Рассказ М. Горького «Отшельник», написанный в 1923 году, не вошёл, к большому сожалению, в школьную практику, но попытаемся показать его значение в постижении художественного мира одного из крупнейших русских писателей XX века. В центре нашего внимания будут символические образы, которые могут скрепить различные части интерпретационного текста, возникающего на занятии по произведению М. Горького. 

Может быть, этот? «А я – весёлый был, игристый, турманом жил, знаешь – голуби есть турмана: взовьётся высоченно в небеса, в самую невидимую глубь, свернёт там крылья, головку под крыло и – бултых вниз! Многие убиваются насмерть, об крыши, об землю. Вот эдак и я. Весёлый я был, безобидный, вроде блаженного какого, бабы, девки любили меня, ну – как сахар, – верное слово. Что делалось! Вспомнить радошно…».  

Итак, главный герой рассказа, Савелий Пильщик, называет себя голубем, весёлым, беззаботным, безобидным, способным на подлинное безрассудство. Действительно, в тексте произведения легко обнаруживаются фразы, свидетельствующие о справедливости этой мысли. 

Во-первых, убедительна сама характеристика старика:
«И, перекатываясь с бока на бок, он смеялся звонко, как молодой, только в горле у него немного хрипело, смеху его ладно вторил ручей. Тепло вздыхал ветер; по нежным бархатам весенней листвы скользили золотистые зайчики». Кажется, звучит молодой, задорный голос существа, которое не может не восприниматься как часть самой природы. Обратим внимание на звук ручья, ладно вторящего смеху Савелия. Не пройдём мимо других деталей пейзажа, органично входящих в гармоничную картину мира: тепло вздыхающий ветер; золотистые зайчики, скользящие «по нежным бархатам весенней листвы».  

Рассказчик характеризует Савелия таким, каким его видит в настоящем, Пильщик же говорит о прошлом, но даже сейчас он сохранил в себе те черты, которые не могут не напомнить о весёлом голубе. Об этом свидетельствуют и другие цитаты: «Он показался мне ещё более живым, более радушно сияющим; мне стало легко, весело…»; «Движения его прочного тела, быстрые, как движения ужа, великолепно гармонировали с чёткой речью… он казался почти красивым, красотою пёстро и хитро спутанной жизни»; «Душа – птица капризная, куда летит – неведомо…»; «Мне показалось, что голос его потерял сиповатость, звучит выше и чище, а мелодия слов странно напомнила незатейливую песенку щеглёнка»; «…никогда раньше не доводилось мне слышать и принять это хорошо знакомое, ничтожно маленькое слово “милая” насыщенным такой ликующей нежностью»; «Ведь ты – цветок на земле, тебя Господь взрастил на радости, ты можешь великие радости подарить, – глазыньки твои, свет ясный, всякой душе праздник, – милая!» (слова, обращённые к девушке). Выделенные нами слова и словосочетания подчёркивают и жизненную энергию главного героя, и его восприятие самой жизни как праздника (несмотря ни на что!).

Примечательно и то, что постоянно подчёркивается связь главного героя с миром природы (ведь её частью является и голубь!): движения Савелия сравниваются с движениями ужа, мелодия его слов напоминает незатейливую песенку щеглёнка, а сам Савелий Пильщик называет душу (в том числе и свою) птицей капризной.  

Но нельзя забыть и о том, что голубь иногда «взовьётся высоченно в небеса… и – бултых вниз!» Встречались ли подобные ситуации в жизни Савелия? Отвечая на этот вопрос, рассмотрим отношение главного героя к своей дочери Татьяне.  

Савелий называет свою дочь звездой и восклицает: «…всему свету радость – вот какая дочь!» Его обвиняли в жизни с ней, причём затеяли настоящий судебный процесс. Но приведём слова самого героя: «Бывает это – живут и с дочерьми. Даже святой один с дочерьми жил, с двумя, от них тогда пророки Авраам, Исаак родились. Про себя я не скажу этого. Конечно, играл с ней; дело зимнее, ночи длинные, скушно! Особливо же скушно такому, который вертеться на земле привык, ходить туда-сюда, а я таков был. Сказки рассказывал я ей, – сказок я знаю сотни. Ну, а сказка – вещь фальшивая. И – кровь горячит. А Таша… Красавица же она была невозможная! А я тоже до женщин невозможный, совсем безумный!»

Из монолога Савелия ясно, что в своих отношениях с дочерью он преступил нравственную черту. Причём причина этого – не только скука. Дело в том, что в рассказе Пильщик часто говорит о своём «безумном» отношении к женщинам. И свою дочь он воспринимал как женщину, перед красотой которой трудно было устоять. В подобной ситуации главный герой и напоминает голубя: он «взовьётся высоченно в небеса» (вот оно, ощущение радости, красоты, приподнимающее человека над унылой повседневностью) – и «бултых вниз» (так и герой Горького, поддавшись этому ощущению, даже чувству, забывается, так как способен презреть моральные нормы, регулирующие отношения между отцом и дочерью).  

Как мы видим, образ, встречающийся в начале рассказа, довольно-таки точно передаёт особенности психологического мира главного героя. Но в монологе последнего он встречается только при характеристике раннего периода его жизни, периода молодости. Возможно расширение художественного поля этого символического образа – и последний «накладывается» на последующие этапы судьбы Савелия. А совпадение налицо. То есть образ этот схватывает что-то важное, даже сущностное во внутреннем мире героя. Встречаясь в начале произведения, он фокусирует внимание читателя, предопределяя его реакцию на дальнейшие сегменты текста. Причём автор как бы и не навязывает образный ход, тем не менее давая возможность читателю помнить о нём в процессе осмысления тех ситуаций, которые к нему и не имеют непосредственного отношения.  

Читатель, зашедший за рамки «буквализма», читатель, оказавшийся способным актуализировать тот образно-эстетический потенциал, который присутствует в тексте, приближается к самому творческому процессу, высвобождая в ходе активного восприятия художественного текста энергию сотворчества и направляя её в нужное русло. 

В конце произведения перед читателем возникает символический образ, несущий в себе философский, обобщающий смысл: «Вспомнил хроменькую, пёстро одетую девушку с печальными глазами, и вся жизнь представилась мне в образе этой девушки: стоит она перед каким-то маленьким, уродливым богом, а он, умея только любить, всю чарующую силу любви своей влагает в одно слово утешения: «Милая…».  

Автор подводит читателя к образу, который мы можем спроецировать на вторую половину рассказа. О какой девушке идёт речь? Это «хроменькая девушка в пёстром платье, с толстой русой косой на спине, с большими синими глазами, – лицо на редкость картинное, а юбка раздражающе пестра, – вся в каких-то зелёных и жёлтых пятнах, и на белой кофточке пятна красные, цвета крови». В рассказе Савелий хочет освободить её от страшных мыслей («Рано думать тебе про это») и побудить к совершению поступка, способного изменить её жизнь: «Иди, дружба, иди! Иди, да – так и знай: на радость идёшь, на счастье, на великое дело – на радость! Иди…». Горький не раскрывает читателю биографию своей героини, но становится ясно, что перед ним несчастный человек. И если вернуться к финальной части рассказа, то можно утверждать следующее: для автора у самой жизни печальные глаза, как и у этой хроменькой девушки. 

Но девушка стоит перед «маленьким, уродливым богом», а в роли бога выступает сам Савелий. Почему? Рассмотрим отношение главного героя к Богу. Само это отношение предопределила его встреча с французским попом, утверждавшим, что Бог «во всём мире пролит и в каждой душе живёт чистейшей искрой… надо нам искать Бога в человеке, собирать его во единый ком, а как соберётся Господь всех душ живых во всей силе своей, – тогда придёт к нему сатана и скажет: велик ты, Господи, и силён безмерно, не знал я этого прости, пожалуйста! А теперь – не хочу больше бороться с тобой, возьми меня на службу себе… И тогда наступит конец всякому непотребству и злу, и всякой земной сваре, и все люди возвратятся в Бога своего, как реки в океан-море». Конечно, в сформулированной философско-религиозной позиции отражается пантеистическая система ценностей (мысль о том, что Божественное начало разлито в мире и прежде всего в человеке, в связи с чем вспомним гораздо более «радикальное» высказывание Фауста из трагедии  И. В. Гёте: «Почувствуй на её свету существованья полноту и это назови потом любовью, счастьем, божеством. Нет подходящих соответствий». Но тем не менее этическая позиция французского монаха приближена к самой душе христианства, так как, по его мнению, надо верить в каждого человека, необходимо видеть в нём «чистейшую искру» Бога.  

Савелий говорит рассказчику, что до этого слепой ходил, а теперь обрёл зрение, ибо «светло на душе стало». И знаком веры, передавшейся от француза к Савелию, стало слово «милая», которое звучит в произведении много раз (нельзя не обратить внимания и на высокую частотность употребления слова «дружба» в синтаксической функции обращения) и неизменно восхищает главного рассказчика, а за последним стоит сам автор: «Ёмкость этого слова была неисчерпаема, и, право же, мне казалось, что оно содержит в глубине своей ключи всех тайн жизни, разрешение всей тяжкой путаницы человеческих связей. И оно способно околдовать чарующей силой своей не только деревенских баб, но всех людей, всё живое. Савелий произносил его бесчисленно разнообразно, – с умилением, с торжеством, с какой-то трогательной печалью; оно звучало укоризненно ласково, выливалось сияющим звуком радости, и всегда, как бы оно ни было сказано, я чувствовал, что основа его – безграничная, неисчерпаемая любовь, – любовь, которая ничего, кроме себя, не знает и любуется сама собой, только в себе чувствуя смысл и цель бытия, всю красоту жизни, силою своей облекая весь мир. В ту пору я уже хорошо умел не верить, но всё моё неверие в эти часы облачного дня исчезло, как тень перед солнцем, при этих звуках знакомого слова, истрёпанного языками миллионов людей». 

Принципиально важно то, что приведённое выше лирическое отступление вызвано словами, обращёнными Савелием к «хроменькой девушке». Он называет её цветком на земле, который взращён самим Богом на великие радости, и в конце своего краткого, но чрезвычайно выразительного монолога говорит: «…глазыньки твои, свет ясный, всякой душе праздник, – милая!» 

Итак, перед нами человек, который умеет любить. То есть в нём есть что-то от Бога, каким его представлял себе народ. И не удивляет нас, что чуть ранее рассказчик назвал Савелия «святым человеком, обладающим сокровищем безмерной любви к миру». Но нельзя не отметить следующее: в конце предложения стоит вопросительный знак. Но картина памяти (девушка и Савелий) освобождает рассказчика от сомнения – и сама ситуация общения двух людей приобретает возвышенный, чуть ли не мифологический смысл. 

Ещё раз задумаемся о смысле этой символической картины. Вряд ли его можно назвать оптимистичным, так как неизбежно возникает вопрос: способна ли, по мнению самого автора, «чарующая сила любви», вложенная в слово утешения, изменить в лучшую сторону жизнь «хроменькой, пёстро одетой девушки с печальными глазами»? Ведь в конце произведения перед читателем возникает сцена, аккумулирующая в себе драматизм, если не трагизм жизни.  

Мы видим печальные глаза и слышим утешительное слово. А что дальше?..  

Очевидно сходство образов Савелия и Луки (героя пьесы «На дне»). Как можно организовать соотнесение этих двух образов на уроке? Ученики проецируют финальную символическую картину рассказа «Отшельник» на пьесу «На дне» и делают выводы сопоставительного характера.  

Действительно, можно предположить, что у Анны, Актёра, Пепла, Наташи, Насти (то есть у тех героев, которых утешает Лука и которым пытается помочь), – печальные глаза, как и у девушки из рассказа. Но следует ли воспринимать Луку как Бога, пусть маленького и уродливого? 

Лука помогает людям обрести веру в самих себя, хотя никого и не спасает: «Он не уберёг от несчастья даже Пепла, с которым возился больше, чем с кем-либо. Но спасают герои. Лука же не герой, не социальный чудотворец, а обыкновенный беспаспортный бродяга. Он сделал то, что был в силах: помог людям ощутить себя людьми, удержаться в жизни. Остальное уже зависело от них самих, от их силы воли и тех конкретных жизненных обстоятельств, в каких они оказались» [3, с. 200]. 

Примечательно, что один из исследователей пьесы «На дне», Г. Гачев, характеризуя Луку, активно использует слово «дух», которое может восприниматься как синоним слова Бог, естественно, в метафорическом, философском смысле: «Лука – это всеобщее движущееся отражение или бродячее самосознание бытия. Его движение по бытию есть зажигание самосознания в других людях: и в них, в их воскресших или впервые найденных ими своих индивидуальных сущностях, и «опредмечивается» шествие Луки. Он, как гегелевский «дух», в своём шествии всё время, в каждой точке сливается полностью (до совпадения) с тем или иным человеческим существованием (его сознанием). Теперь понятно нам должно стать, почему Лука, когда воплощается в одного и говорит его индивидуальностью, «врёт», с точки зрения индивидуальности другого. Но в свою очередь этот, когда Лука входит в него, ошеломлён его точным проникновением в его душу, полным знанием его истины» [2, с. 28].  

Но если мы начинаем сравнивать Луку с Савелием, то вся условность слова Бог в применении к нему становится всё более очевидной. Ведь главный герой пьесы совершает поступок, который с нравственной точки зрения трудно оправдать: он исчезает в конце третьего действия, причём до того, как появляется Васька Пепел. «Только после второго зова Сатина Васька оказался в гуще драки и сильным, нерассчитанным ударом убил старика. Убийство было непреднамеренно и потому неотвратимо. Потеряв власть над собой, Васька бросается на Василису. Сатин и Кривой Зоб быстро хватают его и предотвращают действительно безрассудное убийство. То, что должен был сделать Лука, делают его товарищи. Соверши Лука хотя бы этот поступок, он стал бы героем. Но вместо героического подвига он делает сомнительный шаг и тем самым развенчивает себя, опускается до уровня обыкновенности, вновь становится как бы бубновским двойником или дублёром, утверждающим, что «вовремя уйти всегда лучше» [3, с. 169-170].  

Но может возникнуть возражение: и Савелий далеко не безгрешен. С последним трудно не согласиться, но нельзя игнорировать то, что грехи главного героя рассказа в давнем прошлом и не имеют отношения к тому периоду его жизни, когда он «всем правду говорит, кому какую надо», тем самым спасая души.  

Применяя слово Бог к Савелию и Луке как некую метафору, отражающую этическую направленность их поступков, мы должны учитывать и образ их жизни, в котором обнаруживается нечто необыкновенное: Савелий – «отшельник», а Лука – странник. Сама народная традиция закрепила совершенно особое отношение к таким людям, вырывая их из условий привычного существования и рассматривая их в ином жизненном и культурном контексте. 

Приведём систему вопросов и заданий, на основе которой проводится занятие: 

1. Автор пишет: «Я пришёл к нему весёлым днём мая». Можно ли при помощи такого же эпитета охарактеризовать то настроение, которое вызывает рассказ М. Горького? Аргументируйте свою позицию. 

2. Савел Пильщик сравнивает себя с голубем. Какой вы представляете его жизнь в прошлом на основе этого развёрнутого сравнения? 

3. Напоминает ли голубя турмана Савел Пильщик-отшельник? Приведите аргументацию в пользу своей точки зрения. 

4. Какая картина завершает рассказ? Раскройте её символический смысл. 

5. Почему рассказчик-наблюдатель называет Савела богом? Понаблюдайте за тем, как и в каких ситуациях Савел употребляет слово милая. Прокомментируйте лирическое отступление рассказчика об этом слове. 

6. Спроецируйте символическую картину, завершающую рассказ, на ситуации из пьесы «На дне», в которых раскрывается отношение Луки к таким обитателям ночлежки, как Анна, Актёр, Пепел, Наташа, Настя.  

7. Познакомьтесь с точкой зрения Д. Л. Быкова: «В «Отшельнике» появляется добрый утешитель, отличный от Луки, – тот утешал из самомнения, ради того, чтобы ему поклонялись и от него зависели, а этот похож на доброго лесного бога, которому всех бесконечно жалко» [1, с. 260-261]. Согласны ли вы с этим высказыванием? 

8. Представьте себе, что рассказ М. Горького завершается следующими строками: «Легко опрокинулся на бок, поджал ноги к животу, натянул армяк на голову и – замолк. Потрескивали и шипели ветки на углях костра, дым поднимался затейливыми струйками во тьму ночи». Какой вариант предпочтительнее – авторский или предложенный выше? В развёрнутой форме аргументируйте свою точку зрения.  

Итак, и Савелий, и Лука – утешители. «Некоторые суждения Савелия почти буквально совпадают с сентенциями Луки. Но Лука прежде всего доктринёр, человек духа. А Отшельник – человек плоти, весело играющий в радостном сиянии бытия. Он – свой в этом мире, среди трав, деревьев, в общении с мужиками и бабами. А уж из радостного мироощущения, из сочного отношения к жизни он и строит стратегию умиротворения, утешения человеческих душ. Педагогическая тактика «отшельника» поражает рассказчиканаблюдателя: Савел раскрывает в каждом человеке, который пришёл к нему со своей душевной мукой, то лучшее, что в нём есть, но неведомо сознанию» [4]. Иначе говоря, Горький раскрывает внутренние миры утешителей, относящихся к разным психологическим моделям. 

 

Литература 

Гачев Г. Д. Что есть истина? Прения о правде и лжи в «На дне» М. Горького // Литература. Первое сентября. – 2008. – №24.  

Кузьмичёв И. К. «На дне» Горького: Судьба пьесы в жизни, на сцене и в критике. – Горький, 1981.  

Лейдерман Н. Л. Непрочитанный Горький // Урал. – 2008. – №7.  

 

 

Шутан Мстислав Исаакович, профессор кафедры словесности и культурологии Нижегородского института развития образования, доктор педагогических наук