бренном теле. О нем теперь и нужно заботиться. И тут пора вспомнить о жемчуге. Энциклопедия «Слова о полку Игореве» не относит упоминание собственно жемчуга к «темным» местам «Слова». Значение жемчуга признается исключительно символическим: видеть жемчуг во сне — к слезам. Однако видеть жемчуг — это одно, а осыпать им тело покойника — совсем другое. Какова же его реальная роль в этой истории?

Жемчуг в этом эпизоде неотделим от «вина». Дело в том, что жемчуг растворяется в уксусе, который люди знают с древнейших времен. Известна легенда или история о жемчуге, рассказанная Плинием Старшим в его «Естественной истории», о том, как Клеопатра выиграла в споре с Марком Антонием о самом дорогом обеде:
«В те времена, когда Антоний ежедневно потреблял изысканные блюда, Клеопатра <...> старалась умалить достоинства роскошных кушаний Антония, а когда тот спросил, что же еще можно добавить к великолепию его стола, она ответила, что сумеет за один обед проесть десять миллионов сестерциев.
Антоний попросил ее сказать, каким же образом, хотя и не верил в то, чтобы такое было возможно. Тогда они бились об заклад, и на следующий день, который был назначен для разрешения спора, Клеопатра подала Антонию <...> обед вполне обычный <. > и тот, отпуская насмешки, потребовал, чтобы ему подсчитали, в какую сумму обошлись все эти приготовления. Однако царица ответила, что все, что он видит, это лишь дополнение к основному, и, продолжая настаивать на том, <. > что она одна съест на десять миллионов сестерциев, отдала приказ внести следующее блюдо. Следуя полученным заранее указаниям, слуги поставили перед ней всего лишь один сосуд, наполненный уксусом, который был настолько кислым и крепким, что разжижал жемчуг.
Клеопатра носила в ушах серьги в высшей степени необычные — действительно, неповторимые творения природы. И пока Антоний ожидал, что же будет сделано, Клеопатра сняла с себя одну из жемчужин, опустила ее в жидкость, и когда та растворилась, проглотила ее. Царица победила, растворив в сосуде с уксусом стоившую баснословных денег жемчужину из своей серьги и выпив этот раствор».

Некоторые полагают, что эта легенда, как и другая, о том, что Клеопатра употребляла такой раствор как эликсир молодости, — всего лишь красивый вымысел, поскольку раствор жемчуга в крепком уксусе способен обжечь слизистую пищевода и желудка. Однако дело в том, что жемчуг состоит в основном из карбоната кальция (СаСО3), а натуральный уксус представляет собой 5-10% раствор уксусной кислоты. На самом деле жемчуг не растворяется, а вступает с ней в химическую реакцию, в результате которой образуются ацетат кальция, вода и углекислый газ, вызывающий вспенивание. Таким образом, при достаточном количестве жемчуга получается практически нейтральный раствор ацетата кальция, соли уксусной кислоты. А жемчужина, которую растворила Клеопатра, была крупной, да и пила она не стаканами. Ожог внутренностей Клеопатре не грозил, так как крупная жемчужина диаметром ~ 2 см может «нейтрализовать» примерно равное по массе (удельная плотность жемчуга — 2,7 грамма на кубический сантиметр) количество кислоты ~ 8 граммов или 80 миллилитров натурального винного уксуса, содержащего 10% кислоты. А это — рюмка раствора ацетата кальция с некоторой примесью угольной кислоты, не более опасного, чем «газировка».

Однако Святослав, в отличие от Клеопатры, не пил уксус с жемчугом. В «Слове» описана процедура, родственная бальзамированию тела: жемчугом с уксусом натирали тело его мертвого двойника. Образующийся ацетат кальция, ныне зарегистрированный в пищевой промышленности в качестве пищевой добавки, может применяться как консервант и уплотнитель растительных тканей, то есть обладает дубильными свойствами. Останавливает развитие болезнетворных бактерий в хлебобулочных изделиях, в сельскохозяйственной промышленности используется для консервации кормов. Так что жемчуг здесь в первую очередь не символ горя, но элемент технологии (довольно скучная для любителей символики история).

Примерно таково же и предназначение трута — березового гриба, являющегося антисептиком, оказывающим бактерицидное действие, который, видимо, входил в этот раствор в виде отвара или настоя, поскольку смешивают обычно жидкости или физически одинаковые компоненты (водка, цементная смесь, фруктовая смесь, или, по- французски, компот) также для предохранения тела от разложения. Поэтому прав был Никитин, переводя «негуют» как «обтирают, омывают», только обтирали тело мертвого князя не уксусом, а жемчугом в уксусе. Просто уксус как консервант не мог быть использован, потому что уксусная кислота разъедает мягкие ткани.

Общая картина этого эпизода сна Святослава выглядит так: «Черпали мертвому двойнику Святослава уксус, смешанный с настоем березового гриба, но не для питья, а для обмывания тела, сыпали ему на грудь жемчуг и натирали его жемчугом, орошаемым этой смесью». Главными в этой истории, оказываются «синее вино» и жемчуг, находящийся в тексте довольно далеко от «вина», а вовсе не подозреваемый отравитель (яд реальный или символический, несущий горе) «труд». Водный экстракт березового гриба (отвар или настойка), имеющий слабокислую реакцию (pH — 5,0-5,5), служил, видимо, лишь дополнительным средством для консервации тканей.

Характерно совместное участие в процедуре всех трех субстанций, упомянутых в тексте: вино, труд, жемчуг. Однако предлагаемое толкование не отменяет ранее указанное символическое значение жемчуга, иначе вместо жемчуга можно было использовать простой известняк (ракушечник или мел), имеющий тот же химический состав. Здесь жемчуг имеет сложное, многослойное значение (не только химический реагент, но и символ слез, красоты и богатства).

Таким образом, эта часть сновидений Святослава описывает типичный обряд, предшествовавший похоронам высокопоставленных персон, заключавшийся в соответствующей подготовке тела покойника — совершении процедур, сходных с бальзамированием, предназначенных для предохранения тела от тлена: натирания тела покойника продуктом взаимодействия (химической реакции) жемчуга с уксусом («синим вином»), разбавленным настойкой или отваром березового гриба («трудом»), с образованием при этом консерванта — ацетата кальция, обладающего дубящими свойствами. Конечно, на Руси, как и Древнем Египте и Риме, химии этих процессов не знали, но некоторые результаты их были известны, и поскольку описание процедуры в «Слове» было понятно современникам, она, по-видимому, представляла собой обычную практику того далекого времени.