Мельничук Е. Ю. Даниэль и Ю. Трифонов в литературном процессе 1960-х годов

Аннотация. В статье рассматривается повесть Николая Аржака (Юлия Даниэля) «Говорит Москва» и произведения «московского цикла» Ю.Трифонова в контексте социально-политических событий времени, выявляется связь творчества Ю.Трифонова и Ю.Даниэля в литературном процессе 1950-1960-х годов.

Ключевые слова: Трифонов, Николай Аржак, Даниэль, «ГоворитМосква», «московский цикл», процесс Синявского и Даниэля, литературный процесс 1950-1960-х годов.

Abstract. The article discusses Nikolay Arzhak (Yuli Daniel) novel “Moscow Speaking" and “Moscow stories" by Y. Trifonov in the context of socio-political events of the time and reveals the connection between Y.Trifonov and Y.Daniel in the literary process of the 1950-1960s.
Keywords: Trifonov, Nikolay Arzhak, Daniel, “Moscow Speaking" “Moscow stories", Sinyavsky and Daniel trial, literary process of 1950-1960s.

...Рядись лифтёром и поэтом, Энтузиастом и хлыщом,
Стучись в окошко за билетом,
Ори! Но не забудь при этом,
Что «вход без масок воспрещён».
Илья Чур. «Билеты продаются».

Писатели Ю.Трифонов и Ю.Даниэльстали свидетелями того, как на смену «оттепели» 1950-х годов пришли «заморозки» 1960-х и наступила эпоха застоя. 1950—1960-е годы — это время надежд и разочарований среди интеллигенции, это время обретения новой веры в преобразовательные инициативы партии и одновременно её потеря из-за неполноты проводимых демократических реформ. Писатель в столь противоречивое время оказался в двойственном положении. С одной стороны, он стремился к отстаиванию права выбора свободного творческого пути, а с другой — был вынужден приспосабливаться, искать компромиссы с властными структурами, чтобы следовать по этому пути. В подобных условиях существования литературы писатель неизбежно оказывался в ситуации выбора определённой модели творческого и бытового поведения. По мнению Ю.М.Лотмана, человек «выбирал себе определённый тип поведения, упрощавший и возводивший к некоему идеалу его реальное, бытовое существование.. .Такой взгляд, строя, с одной стороны, субъективную самооценку человека и организуя его поведение, а с другой, определяя восприятие его личности современниками, образовывал целостную программу личного поведения, которая в определённом отношении предсказывала характер будущих поступков и их восприятия»1. Если писатели в XVIII веке выбирали в качестве персонажей поэмы или трагедии определённое историческое лицо, государственного или литературного деятеля, то уже в 1920—1930-е годы, по мнению М.М.Голубкова, можно говорить о выборе социальных масок, ставших литературными и литературно-бытовыми амплуа2.

К середине века маска литературно-бытового амплуа писателей превратилась в творческую необходимость, олицетворяющую двойственность эпохи. Под маской можно было скрыть свои истинные намерения и творческие устремления. Так, Ю.Даниэль под маской «официальной деятельности» скрывал своё подпольное творчество. Ю.Трифонов, выбирая маску «осознанного одиночества», освобождал себя от необходимости компромисса с властью и собственной совестью.

Можно выделить несколько закономерностей литературного процесса второй половины XX века: во-первых, происходит постепенное ветшание соцреалистического канона и возвращение к реализму; во-вторых, всё громче заявляли о себе модернистские тенденции, которые проникали к читателю через самиздат или тамиздат. Если Трифонов отдал дань реалистической эстетике, то творчество Даниэля — это модернистские эксперименты автора, произведения написаны в гротескной форме с элементами фантастики. Истоки данных тенденций восходят к творчеству участников объединения обэриутов, возникшего и существовавшего в Ленинграде в период начала гонений на авангардное искусство (1926 — нач. 1930-х годов). Таким образом, творчество Даниэля и Трифонова — это разные грани одного литературного процесса второй половины XX века, поэтому знакомство школьников с произведениями Трифонова и Даниэля на уроках внеклассного чтения позволит более полно взглянуть на литературный процесс второй половины ХХ века. Несмотря на разные эстетические платформы, оба писателя стремились в своём творчестве обрести ориентиры в историческом и культурном пространстве. Подвергая рефлексии недавнее прошлое, авторы познают разные грани национального бытия, память о которых была уничтожена или подорвана.

Имя писателя Юлия Даниэля в научных работах, как правило, возникает в связи с известным процессом Синявского и Даниэля в 1966 году. Исследователи рассматривают дело Синявского и Даниэля преимущественно в контексте истории политических репрессий3, что приводит к тому, что творчество Даниэля остаётся вне поля зрения. В отечественном литературоведении творчество Ю.Трифонова исследуется с разных сторон. В поле зрения исследователей попадают следующие аспекты творчества писателя: проблема личности4, облик русской интеллигенции 1960—1970-х годов5, тема нравственности в творчестве Трифонова6. Кроме того, феномену городской прозы Трифонова посвящено значительное число работ. Среди них можно выделить работы М.В.Селеменевой7.

В данной статье предпринята попытка рассмотреть повесть Даниэля «Говорит Москва» и «московский цикл» Трифонова в контексте социально-политических событий времени, исследовать, как исторические события преломляются в творчестве авторов, сравнить типы творческого поведения, выявить взаимосвязи их творчества в литературном процессе 1950—1960-х годов.

Произведения прозаика и поэта Юлия Даниэля были написаны в гротескной форме и вобрали в себя элементы фантастики. Данные стилистические тенденции были отвергнуты ещё в ходе дискуссий о языке и формализме 1930-х годов, когда на смену формам условной образности пришла жизнеподобная поэтика. Прозаик Ю.Трифонов, чьё имя вошло в литературу в 1951 году с присуждением писателю Сталинской премии, работал как реалист. Трифонов сумел создать особое эстетическое пространство, где за поверхностными бытовыми сюжетами, составляющими основу повестей, закодирована нравственно-философская проблематика.

Даниэль и Трифонов для реализации своих замыслов предпочли различные эстетические системы и прошли разные пути творческой самореализации. Оба писателя родились в 1925 году, их можно отнести к одному поколению авторов, которое пережило тяготы военного времени в юном возрасте и чья основная творческая деятельность приходится на послевоенный период. Это поколение авторов, для которого культура Серебряного века осталась далеко в прошлом, а вдохновение для своего творчества они черпали в советской действительности. Трифонов раньше Даниэля пробует свои силы на писательском поприще и уже во время учёбы в Литературном институте им. М.Горького пишет свои первые рассказы.

Известность Трифонов завоевал после публикации своей дипломной повести «Студенты» в 1950 году в журнале «Новый мир», за которую ему была присуждена Сталинская премия третьей степени. Даниэль после окончания учёбы в Московском областном пединституте занимается в основном переводами стихов с языков стран СССР и преподавательской деятельностью. 1956 год стал для писателя переломным: именно в это время он решается оставить школу и посвятить себя творчеству. Что могло подтолкнуть писателя к этому поступку? Из воспоминаний А.Даниэля, сына писателя, мы узнаём, что в это время близкий друг его отца, молодой критик и литературовед А.Синявский, посвятил Ю.Даниэля в свою тайну, рассказав, что он пишет в подполье под псевдонимом Абрам Терц, и предложил последовать его примеру «во имя спасения литературы»8. Кроме того, в 1956 году проходит XX съезд ЦК КПСС, на котором прозвучала критика культа личности Сталина. Это событие побудило широкую общественность пересмотреть сложившиеся представления о власти, что привело, по мнению Синявского, к рождению инакомыслия в обществе9. Не исключено, что развенчание культа личности Сталина произвело неизгладимое впечатление и на Ю.Даниэля, который решает последовать примеру своего друга.

Писатель пишет свои первые произведения под псевдонимом Николай Аржак с 1957 по 1961 год и пересылает их за рубеж. В 1963 году в США вышел его первый сборник.
Ю.Даниэль вместе с его другом А.Синяв- ским выбрали для себя путь творческого подполья, в отличие от Трифонова, который стремился быть напечатанным в первую очередь в Советском Союзе. При этом Трифонов избегал участия в творческих перипетиях и избрал для себя путь осознанного неприсоединения ни к одному из политических лагерей. Так, например, получив отказ от А.Т.Твар- довского, главного редактора журнала «Новый мир», напечатать материалы, собранные в командировке в Туркмении, Трифонов не раздумывая отдал рассказы в журнал «Знамя», где они практически сразу были опубликованы. Действия Трифонова повлекли за собой недовольство Твардовского, который расценил этот поступок как предательство. Вряд ли Трифонов не знал о прохладных отношениях Твардовского и В.Кожевникова, главного редактора журнала «Знамя», однако писатель решил не углубляться в перипетии литературной борьбы 1960-х годов. Наибольшую ценность для Трифонова представлял сам факт публикации произведения и участие в литературном процессе, а в каком именно журнале был опубликован материал — это второстепенный вопрос для автора. Придерживаясь подобной тактики творческого поведения, оставаясь в стороне от литературных группировок, писатель обрекал себя на осознанное одиночество, но взамен получал благодарного читателя.

В период «оттепели», рамки которой принято обозначать временем пребывания у власти Н.С.Хрущёва (1953—1964), Даниэль создаёт свои основные произведения под псевдонимом Николай Аржак: повесть «Говорит Москва», цикл рассказов («Руки», «Человек из МИНАПа», «Искупление»). Для Трифонова период «оттепели» — это время активных творческих поисков, его стиль окончательно выкристаллизовывается в эпоху застоя, когда на смену «оттепели» пришли «заморозки». В 1969 году выходит повесть «Обмен», затем «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь», «Дом на набережной» (1970—1976).

Произведения авторов несут на себе отпечаток времени, в которое они задумывались и создавались. В своей последней речи в зале суда10 Даниэль объяснял, что главная причина, по которой он написал повесть «Говорит Москва», заключается в том, что он чувствовал реальную угрозу возрождения культа личности Сталина. «Мне возражают: при чём здесь культ личности, если повесть написана в 1960—1961 году? Я говорю, что это именно те годы, когда ряд событий заставил думать, что культ личности возобновляется», — комментирует свои действия в зале суда писатель11. ЮлийДаниэль оказался прав в своём предчувствии надвигающейся ресталинизации.

События в культурной сфере свидетельствовали об ужесточении политики в области культуры. Скандал на выставке МОСХ в 1962 году повлёк череду разъяснительных бесед Н.С. Хрущёва с деятелями культуры. В 1964 году прогремел суд над И.Бродским, в 1966-м прошёл процесс Синявского и Даниэля. Помимо предчувствия надвигающейся ресталинизации Даниэлю удалось выразить в повести настроения интеллигенции 1950-х — начала 1960-х годов, не успевшей разочароваться в преобразовательных инициативах партии. Когда поток советской критики после публикации повести за рубежом обрушился на автора «Говорит Москва», то в первую очередь Даниэля обвиняли в антисоветском содержании его повестей, вдохновлённых ненавистью к социалистическому строю12. Однако упрёки писателя в антисоветской позиции не совсем правомерны. Так, из разговора главного героя повести со своим другом Володей становится понятно, что автор верит в то, что «за настоящую Советскую власть» следует заступать- ся13. Повесть не даёт ответа, какая именно советская власть для героя является настоящей. Однако если мы вспомним воспетые интеллигенцией идеалы, на которых базировался политический курс «оттепели», то мы приблизимся к пониманию, что имеет в виду герой под «настоящей Советской властью». На XX съезде в своей знаменитой речи Хрущёв провозглашал восстановление ленинских принципов управления, в основе которых лежало коллективное руководство партией и страной, по сути, провозглашался возврат к идеалам первых революционеров. Для части интеллигенции, которая не успела окончательно утратить веры в светлое будущее коммунизма, эта речь обладала гипнотизирующим свойством. Казалось, что стоит вернуться к основам, заложенным революционерами, и страна тут же приблизится к коммунизму. В частности, проводником этих взглядов, по крайней мере до 1964 года, выступал журнал «Новый мир» во главе с Твардовским, который разделял идеи Хрущёва. По всей видимости, Юлий Даниэль подразумевал под «настоящей Советской властью» власть, основанную на ленинских принципах, очищенную от культа личности Сталина. У Трифонова такой подход к истории, подхваченный творческой интеллигенцией «оттепели», вызывал сомнения. Свои взгляды он доверил «озвучить» одному из героев «Обмена», деду главного героя Виктора Дмитриева: «Нет глупее, как искать идеалы в прошлом»14.

Уже к середине 1960-х годов стало очевидно, что идеалы, рождённые «оттепелью», дряхлеют, становятся пережитком правления Хрущёва. С приходом к власти Л.И.Брежнева и началом эпохи застоя отечественная интеллигенция, ещё недавно воодушевлённая демократическими преобразованиями в стране и иллюзией начала либерализации системы, испытала жесточайшее крушение идеалов и в этой атмосфере приобрела такие качества, как пассивность, равнодушие, цинизм. По мнению исследовательницы творчества Трифонова М.В.Селеменевой, Трифонов, инженер и исследователь человеческих душ, откликнулся на эту трагическую метаморфозу15. Стоит отметить, что подобная метаморфоза с творческой интеллигенцией не могла случиться в одночасье, даже под разрушительным влиянием наступившей эпохи застоя. Истоки этого процессаследует искать в исторических событиях прошлого, как это делает Трифонов. Нравственные основы были расшатаны ещё в период революционных событий и Гражданской войны. Трифонов подвергает творческой рефлексии революционное прошлое в романе «Отблеск костра».

С приходом к власти Сталина страх и недоверие сделались в советском обществе фактически главными движущими силами. Результатом явился паралич всякой инициативы и нежелание брать на себя ответственность. Наиболее яркой чертой трифоновской интеллигенции является конформизм — стремление приспособиться к обстоятельствам, занять удобную нишу в социуме, в семье и по возможности не выражать личное мнение по острым общественно-политическим вопросам, дабы не оказаться втянутым в те или иные исторические катак- лизмы16. Главная интеллигентская «мудрость» была сформулирована Трифоновым уже в «Обмене»: «Нет ничего более мудрого и ценного, чем покой, и его-то нужно беречь изо всех сил»17. Трифонов показывает глубинные механизмы подмены нравственных ориентиров: сначала происходит инстинктивное неприятие компромиссного, затем неприятие заведомо неправедного поступка перерастает в смирение, а затем в иллюзию моральной обоснованности и неизбежности этого шага. Подобная психологическая подготовка Вадима Глебова к совершению предательства профессора Ганчука подробно показана в романе «Дом на набережной».

Если персонажи романов Трифонова — это герои эпохи застоя с парализованной волей и разочарованные в своих идеалах, то главный герой повести Даниэля «Говорит Москва» — это человек эпохи «оттепели», который освободился от гнёта сталинского времени, при этом не утратил способности бороться за вновь обретённые идеалы. Для того чтобы выявить психологические черты героя «оттепели», обратимся к тексту повести. Завязка фантастического сюжета происходит уже на первых страницах, когда по радио объявляют: «Говорит Москва. Передаём Указ Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик от 16 июля 1960 года. В связи с растущим благосостоянием... навстречу пожеланиям широких масс трудящихся объявить воскресенье 10 августа 1960 года Днём открытых убийств»18. В День открытых убийств всем гражданам Советского Союза, достигшим шестнадцатилетнего возраста, предоставляется право свободного умерщвления любых граждан. Нельзя убивать только детей до 16 лет, одетых в форму военнослужащих и работников милиции, а также работников транспорта при исполнении служебных обязанностей19. За всеми событиями, происходящими после объявления Дня открытых убийств, мы наблюдаем через призму восприятия главного героя Анатолия. Ему тридцать пять лет, он участник войны, был ранен, а сейчас работает в промышленном издательстве.

Анатолий отмечает изменения, происходящие вокруг после объявления Дня открытых убийств: «Через неделю в городе началось нечто такое, что трудно определить даже словом. Какое-то беспокойство, брожение, какое-то странное состояние. В общем, все как-то засуетились, забегали»20, но сам он воспринимает происходящее как сторонний наблюдатель, не подвергая осмыслению предстоящее событие. Переломный момент наступает, когда его любовница Зоя предлагает убить Павлика, её мужа21. Это предложение обескуражило Анатолия, вывело из анабиоза и побудило к размышлениям о том, что может заставить человека совершить убийство и правомерно ли лишать человека жизни22. Ответ на первый вопрос для героя очевиден: ненависть может стать поводом для убийств. Он представляет себе, кого бы он с превеликим удовольствием лишил бы жизни: «Толстомордых, заседающих и восседающих, вершителей наших судеб, наших вождей и учителей, верных сыновей наро- да.»23.

Правда, потом осознаёт, что всё это в его жизни уже было, эти ужасы смертей на войне, которые герой повторять снова не собирается. Неясным остаётся вопрос о том,
что делать в сам День открытых убийств: за- баррикадироватьсядома или выйти на улицу. Сначала он решаетостаться в этот день дома, заблаговременно купить еды и укрепить входную дверь, чтобы непрошеные гости не смогли ворваться. Однако герой неожиданно меняет своё решение: он не будет трусливо отсиживаться дома, а выйдет в этот день на улицу. И сделает это с единственной целью, чтобы сохранить себя, не поддаться страху. «Да, каждый отвечает сам за себя. Но за себя, а не за того, кем тебя хотят сделать. Я отвечаю за себя, а не за потенциального шкурника, доносчика, черносотенца, труса», — размышляет главный герой24. Способность освободиться от парализующего страха, насаждаемого сверху, выйти из состояния апатии и перейти к действию — качества, присущие герою «оттепели», который высвободился от страха и уверовал в новые идеалы.

Тема страха, о которой мы упомянули, говоря о прозе Трифонова, в повести «Говорит Москва» также нашла своё отражение. Анатолий разоблачает себя и свои страхи: «Это я запасался жратвой и закладывал двери ломом? Это я трясся, как последняя тварь, за свою драгоценную шкуру?.. Так чего же я стою со всем этим великолепным пафосом разоблачения, презрения.?»25.

Освобождённому от страха герою «оттепели» не суждено было окончательно преодолеть угнетённое сознание и восторжествовать. Эпоха застоя, наступившая с приходом к власти Брежнева, затормозила процесс дальнейшего освобождения. Последовавшие «литературные процессы», по мнению М.М.Голубкова, стремились повторить печально знаменитые процессы 1930-х годов, но выглядели вопреки желанию их организаторов пародией. Они со всей очевидностью обнаружили, что хрущёвская десталинизация страны принесла необратимые результаты и возврат на тридцать лет невозможен26. О необратимых результатах, в частности, писал В.И.Тюпа, исследуя советское общество 1950—1960-х годов. По его мнению, именно в это время происходит ментальный кризис, приведший к двойственности советского сознания. С одной стороны, житель СССР оставался «массовым советским человеком», а с другой — он становится и «субъектом самобытного внеролевого существования, который “хотел жить по собственному усмотрению”»27. Эта двойственность отразилась в творческом поведении писателей А.Синявского и Ю.Даниэля. На момент ареста Синявский и Даниэль были известны в узких литературных кругах своей официальной деятельностью: Даниэль переводил на русский язык поэзию народов СССР, в Детгизе готовилась к печати его историческая повесть. Синявский был сотрудником ИМЛИ им. М.Горького АН СССР и печатался в «Новом мире».

Свидетельница тех событий Г.А.Белая вспоминает, что, когда осенью 1965 года разнёсся слух об аресте Синявского и Даниэля, это стало совершенной неожиданностью: причины ареста не оглашались, в чём состояла вина — об этом тоже не былоизвестно. Лишь в 1966 году общественность узнала из публикаций в печати, в чём именно состояли прегрешения писателей. 16 января в газете «Известия» вышла статья Дмитрия Ерёмина «Перевёртыши», за ней последовала обличительная статья Зои Кедриной «Наследники Смердякова», опубликованная в «Литературной газете» 22 января 1966 года. Авторы подверглись не просто общественному осуждению, их привлекли к суду по статье 70 Уголовного кодекса — за антисоветскую агитацию и пропаганду, распространение антисоветской литературы.

С одной стороны, неофициальная деятельность Синявского и Даниэля была попыткой отстоять право писателя на свободный творческий путь, и эта попытка не могла не привести к столкновению писателей с властью. С другой стороны, вынужденную двойственность творческого поведения можно рассматривать как приспособленчество, найденный компромисс с совестью. Подобная двойственность могла привести к подмене нравственных ориентиров, что осознавалось Даниэлем и становилось предметом художественной рефлексии. Пример подобного творческого поведения мы находим на страницах повести «Говорит Москва». Главный герой встречается со своим приятелем, художником Сашей Чупровым, который писал левые картины и был известен в либеральных кругах как новатор. Но так как продавать полотна, отмеченные тлетворным влиянием Запада, было некому, он делал плакаты: девушек с просветлёнными лицами на фоне кремлёвских стен; шахтёров в полной подземной амуниции, шагающих уверенной поступью к светлому будущему. Подобная двойственность творческой деятельности была распространена. В повести Ю.Даниэль доводит до абсурда умение Саши Чупрова приспосабливаться к обстоятельствам. Художник решил нарисовать плакаты, провозглашающие День открытых убийств, в левой манере, кощунственность идеи его нисколько не смущает.

У Трифонова мы соприкасаемся с миром художников в повести «Другая жизнь», и в этом мире не обошлось без компромиссов. Квартира-мастерская Георгия Максимовича — это среда художественной интеллигенции. Он учился в Париже, был знаком с Модильяни и Шагалом, когда-то его называли «русский Ван Гог», и в юности он писал совершенно по-другому. Сейчас художник работает в реалистической манере, и его творчество представляет собой «писанные маслом прудики, рощицы, речки, овраги.».

Его картины «похожи на множество других картин и рисунков, сделанных давным-давно другими художниками.»28. Георгий Васильевич восхищается картиной Пабло Пикассо «Герника», которая висит в его мастерской, а пишет совершенно другое: «Как же так: проповедуете одно, а творите другое?» — справедливо задают ему вопрос. В незначительном, на первый взгляд, споре Трифонов сталкивает не просто представителей диаметрально разных точек зрения на искусство, он сталкивает представителей разных миров. С одной стороны, это мир либеральной интеллигенции, который представляет Георгий Максимович, с другой — консервативный лагерь, который «ничего, кроме битых черепков и рваных газет» не видит в картинке Пикассо. Трифонов ни одному из миров не отдаёт предпочтение, он лишь показывает, что герои обоих лагерей могут стать жертвами сложившейся системы несвободы. Мы узнаём, что в молодости Георгия Максимовича «лупцевали за формализм», и, судя по всему, он был вынужден приспособиться к сложившейся эстетике социалистического реализма, отказавшись от своих первоначальных художественных взглядов. Двойственность, приспособленчество Саши Чупрова и Георгия Максимовича были характерными чертами либеральной интеллигенции периода «оттепели» и застоя.

Возвращаясь к процессу Синявского и Даниэля, отметим, что привлечение писателей к суду за художественную деятельность и последующий их арест вызвали широкую общественную реакцию, побудили общественность к переосмыслению основ культурной политики: как относиться к модернистским тенденциям, правомерно ли судебное преследование писателей за художественные произведения, насколько универсальны идеологические основы соцреалистического канона и другие вопросы. Разница взглядов обнажила раскол в творческой среде. С трибун звучали голоса тех, кто одобрял вынесенные приговоры, утверждая, что Синявский и Даниэль заслуживают ещё более строго наказания29. В то же самое время в обществе появились люди, готовые открыто выступать и бороться за свои взгляды, за свободу выбора творческого пути30.

Мария Розанова, жена Синявского, так характеризовала результаты, которые принёс судебный процесс, оплаченный годами тюремного заключения писателей: «Все мы, и диссиденты, и правозащитники, и писатели, и общественность, вышли из дела Синявского и Даниэля.» Можно согласиться с Марией Розановой, что суд на Синявским и Даниэлем сыграл не последнюю роль в формировании диссидентского движения, однако стоит отметить, что предпосылки раскола в обществе назревали намного раньше. В череде событий, приведших к окончательному размежеванию в творческой среде, отметим следующие: травля Б.Л.Пастернака (1958), скандал на выставке МОСХ (1962) и последовавшие после этого встречи Хрущёва с творческой интеллигенцией, суд над И.Бродским (1964). Интересно отметить, что сам Юлий Даниэль после освобождения из тюрьмы не примкнул к диссидентскому движению, а предпочёл оставаться независимым наблюдателем. Александр Даниэль вспоминает, что его отец «к общественной активности других проявлял сдержанный интерес, не позволяя себе ни осуждать, ни одобрять её.»31.

Итак, можно сказать, что и Даниэль, и Трифонов отстаивали право на личную и творческую независимость. Ю.Даниэль вместе со своим другом А.Синявским защищали своё право выбора свободного творческого пути в подполье, Ю.Трифонов сохранял творческую независимость, дистанцируясь от творческих и политических группировок.

ПРИМЕЧАНИЯ
1 ЛОТМАН Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века // Избранные статьи: В 3 т. — Таллин, 1992. — Т. 1. — С. 258—259.
2 ГОЛУБКОВ М.М. История русской литературной критики XX века (1920—1990- е годы). — М., 2008. — С. 37.
3 ВОЛОБУЕВ О.В, ДАНИЭЛЬ А.Ю, МИХАЙЛОВА Г.М. и др. История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР: Книга для учителя. — М.: Мосгорархив, 2002.
4 ИВАНОВА Н.Б. Мир прозы Юрия Трифонова: Сб. ст. / Сост. Н.Б.Иванова, А.П.Шитов. — Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2000.
5 СЕЛЕМЕНЕВА М.В. Русская интеллигенция на рубеже 60—70-х годов XX века: художественная концепция Ю.В.Трифонова // Личность. Культура. Общество: междисциплинарный научно-практический журнал социальных и гуманитарных наук. — М., 2007.
6 ШИТОВ А.П. Гуманизм в плену...: нравственная упругость прозы Юрия Трифо- новова. — М.: Любимая Россия, 2010.
7 СЕЛЕМЕНЕВА М.В. Поэтика городской прозы Ю.В.Трифонова. — Воронеж: Научная книга, 2008; СЕЛЕМЕНЕВА М.В. Городская проза как идейно-художественный феномен русской литературы XX века. — М.: МГИ им. Е.Р.Дашковой, 2008.
8 ДАНИЭЛЬ А.Ю. Юлий Даниэль. «Я всё сбиваюсь на литературу...»: Письма из заключения. Стихи. — М.:Звенья, 2000. — С. 6.
9 СИНЯВСКИЙ А.Д. Литературный процесс в России. — М.: РГГУ, 2003. — С. 24.
10 Имеется в виду процесс Синявского и Даниэля 1966 года.
11 Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. — М.: СП «ЮНОНА», 1990. — С. 480.
12 Там же. — С. 480.— С. 539.
13 Там же. — С. 77.
14 ТРИФОНОВ Ю.В. Избранное: повести. — М.: Терра, 1997. — С. 47.
15 СЕЛЕМЕНЕВА М.В. Русская интеллигенция на рубеже 60—70-х годов XX века: художественная концепция Ю.В.Трифо- нова. — С. 309.
16 СЕЛЕМЕНЕВА М.В. Русская интеллигенция на рубеже 60—70-х годов XX века: художественная концепция Ю.В.Трифо- нова — С. 310.
17 ТРИФОНОВ Ю.В. Избранное: повести. — М.: Терра, 1997. — С. 8.
18 Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. — С. 60.
19 Там же. — С. 61.
20 Там же. — С. 63.
21 Там же. — С. 67.
22 Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. — С. 68.
23 Там же. — С. 69.
24 Там же. — С. 78.
25 Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. — С. 78.
26 ГОЛУБКОВ М.М. История русской литературной критики XX века (1920— 1990-е годы). — С. 234.
27 Социокультурный феномен шестидесятых. — М.РГГУ, 2008. — С. 18— 19. Из статьи В.И.Тюпа «Кризис советской ментальности».
28 ТРИФОНОВ Ю.В. Избранное: повести. — С. 247.
29 Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. — М.: СП «ЮНОНА», 1990 (Статья Б. Крымова «Удел Клеветников» // Литературная газета. — 15 февраля. — 1966. — С. 487—
490; письмо преподавателей МГУ «Нет нравственного оправдания» в «Литературную газету» — С. 490—492; Открытое письмо в редакцию газеты «Известия» от писателей Узбекистана. — С. 496).
30 Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. — М.: СП «ЮНОНА», 1990 (Луи Арагон. «По поводу одного процесса» // Юманитэ. —
16 февраля. — 1966. — С. 493—494; Открытое письмо М. Шолохову, автору «Тихого Дона», от Лидии Чуковской, направленное в несколько редакций. — С. 502—506).
31 ДАНИЭЛЬ Ю.М. «Я всё сбиваюсь на литературу.»: Письма из заключения. Стихи — М.: Звенья, — С. 8.

ЛИТЕРАТУРА

1. ГОЛУБКОВ М.М. История русской литературной критики XX века (1920— 1990-е гг.): учеб. пособие для студентов вузов. — М.: Академия, 2008.
2. ДАНИЭЛЬ Ю.М. «Я всё сбиваюсь на литературу...»: Письма из заключения. Стихи / Сост. А.Ю.Даниэль. — М.: Мемориал: Звенья, 2000.
3. ИВАНОВА Н. Б. Мир прозы Юрия Трифонова: [сб. ст.] / Сост. Н.Б.Иванова, А.П.Шитов. — Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2000.
4. Личность. Культура. Общество: междисциплинарный научно- практический журнал социальных и гуманитарных наук. — М., 2007. — Т. 9. — Вып. 2 (36).
5. СЕЛЕМЕНЕВА М.В. Поэтика городской прозы Ю.В.Трифонова. — Воронеж: Научная книга, 2008.
6. СЕЛЕМЕНЕВА М.В. Городская проза как идейно-художественный феномен русской литературы XX века. — М: МГИ им. Е.Р.Дашковой, 2008.
7. СИНЯВСКИЙ А.Д. Литературный процесс в России: Литературно-критические работы разных лет. — М.: Рос. гос. гуманитар. ун-т, 2003.
8. Социокультурный феномен шестидесятых: [сб. ст.] / Сост. В.И.Тюпа,О.В.Федуни- на]. — М.: РГГУ, 2008.
9. ТРИФОНОВ Ю.В. Юрий и Ольга Трифоновы вспоминают. — М.: Коллекция «Совершенно секретно», 2003.
10. ТРИФОНОВ Ю.В. Избранное: повести. — М.: Терра, 1997.
11. Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. — М.: СП «ЮНОНА», 1990.
12. ШИТОВ А.П. Гуманизм в плену..: нравственная упругость прозы Юрия Трифоно- вова. — М.: Любимая Россия, 2010.
13. ШИТОВ А.П. Юрий Трифонов и советская эпоха: факты, документы, воспоминания. — М.: Собрание, 2006.
14. Юрий ТРИФОНОВ: долгое прощание или новая встреча? // Знамя. — 1999. — № 8.