Гомберг Л. Поэты-ифлийцы на фронтах Великой Отечественной

Стихи здесь писали почти все. И стать «ифлийским поэтом» мечтал каждый студент этого легендарного московского вуза - Института философии, литературы и истории (Гуманитарный вуз университетского типа, существовавший в Москве с 1931 по 1941 год. Был выделен из Московского университета, но в 1941 году вновь слит с ним. (Прим. ред.)) Левитанский уверял, что вступить в «кружок поэтов ИФЛИ» было никак не легче, чем в Союз писателей СССР. Звания «ифлийского поэта» удостаивались немногие - буквально единицы. Бытовал некий ритуал посвящения в поэты, который проходил один раз в году, осенью, после начала учебных занятий. Происходило это так: в одной из аудиторий собиралось довольно много народу. Сначала под общий одобрительный рокот читали «звезды», потом очередь доходила до «новичков», в том числе новоявленных ифлийцев.

В тот вечер после выступления «маститых» наступила пауза. И тут бывшие одноклассницы Давида Самойлова, ставшие, как и он, студентами ИФЛИ, начали выкрикивать его имя. Давид оробел. Но его вытолкнули вперед, к кафедре, и ему ничего не оставалось, как прочитать уже написанных в ту пору «Плотников», а потом еще несколько стихотворений, имевших заметный успех у собравшихся. После окончания «заседания» к Давиду подошел сам Павел Коган, бесспорный лидер «ифлийских поэтов», пожал руку и предложил вместе идти домой к метро через парк «Сокольники». Это было признание.

Следующей ступенью на лестнице «ифлийской поэзии» стала встреча со знаменитым поэтом той поры Ильей Сельвинским; в свой семинар при Гослитиздате мэтр собирал молодых одаренных поэтов Москвы. К осени 1939-го благодаря семинару сложилась сильная группа стихотворцев: Павел Коган, Сергей Наровчатов, Борис Слуцкий, Михаил Кульчицкий, Давид Самойлов.

Война не застала ифлийцев врасплох - ее ждали... Почти все они ушли добровольцами на фронт в самые первые дни. «Мы уходили воевать, - рассказывал Юрий Левитанский, - строем пели антифашистские песни, уверенные, что немецкий рабочий класс, как нас учили, протянет братскую руку, и осенью мы с победой вернемся домой». Но случилось иначе.

Война застала Павла Когана в геологической экспедиции в Армении. В Москву он с трудом добрался только осенью, поступил на курсы военных переводчиков и в чине лейтенанта был направлен в полковую разведку. Погиб он при выполнении боевого задания в сентябре 1942 года под Новороссийском. «Зная характер Павла, могу себе представить, как все это происходило, - много лет спустя напишет Давид Самойлов. - Наверно, очень нужно было взять языка. Предстоял трудный ночной поиск в районе высоты Сахарная Голова. Коган, переводчик полкового разведотдела, мог бы дожидаться в штабе, когда разведчики приведут пленного. Он сам напросился в поиск. Он был смел и азартен. Не мог не пойти».

Из кружка «поэтов-ифлийцев» с войны не вернулся и Михаил Кульчицкий; он погиб на исходе Сталинградской битвы в январе 1943 года. Имя младшего лейтенанта Кульчицкого выбито в Пантеоне Славы на Мамаевом кургане.

Сергей Наровчатов окончил ИФЛИ и Литературный институт им. Горького в 1941-м. Среди «поэтов-ифлийцев» он был знаменит свой поэмой «Семен Дежнев». С декабря 1941-го военный корреспондент, потом корреспондент- организатор газеты «Отважный воин» 2-й Ударной армии, капитан, кавалер орденов Отечественной войны 2 ст. и Красной Звезды, многих медалей.

В 1937-1941 годах Борис Слуцкий учился в Московском юридическом институте, одновременно с 1939 года - в Литературном институте им. Горького. Войну начал в июне 1941-го рядовым 60-й стрелковой бригады, потом служил секретарем и военным следователем в дивизионной прокуратуре, инструктором политотдела 57-й Армии. Будучи политработником, он, тем не менее, постоянно ходил в разведку, был тяжело ранен, контужен. Войну закончил в звании гвардии майора. Награжден орденами Отечественной войны 1 и 2 ст., орденом Красной Звезды и другими почетными наградами СССР и социалистических стран.

Давид Самойлов: от Ташкента до Берлина

Через десять дней после начала войны Давид Самойлов (тогда еще Дезик Кауфман) оказался под Вязьмой на станции Издешково, куда по распоряжению райкома комсомола он был направлен на строительство «укрепленных рубежей». Однако уже в начале сентября комсомольцев вернули в столицу. Город пустел... «В ИФЛИ, переселившемся на Пироговскую, тоже никого не было, в канцелярии валялись на полу бумаги и документы, маленькая записка предлагала студентам своими средствами добраться до Ташкента», - вспоминал Самойлов.

Пришло время ехать и Кауфманам. На небольшом прогулочном пароходе семья перебралась в Куйбышев, - там жили их родственники. Давид серьезно заболел, однако через две недели они продолжили путь в Самарканд, где прожили полгода. Отец получил работу в больнице, Давид поступил в пединститут. По утрам он стоял в очереди за пайковым хлебом, а потом читал, занимался, писал курсовую работу о «Войне и мире» Льва Толстого. Когда военкомат предложил студентам поступить в «офицерское училище», Давид сразу написал заявление.

Команда новобранцев высадилась из поезда в Катта-Кургане Самаркандской области. Тамошнее учебное заведение именовалось Гомельским военно-пехотным училищем, где готовили младших офицеров для фронта.

«Степь под Катта-Курганом покрыта светло-зелеными пыльными колючками, - писал Самойлов. - По этой степи мы ползали с утра и до обеда и с обеда до вечера, изучая тактику и все прочее, нужное для войны. Руки и колени в занозах. Гимнастерки и брюки в дырах. Потом это все надо было залаты- вать и очищать от едкой пыли, отмывать соль, коркой засохшую на лопатках». Но «строгости» на этом не ограничивались. Пить до обеда не разрешалось, - только один раз прополоскать рот водой. Из-за скверной воды большинство курсантов «маялись животами». Отбой был в одиннадцать вечера, подъем - в шесть утра.

Через некоторое время недоучившихся лейтенантов срочно отправили рядовыми на фронт. Эшелон миновал Куйбышев, потом Москву и на пятнадцатый день остановился в Тихвине. Передовая находилась в нескольких сотнях метрах от станции и проходила через опушку заболоченного леса с бревенчатым забором в рост человека. Впрочем, он спасал разве что от шальной пули. При минометных обстрелах укрывались в дзотах или землянках. В землянках солдаты жили - ели и спали, не раздеваясь. В часы караула бойцы лежали в дзотах при пулемете, вглядываясь через амбразуру в нейтральную полосу, заросшую кустарником.
Дзоты и землянки худо-бедно укрывали от минометного огня, но от артобстрела, в сущности, защиты не было.

Под Тихвином Давид служил всю зиму 1942 и 1943 годов. Боец был определен в пулеметный расчет второго батальона Горно-стрелковой бригады. Размеренный ритм жизни на передовой нарушали только обстрелы немцев, наши били в ответ. Вдруг все смолкало внезапно, как и начиналось. Вести дневники запрещали. Но как комсорг роты Давид делал отметки в небольших записных книжках: планы мероприятий, темы полит- бесед, короткие записи о состоянии дел. Стихов он в ту пору не писал, однако, записывал отдельные строки и строфы.

В обороне время тянулось медленно. Но 12 января 1943-го войска Волховского фронта начали операцию по прорыву блокады Ленинграда. Комсорг роты Кауфман читал в пулеметных расчетах приказ о наступлении, передвигаясь по траншеям на передовой. На участке, где служил Давид, затишье продолжалось до марта. Но после приказа «проверить пулеметы» все поняли: скоро в бой.

Вечером 25 марта бойцы заняли окопы первой линии вражеской обороны, накануне оставленные немцами. С наступлением темноты противник начал минометный обстрел. Ночью пришел связной от командира пулеметной роты и сообщил, что ранен замполит, - заменить его должен Давид. Но поскольку никаких команд не поступало, комсорг решил пока оставаться у своего пулемета. Под утро наша артиллерия начала обстрел немцев. Поступил приказ выходить из окопов...
Солдаты двигались вдоль опушки леса. Бойцы тянули пулемет, Давид нес коробки с лентами. Откуда-то слева доносился густой пулеметный огонь, отзвуки минометов и артиллерии немцев. Расчет, пользуясь относительным спокойствием на своем фланге, медленно приближался к противнику, прячась за деревьями и опасаясь лобового обстрела. Бойцы толком не знали, что происходит справа и слева от них, они просто выполняли приказ командира взвода - после артподготовки двигаться вперед. И тут из-за кустов ударила пулеметная очередь. Впереди, шагах в тридцати, они увидели вражеский дзот. Бойцы подползли поближе к дзоту, обойдя его с тыла. При поддержке пехоты, атаковавшей дзот гранатами, они подавили немецкую боевую точку. Окрыленные удачей, солдаты вновь двинулись вперед вдоль опушки.

Не прошли они и сотни метров, как немцы атаковали их минометным огнем. Был убит пулеметчик. Бойцы отошли, укрылись в окопе. Им удалось оттащить пулемет, но коробки с патронными лентами остались валяться на снегу. Когда стрельба немного поутихла, Давид пополз за коробками, понимая, что они скоро понадобятся. Он дополз и поволок их за собой. Немцы вновь усилили обстрел. Когда до окопа оставалось шагов двадцать, Давида «огрело, как палкой, по руке». Рука онемела. Зачем-то он встал в полный рост и тут же упал, оглушенный взрывной волной. Очнулся в траншее, куда под градом мин, рискуя жизнью, его перенес остававшийся в живых товарищ.
Рука Давида «висела, как чужая, не болела, а только мерзла». Кровь сочилась из наскоро перевязанной раны. Опираясь на карабин, он поплелся к исходному рубежу атаки. Почему именно туда, сам не знал; скорее всего, потому что другой дороги просто не ведал. До медсанбата добрался уже ночью. Большие палатки были набиты ранеными, врачи и медсестры валились с ног.

Самойлов, как сон, вспоминает свое кочевье по госпиталям в «вагонах санлетучки», пока уже во второй половине апреля не оказался в эвакогоспитале в Красноуральске. Едва оправившись от ранения, начал читать книги из бывшей школьной библиотеки - все подряд: Стендаль, Алексей Толстой, Всеволод Иванов и даже первый том «Эстетики» Гегеля.
Только к июню он окончательно встал с койки. И лишь в августе выписался окончательно.
Давида привезли в лагерь запасного полка в Горьком, где в речном порту вместе с другими солдатами погрузили на небольшой пароход. Высадили на пристань в Лыскове, откуда пешком ходу километров тридцать вдоль Керженца до Усть-Ялокши, где и разместили во временном лагере для заготовки дров. Ходил слух, что солдаты зазимуют на Керженце. Однако вскоре пришел приказ возвращаться в Горький. Давид был направлен в полк в Красных казармах и назначен ротным писарем. Там и встретил 1944 год. Ему повезло: вскоре удалось получить командировку в Москву и повидаться с родителями.
Однако солдат твердо решил вернуться на фронт.

В Москве Самойлов разыскал Семена Гудзенко, уже известного поэта и фронтового журналиста. Квартира в Хлебниковом переулке, где жил Гудзенко, отапливалась плохо. Поэты сварили пшенки, выпили водки и легли спать рядом под двумя шинелями. Наутро Семен повел Давида к Илье Эренбургу, главному публицисту военного времени. Он занимал номер в гостинице «Москва». Угощал молодежь коньяком, расспрашивал об участии в боях, просил почитать стихи. На просьбу Давида о возвращении на фронт ответил спокойно: «Ну что ж, ведь вы туда проситесь, а не обратно». Эренбург позвонил начальнику Главразведупра Генерального штаба генералу Ф. Ф. Кузнецову и легко решил проблему дальнейшей службы ефрейтора Кауфмана. Давида определили комсоргом в отдельную разведроту разведотдела штаба 1-го Белорусского фронта.

К весне штаб переместился на запад и остановился километрах в ста от линии фронта, вслед двинулись и разведчики. До лета 1944 года служба их заключалась в сопровождении штабных офицеров в их командировках на передовую. В июне 1944-го разведчики выехали на задание против бан- деровцев в район города Новограда-
Волынского и расположились в селах у реки Случ. Давид был назначен командиром разведгруппы, состоящей из десятка солдат. Они окопались на высоком берегу у переправы близ села Березно. В их задачу входили наблюдение за переправой и сбор информации о бандеровских главарях, действовавших в здешней округе. Вскоре штаб фронта продвинулся на запад, и разведчики получили приказ передислоцироваться в город Седльце, поближе к штабу.

Большое наступление началось только зимой. 12 января 1945-го разведчики получили приказ следовать в западном направлении. Вот выдержки из дневника ефрейтора Кауфмана того времени...

«13 января. Вчера выехали на задание в одну из левофланговых армий фронта. Шоссе забито колонами грузовиков, следующих к передовой. [...] Расположились в деревушке, затертой песчаными дюнами.
14 января. Всю ночь била артиллерия немцев. Снаряды ложились где-то правее нас, и в хате дрожали стекла... Проснулись от артподготовки. Началось...
15 января. Сегодня в середине дня пересекли бывший передний край немцев. Вчера здесь шел бой. Брошенные каски и оружие, кровавые тряпки, полураздетые трупы фрицев. Картина, вызывающая щемящее чувство тоски.
16 января. Ночью привели пленного. Допрашивали его с помощью разговорника.... Потом привели еще двадцать пленных. Среди них трое офицеров...
17 января. Хлевиско. Взят в плен немецкий ортскомендант. Команда его разбежалась. Объяснялся с ним по- французски. По гражданской специальности он - пастор.
Днем прибыли в Склобы. Здесь кончается шоссе, и мы уперлись в лес... Ведем разведку в напр. Хуциско... Ночью ездил устанавливать связь с нашими частями по шоссе и двум боковым дорогам. Тьма непроглядная. Сзади нас, километров на 20, наших войск нет.
18 января. Немцы прорвались на ту же дорогу, по которой движемся мы. Они наступают нам на пятки. Слева мрачные пожары польских деревень.
20 января. Опочно. Чудом отыскался студебеккер с продовольствием. Только собрались ужинать, эскадрон немецких кавалеристов ворвался в город и рванул на нашу улицу. Мы, однако, не растерялись и, развернув пулеметы, ударили вдоль улицы. Немцы повернули обратно.
23 января. Ночью проехали по окраинам Варшавы».

С конца февраля разведчики стояли в городе Мандзыхуде. И только 13 апреля они двинулись к городу Ландсбергу. Не доезжая Шверина, увидели указатель с надписью: «Здесь была граница Германии».

Утором 16 апреля бойцов разбудил гул канонады. Началось сражение, которое положило конец Второй мировой войне, - битва за Берлин. Разведчики с трудом пробивались по автостраде Варшава - Берлин, сплошь забитой военной техникой, и никак не могли добраться до передовой, откатывающейся к столице Германии. Догнав передовые части, разведчики действовали вместе с пехотой, по ночам добывая языков, а днем посменно ведя наблюдение за противником. В конце апреля бойцы прорвались в городок Вернойхен и захватили локатор- ную установку. Теперь они передислоцировались в Ораниенбаум к северу от Берлина. Но ночам слышалась канонада. На юге стояло дымное зарево.

30 апреля разведчики получили приказ двигаться в город Штраусберг, где располагался штаб фронта.
«У нас было двойственное чувство, - вспоминал Самойлов. - Желание участвовать в последнем победном сражении, чувство победы и - с другой стороны - естественное стремление дожить до этой победы, поскольку она так уже близка, и столько до нее пройдено, и так она выстрадана, - естественное стремление сохраниться и не погибнуть в последние часы огромной битвы».
2 мая солдаты узнали, что Берлин пал. В Штраусберге было тихо, город был почти пуст.
7 мая под утро прошел слух, что «объявлена Победа». Бойцы выскочили на улицу и принялись стрелять в воздух. Из штаба фронта сообщили, что «победа еще не объявлена».
8 мая о Победе оповестило английское радио. Ликование вспыхнуло вновь.
9 мая 1945 года, когда штабной офицер «официально» сообщил, что Германия капитулировала, разведчики достреляли оставшиеся патроны и выпили за Победу.
Война окончилась.

Плечом к плечу: Семен ГУДЗЕНКО и Юрий ЛЕВИТАНСКИЙ

Едва сдав экзамены в ИФЛИ за второй курс, в самые первые дни войны Левитанский пришел в военкомат и написал заявление с просьбой зачислить его добровольцем на военную службу. Сохранилась повестка Сокольнического райвоенкомата, в которой сказано, что «уважаемый товарищ Левитанский» зачислен в «ряды героической Красной армии». Посему ему «надлежит явиться 15 июля 1941 года на сборный пункт к 8 часам утра по адресу: Стромынка, 13, шк. 378».

Левитанский был направлен в Особую группу войск при наркомате внутренних дел. Вскоре подразделение было переименовано в ОМСБОН - Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. Историки и мемуаристы называют его «спецназом Великой Отечественной».

Учебная подготовка проходила в Подмосковье. С первых дней начались усиленные тренировки. Профессиональные военные удивлялись, как быстро недавние гражданские парни «осваивают все сложности военного дела, с азартом соревнуясь, изучают винтовку, автомат, пулеметы, гранаты, топографию, в полном боевом снаряжении совершают дальние походы, ночные марши. Особенно сосредоточенными и внимательными молодые добровольцы были на занятиях по подрывному делу...»
В ночь с 15 на 16 сентября подразделения ОМСБОН были подняты по тревоге и отправлены в столицу.

«Нашу часть привезли в Москву, когда немцы были рядом, и предполагалось, что они могут войти в город, - вспоминал Левитанский. - В нашу задачу входило держать оборону Москвы. уже в Москве - участок от Белорусского вокзала до Пушкинской площади. Мы патрулировали улицы - ходили вместе с моим другом Гудзенко. Мы, юные патриоты, готовились грудью защищать столицу: перед нами стояла задача не пропустить немцев через Садовое кольцо».

2-й полк ОМСБОН, где проходили службу бывшие студенты ИФЛИ, разместили в опустевшем Камерном театре (сейчас Театр им. Пушкина) и в нынешнем здании Литературного института на Тверском бульваре.
В эти дни Семен Гудзенко и Юрий Левитанский написали слова песни, фактически ставшей гимном ОМСБОНа. Об этой песне, об ее важной роли на улицах «осажденной Москвы» часто вспоминали свидетели тех событий.
Семен Гудзенко записал в своем дневнике: «Темна Тверская. Мы идем обедать с винтовками и пулеметами. Осень 1941 г. На Садовом баррикады. Мы поем песню о Москве. Авторы - я и Юрка (Левитанский - Л. Г.)» Уточним: авторы слов. Песню пели на мотив суперпопулярной в ИФЛИ, а потом и во всей стране «Бригантины» ифлийца Павла Когана и его друга Георгия Лепского.

Звери рвутся к городу родному,
Самолеты кружатся в ночи,
Но врага за каждым домом
Встретят пулей патриоты-москвичи.
Припев:
Слышен гул орудий отдаленный,
Самолеты кружатся в ночи.
Шаг чеканят батальоны.
В бой за красную столицу, москвичи!

Ситуация на фронте менялась. Командование приняло решение направить ОМСБОН в Подмосковье, чтобы встретить врага лицом к лицу. 16 ноября 1941 года все подразделения были подняты по тревоге и отправлены в район Клина.

«...У деревни Ямуга тяжелыми ломами долбим промерзший грунт, закладываем взрывчатку [...],- вспоминал Юрий Левитанский. - Ночью минируем железнодорожное полотно. Зима 41-го года была ранней и лютой. Красное зарево, свирепый мороз, немцы - совсем рядом. Ставишь мину, потом осторожно вставляешь в нее взрыватель, голыми руками, на морозе - рукавицы для этого не годятся, - а потом еще надо ее, эту проклятую коробочку, снегом присыпать, чтобы не была заметна, - и так шаг за шагом, мину за миной, долгую эту ночь».

22 ноября немецкие войска предприняли новую попытку атаковать позиции Красной армии. Атаку с воздуха предпринял «мессер». Бойцы ответили пулеметным огнем, «мессер» отпрянул, но потом снова вошел в пике над дорогой, где были сосредоточены омсбоновцы.

«Немцы бомбят и обстреливают из пулеметов, - рассказывал Ю. Леви- танский. - Носятся прямо над нашими головами. Падаем в снег, пытаемся стрелять по ним - как нас учили, с "упрежденьем на два корпуса", - а потом серыми комочками, в серых своих шинелях лежим на сверкающем этом снегу, беспомощно прикрыв голову руками».

Это был первый настоящий бой, в котором приняли участие Левитанский и Гудзенко.
В эти холодные зимние дни конца ноября отряды заграждения ОМСБОНа вместе с частями Московской зоны обороны сорвали план гитлеровцев прорваться к Москве на самом коротком, прямом и выгодном для них направлении. Немецкие войска искали обходные пути и двинулись в том числе на Рогачёво - Дмитров. Сюда перебросили омсбоновцев, которые снова встали живым щитом на пути у фашистов.
Новая атака была отбита. Красная Армия перешли в наступление.

«В ноябре нас поставили на лыжи, - вспоминал Ю. Левитанский. - Длинные переходы, броски по 30, 40, 50 километров, в полной выкладке. Немцы напирают яростно, рвутся к Москве. В районе деревни Давыдково - приказ: заминировать шоссе на участке 15 километров. Под обстрелом, на жесточайшем морозе. Утром команда - взрывать. В это время вдоль всего шоссе - немецкие танки и лыжники, прикрываемые с воздуха "фоккевульфами". Два часа под непрерывным обстрелом. ».

Наступление наших войск в конце декабря было успешным, но в начале января 1942-го оно захлебнулось.
Много лет спустя об этих суровых зимних днях Левитанский скажет: «. Мне нравится выражение Воннегута: "война детей" - да, воюют всегда дети, такими были и мы, лежавшие на том подмосковном снегу декабря сорок первого года. А зима была очень холодная, и лежали мы на этом снегу в своих шинелях и сапожках очень удобными мишенями для немецких самолетов - даже и маскхалатов тогда у нас еще не было. Тогда мы с Семеном Гудзенко лежали в снегах рядом, два номера пулеметного расчета». Гудзенко писал: «Я все это в памяти сберегу: и первую смерть на войне, и первую ночь, когда на снегу мы спали спина к спине». («Прожили двадцать лет.», 1942)

В середине января командование бригады сформировало четыре отряда по 80-90 человек в каждом для выполнения разведывательных и диверсионных заданий в ближайшем тылу врага в районе Вязьмы и Дорогобужа. В один из таких отрядов был зачислен и бывший студент ИФЛИ Семен Гудзенко.

В эти дни положение на фронте изменилось. Остановленные с огромным трудом немецкие войска вновь перешли в наступление. В этой ситуации командование меняет первоначальное задание продвижения в тыл врага и бросает плохо вооруженных омсбоновцев в короткие кинжальные атаки с целью задержать немцев и дать возможность подойти главным силам.

«Три дня - и нет отряда», - запишет в своем дневнике Семен Гудзенко.
«Прибыли ночью. Почти бегом 15 километров. Спим тревожно, не раздеваясь. Рассвет. Выступаем. Ходим весь день на лыжах. Устали, как черти».

«2-го [февраля] утром [...] Пули свистят, мины рвутся. Гады простреливают пять километров пути к школе. Пробежали... Бьет наш «максим». Стреляю по большаку... Пули свистят рядом. Ранен в живот. На минуту теряю сознание. Упал. Больше всего боялся раны в живот. Пусть бы в руку, ногу, плечо. Ходить не могу. Рана - аж видно нутро. Везут на санях. Потом доехали до Козельска. Там валялся в соломе и вшах... Полечусь и снова в бой, мстить за погибших. »

Именно теперь, кочуя по госпиталям, в холодные дни зимы и ранней весны 1942-го Семен Гудзенко написал свои лучшие стихи, создавшие молодому бойцу славу выдающегося российского поэта: «Перед атакой», «Первая смерть», «Подрывник».
Врачи признали Гудзенко негодным к строевой службе; он был приписан к бригадной газете ОМСБОНа «Победа за нами». Первые его военные стихи были опубликованы еще в декабре 1941-го. Но только после ранения, в июне 1942-го, Гудзенко был зачислен в штат редакции. С тех пор он регулярно печатался на ее страницах. Несколько месяцев работал в Сталинграде после освобождения от немцев, - там фактически с нуля шло восстановление города.

В 1943 году ОМСБОН переформировали, и Гудзенко перевели в газету 2-го Украинского фронта «Суворовский натиск». Он прошел Карпаты и Венгрию. Был награжден орденом Красной Звезды. А сразу после войны и орденом Отечественной войны II степени.

Как следует из документов, красноармеец Левитанский воевал в частях ОМСБОН на Калининском фронте до февраля 1942 года. С марта - он «литературный работник» газеты «В бой за Родину» 2-й Мотострелковой дивизии, подразделения «особого назначения внутренних войск НКВД», в ту пору приданого ОМСБОН. А с июля 1942-го Левитанский начинает свой боевой путь на Северо-Западном фронте в составе 53-й Армии, где молодой поэт принял участие в знаменитой Демянской операции по окружению значительных сил врага. В те дни он написал:

Запах дыма,
пепла едкий запах
Прямо в сердце каждому проник...
По снегам приильменским сыпучим
Шли солдаты русские на запад
Через лес,
к Берлину
напрямик».

Весна 1943-го выдалась холодной. В это время Левитанский проходил службу в редакции газеты «Родина зовет» 53-й Армии. Об этом написал в своем дневнике Даниил Фибих, фронтовой журналист, впоследствии писатель, автор книги «Двужильная Россия: дневники и воспоминания» (2010).

В своих записях февраля-марта 1943 года Д. Фибих ярко рисует труд военного журналиста в период наступления Красной Армии на Демянском плацдарме. Это помогает наглядно представить и фронтовые будни Юрия Левитанского, боевого товарища Даниила Фибиха...
17 февраля. Завтра еду на передовые. Километров полтораста придется сделать. Наше наступление развивается. Питался я эти дни кое-как. Две ночи я провел в шалаше. Спал на снегу, у костра. Ничего, спать можно, только ноги стынут, даже в валенках! Во время сна сжег рукавицу, которой прикрывал от жара лицо.

А вот и портрет молодого поэта...
«Юный Левитанский, с молодыми усиками над верхней губой, с упавшим на лоб небрежным темно-русым завитком, похожий несколько на Лермонтова, был занят своими стихами и ходил всегда с вдохновенно-сосредоточенным видом...
Как поэт он подает надежды. Умный, острый, развитой, талантливый, хороший паренек...»

Воспоминания Даниила Фибиха с упоминанием Левитанского охватывают период с конца зимы 1942 - до весны 1943 годов. Последняя запись датирована 31 мая. 1 июня Д. Фибих был арестован и осужден на десять лет лишения свободы. Реабилитирован в 1959 году.
В апреле 1943 года 53-я Армия была придана Степному военному округу, переименованному в Степной фронт в июле. В ее составе Левитанский принимал участие в Курской битве.
К середине июля 1943-го армия заняла рубеж северо-восточнее Белгорода и перешла в наступление. В начале октября бойцы пробились к Днепру. Левитанский пишет:

...Нас дикой жаждой мучила жара
И гимнастерки солью покрывала.
Мы шли весь день сегодня,
без привала,
Чтоб вечером напиться из Днепра.
(«Дорога к Днепру», II Украинский, 1943),

В октябре 53-я Армия форсировала Днепр и вышла на его правый берег. Весной 1944 года с боями вышла к Днестру, форсировала его, а летом подошла к границе с Румынией.

3 мая 1944 года младший лейтенант Юрий Левитанский, инструктор-организатор газеты «Родина зовет», представлен к ордену Красной Звезды.
Бухарест был первым иностранным городом, где побывал поэт. Румыны встречали советские войска как освободителей. При въезде в город их приветствовал король Михай, королева- мать Елена, министры нового правительства. После победоносного антигитлеровского восстания Бухарест оживал, жизнь медленно входила в привычную колею.

Между тем войска шли на запад. В конце сентября 1944 года 53-я Армия, действуя в направлении главного удара фронта, вышла на венгерско-румынскую границу, прорвала оборону противника, дошла до реки Тиса и, форсировав реку, продолжала наступление на Будапешт. Город был взят в ноябре.

О пребывании Левитанского в Будапеште свидетельствует фотография группы офицеров, хранящаяся в РГАЛИ, с пометкой «Венгрия. Март 1945 г.» На ней запечатлены Юрий Левитанский и Семен Гудзенко в компании фронтовых журналистов. Эту фотографию Гудзенко послал матери, написав на оборотной стороне: «Ребята из газеты "Родина зовет"».

Об этом памятном эпизоде своей «солдатской дороги» Левитанский рассказал в одном из интервью 90-х годов: «А это - Будапешт, мы с моим однокурсником и другом, однополчанином Семёном Гудзенко. [.] Где-то год 45-й. Он приехал по заданию «Комсомольской правды». А я еще воевал. Отыскал меня, отпросил у командира. Неделю мы провели в Будапеште».

«Очная» дружба Левитанского и Гудзенко - цепь запоминающихся событий в биографиях обоих поэтов - яркая, но короткая. Опять пришло время расставаться. Левитанский окончил войну в Праге. Гудзенко, корреспондент газеты «Суворовский натиск», встретил Победу в Будапеште.
Последней боевой операцией 53-й Армии в Европе стала Пражское наступление в конце апреля - начале мая 1945-го.

Спустя много лет в разговорах о тех победных днях перед поэтом всякий раз вставало ощущение вечности: «Майская сирень Братиславы и Праги», а «над бесконечной чре
дою лиц и пейзажей на тех бесконечных дорогах парила, как венец и вершина, та весна 45-го - солнце, и вся жизнь впереди».

Поэт рассказывал, что после Победы 53-ю Армию должны были передислоцировать в теплую и спокойную Одессу. Однако высшее руководство решило иначе. В результате Левитанский оказался в Монголии на «маленькой войне» (так он говорил) с Японией.
В июне 1945 года подразделения 53-й Армии по железной дороге отправили на восток. В середине июля в городе Чойбалсан была сосредоточена значительная группировка советских войск.

В начале августа 53-я Армия была включена в Забайкальский фронт, которому предстояло участие в Хингано- Мукденской операции. Задача войсковых соединений фронта выглядела так: форсированным маршем пройти территорию Монголии, преодолеть пустыню Гоби и хребет Большой Хинган и выйти в тыл Квантунской армии. Японцы считали, что такой переход невозможен.

Марш был крайне тяжелым. Мемуарист пишет: «Неласково встретила воинов мертвая, раскаленная пустыня. С каждым днем все глубже и глубже вторгались гвардейцы в безлюдное, унылое пространство монгольской безводной степи. Ни деревца, ни травинки, кругом раскаленный песок, а над головой нещадно палящее солнце. Был установлен строжайший питьевой режим. 12 дней твердо шагали гвардейцы, глубоко утопая в песке. Постепенно люди стали уставать, падать. Но они снова поднимались и шли на штурм мертвой пустыни...»

И вот Большой Хинган взят! Гарнизоны японцев, прикрывавшие подступы к Маньчжурии, не выдержали натиска. Бросая оружие, солдаты оставляли боевые позиции. 2 сентября 1945-го после молниеносного разгрома Квантунской армии был подписан акт о капитуляции Японии. И уже в октябре 1945 года после возвращения в Россию 53-я Армия была расформирована. Левитанский оказался в Иркутске.

9 мая 1946 года «военнослужащий редакции газеты "Советский боец" Восточно-Сибирского военного округа» лейтенант Юрий Левитанский был награжден медалью «За Победу над Японией».

После войны Семен Гудзенко много ездит по стране. Он читает свои военные стихи, которые производят завораживающее впечатление на слушателей.
Очевидец вспоминает: «Все, кто слышал, как читает Гудзенко, никогда уже не могли забыть своего впечатления. У Семена было огромное обаяние и врожденный артистизм. Высокий, красивый, зеленоглазый, он никого не играл, был только самим собой [...] Почему Гудзенко читал стихи именно так, как он читал? Наверное, Семен бы и сам этого не объяснил. Но что ясно было ему и что понятно нам: он был голосом убитых».

В эти годы Гудзенко женился на Ларисе Жадовой, дочери известного советского военачальника. В 1951-м, когда у них родилась дочь Екатерина, поэт был уже болен и с трудом зарабатывал журналистской работой. Он перенес несколько операций, но спасти его не удалось. Семен Гудзенко умер на больничной койке в феврале 1953-го, через три недели ему исполнился бы 31 год.

«Мы не от старости умрем, - от старых ран умрем.
Так разливай по кружкам ром, трофейный рыжий ром!» - пророчески написал Гудзенко в 1946-м.
Левитанский пережил Гудзенко на 43 года. Всю оставшуюся жизнь он помнил о своем друге.