Не случайно, когда в Москву в 1605 г. на белом коне въехал другой «государь» — Лжедмитрий, признанный народом, войсками, знатью, духовенством и даже «собственной» матерью Марией Нагой (*Ее настоящий сын Дмитрий, рожденный от царя Ивана IV, погиб в 1591 г. в городе Угличе (прим. ред.), многие встали под его знамена, тем самым отказав прежней аморальной власти в праве на существование. Личность самозванца в сущности значения не имела. Было неважно и то, что он вел с собой иноземцев. Зато утихла гражданская война, милости и награды полились рекой (правда, для этого новый правитель использовал богатства Православной Церкви).

Тем временем для Речи Посполитой (государства, появившегося в 1569 г. вследствие унии Великого княжества Литовского с Польшей) этот царь, поначалу ею поддержанный, превратился в смертельную угрозу. В этой шляхетской «республике» (короля избирал сейм — сословно-представительное учреждение), где паны были равны, собственный народ считался говорящим скотом, а православные — диким, правил швед Сигизмунд III Ваза. Масса недовольного им дворянства с женами и детьми приехала в 1606 г. в Белокаменную на свадьбу самозванца с полькой Мариной Мнишек. Лжедмитрий I мечтал объединить русские земли под своей властью. Но ситуацию использовал лукавый боярин Василий Шуйский. Вступив в сговор с польскими и шведскими властями, он объявил: прибывшие иноземные «диссиденты» хотят погубить помазанника божьего! Москвичи бросились их громить, Шуйский убил несостоявшегося «цезаря», приписав ему свои грехи, и сел на престол. Так на Руси появился царь Василий IV.

Пока литовцы и поляки, пылая местью, седлали коней, против очередного самодержца, избранного «одной Москвой», восстала Россия. Народ отказывался верить в смерть «своего» государя: даже спустя полтора года после гибели самозванца за него сражались крестьянские армии Ивана Болотникова, Прокопия Ляпунова и др. И в 1608 г. вблизи столицы, в Тушино, стал лагерем Лжедмитрий II, а с ним, кроме русских дворян, горожан и казаков, — поляки и литовцы, боровшиеся против Сигизмунда.

По всей стране, от Белого моря до Каспийского, от Смоленска до Урала, лилась кровь и свирепствовали шайки, грабившие от имени какого-нибудь «царя». Однако терпение самих участников гражданской войны лопнуло, когда разорение государства усугубилось интервенцией призванных Василием IV шведов, затем поляков и присоединившихся к ним нанятых на русскую службу немцев. Шуйского дворяне за бороду стащили с трона и постригли в монахи. Тушинский лагерь разбежался, вскоре убили второго самозванца. Знать и народ требовали «выбрать государя всею землею», созвав в Москву депутатов, чтобы общим советом положить конец братоубийству.

В июле 1610 г. люди ликовали: в каждом храме зачитывали грамоту семи московских бояр, разосланную по благословению патриарха всея Руси Гермогена. Впервые за семь лет кровопролития подавляющее большинство россиян решило «быть в соединении и стоять за православную веру всем заодно», защищая собственное право выбрать царя, не покоряясь ни иноверцам, ни самозванцам.

Но бояре, взявшие как будто по воле народа на себя бремя власти до выборов государя, в это не верили — то ли дело сын Сигизмунда Владислав с иноземными полками: «Лучше королевичу служить, чем от холопов своих побитым быть и в вечной работе у них му-чаться!». В августе они присягнули новому властителю, заключив с ним договор о сохранении своих привилегий, а в сентябре сдали Москву полякам, уже осаждавшим Смоленск. Простой народ несколько месяцев пребывал в шоке от такой «наглой измены». Города и воеводы хотели верить, что король, как обещали бояре, выведет войска из страны, а Владислав примет православие и станет призванным самодержцем, третейским судьей и полководцем.

Между тем Сигизмунд, судя по документам его канцелярии, был доволен, что «внес войну в самые недра обширнейшего государства». Он ставил целью экспансию Речи Посполитой и «распространение католической веры среди диких и нечестивых северных народов». Власть в Москве взял литовский шляхтич Гонсевский, правивший от имени королевича, но по приказам короля. Его опорой стали слуги последнего — боярин Салтыков, купец-кожевник Андронов, назначенный казначеем, и дьяк Грамотин.

Шляхта вела себя в Первопрестольной так же, как в подвластных ей польских и литовских городах: убивала, насиловала, платила «не по цене». Через три месяца жители столицы заполонили Россию призывами о помощи. Страна еще считала себя Московским государством и пошла спасать «царствующий град». В феврале 1611 г. в столицу спешили толпы дворян, стрельцов, горожан, казаков, крестьян, служивших прежде разным царям и самозванцам. К несчастью, большинство из них опоздало.
Утром 19 марта князя Дмитрия Пожарского, спавшего в своих московских хоромах на улице Сретенка, разбудил набат. 8000 немецких наемников с пиками и мушкетами атаковали торг на Красной площади, польско-литовская кавалерия на улицах рубила народ саблями. Князь со своими холопами, стрельцами и мастеровыми Пушкарского двора построил баррикады и выкатил на улицу пушки. Его ратники со щитами из столов и лавок загнали оккупантов с Лубянской площади в Китай-город, у Яузских ворот их остановил отряд воеводы Бутурлина, из Замоскворечья неприятеля выбили казаки под предводительством Колтовского, с Тверской — стрельцы (части постоянного войска).

«Видя, что исход битвы сомнителен, я велел поджечь Замоскворечье и Белый город» (укрепленный район в центре Москвы. — Прим. авт.), — писал впоследствии Гонсевский. «Мы действовали по совету доброжелательных к нам бояр, — вторил ему в мемуарах полковник Маскевич, — которые признавали необходимым сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрепиться... Пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло, как в самый ясный день... Москву можно было уподобить аду». В тесных улицах, охваченных огнем, шло избиение жителей, отовсюду неслись вопли убиваемых, плач, крики женщин и детей. Супостаты наступали, укрываясь за стеной пламени, с тыла москвичей атаковал подошедший к столице польский королевский полк.

Не в силах одновременно сражаться с огнем и врагом, город через несколько дней был стерт с лица земли. Раненного в голову Пожарского холопы увезли в имение. И только тогда к столице подоспели ополченцы, увидевшие лишь каменные остовы церквей, крепостных стен и башен да холмы из пепла, из которых торчали печные трубы. С ходу вступив в бой, они в ночь на 6 апреля взяли Белый город, заперев неприятеля в стенах Кремля и Китай-города.

Московское государство пало. Все его структуры испарились с дымом страшного пожара. Никто не мог назначить воеводу или иного чиновника. Не осталось ничего, хотя бы формально объединяющего страну. И когда вся эта «окалина» отвалилась, обнажилась сердцевина России - мощный демократический организм, которому трудно найти аналоги в XVII в. Правда, попытки спасти положение «сверху» были: отряды ополчения объединились под командой различных по характерам и взглядам людей — боярина князя Трубецкого, донского атамана Заруцко-го и думного дворянина Ляпунова. Они возглавили Совет всея земли, созданный для восстановления законной власти в стране, и учредили центральные ведомства-приказы вместо разгромленных в Москве.

Грамоты нового «временного правительства» подписали представители 25 городов, но только военные люди, стоявшие лагерем в Москве, а не граждане. Дворяне, как следует из этих документов, были озабочены дележом захваченных поместий и крестьян, верхушка казачества — получением земель и денежных окладов. Подчиняться такому руководству Россия не могла. Именно так и говорилось в письмах, которыми нижегородский земский совет обменивался с поволжскими городами, татарскими и марийскими властями, казанский — с выборной администрацией области, населенной народом коми (от Уральских гор до рек Печора, Кама, Волга), а она - с городами Великий Устюг (ныне в Вологодской области), Сольвычегодск (в Архангельской) и т.д. В итоге договорились о главном: «быть нам всем в совете и соединении... друг друга не побивать, не грабить и дурного ничего ни над кем не делать... новых воевод, дьяков, голов и всяких приказных людей в города не пускать... а выбрать бы нам... государя всею землею Российския державы».

Таким образом, земские власти вышли за пределы своих полномочий: ведь испокон веков они существовали не для «государева дела», а для самоуправления. В самом деле, выдвигавшиеся горожанами, лично свободными крестьянами старосты, городовые приказчики занимались администрацией; целовальники — сбором и распределением налогов, в том числе на местные нужды; судьи — судом над податными сословиями (кроме смертной казни); губные чиновники — поимкой воров, разбойников с предварительным следствием и т.п.

Причем самодержавие не подавляло, а поддерживало самоуправление. Даже известный своими репрессиями и ужесточением крепостной кабалы крестьянства Иван IV Грозный (1533-1584 гг.) расширял функции земских учреждений и пытался отменить «кормление» центральных чиновников от местных дел (реально это сделал лишь царь Федор Алексеевич в 1679 г.). Более того, Русское государство изначально строилось на фундаменте местной автономии, публичная же власть князей, царей являлась надстройкой. Когда скандинавы в X в. называли Русь Гардарикой (Страной городов), то имели в виду не их количество (не больше, чем во Франции) или богатство (уступавшее Византии), а политическую власть - призывать князей с войском для охраны жителей, а если надо, изгонять; такие случаи известны почти повсеместно.

«Лучших людей», сообщавших князю, что ему «отказано» или будет «указан путь» за невыполнение требований города, представляющего всю ближайшую округу, выдвигали (как в Древнем Риме времен республики, VI в. до н.э.) землевладельцы, купцы и главы мастерских. Этот «золотой пояс» (в Великом Новгороде, например, он насчитывал примерно 1000 человек) составлял городской совет, или вече, в нужде обращавшееся, как и римские власти, к народному собранию — всему мужскому населению (из женщин имела право голоса только матерая, т.е. детная, вдова). Со временем численно выросшая когорта князей тоже создала такой орган — съезд, или «снем» — для обсуждения общерусских дел. Даже в крепостнических районах в центре России власть выбирали — но только дворяне из своей среды, ибо выступали «отцами» своих крестьян. А в самом низу, в сельских общинах, кандидатуру старосты утверждал мирской сход. И еще. Нередко великие князья называли себя царями, но официально первым получил такой титул Иван IV в 1547 г. по воле Земского собора, сословно-представительного органа, кстати, собиравшегося в XVI в. чаще, чем французские Генеральные штаты того времени, и игравшего более видную роль в жизни государства, нежели английский Парламент, штамповавший тогда решения королей.

Словом, летом 1611 г. демократия не родилась, а лишь проявила себя в обстановке, когда Россия гибла. После героической 20-месячной обороны от польских войск пал Смоленск, холоп Иван Шваль открыл шведским интервентам ворота Великого Новгорода, литовский гетман Ходкевич шел к Первопрестольной. Чтобы его остановить, иерархи подмосковного Троице-Сергиева монастыря воззвали к городам. В Нижнем Новгороде тоже получили грамоту, но воевать никто не спешил. Лишь один земский староста, мясной торговец Козьма Минин (Козьма Минич Анкудинов) добился, чтобы ее прочли публично. Это всколыхнуло народ, но дело почти не сдвинулось с места. Напрасно патриот призывал состоятельных сограждан пожертвовать треть имущества на формирование войска: 2500 торговцев его корпорации дали 1700 рублей, одна вдова принесла большую часть наследства, старушки — оклады с икон, и все! Между тем нужна была профессиональная армия, а для нее — деньги, собрать которые могла, скажем, специальная налоговая служба.

Минин уговорил земских старост избрать воеводой похода Пожарского, сам же съездил к нему в имение, убедив в серьезности намерений нижегородцев. Князь поставил им условие: он возьмется создать армию, если за казну будет отвечать Минин. Те ударили челом земляку. «Соглашусь, — ответил он, — если подпишете приговор». Речь шла о сборе средств всеми способами, вплоть до продажи жен и детей. Так и порешили. Многие пожалели, что подписали столь ответственный документ, но наставленные мушкеты стрельцов чудесным образом будили патриотическое сознание недовольных. А когда они решились на бунт, в город вступил Пожарский с войском, тут же получившим жалование.

Вскоре местные возможности были исчерпаны. Тем временем к Минину стали присоединяться представители земской власти Поволжья, распространявшие его опыт. На собранные ими деньги закупали вооружение, снаряжение и съестные припасы. Ополчение формировали русское: «наемные люди из иных государств нам теперь не надобны, — сказал Пожарский, мы служим и бьемся за свое Отечество». 23 февраля 1612 г. народная армия двинулась из Нижнего Новгорода к Ярославлю, попутно очищая Поволжье от польско-литовских интервентов. На марше князь принимал новые отряды, а его доверенный казначей  собранные деньги. Каждый уезд выбрал по два человека от духовенства, дворян, горожан и с грамотами прислал их в Ярославль, где в апреле создали новый Совет всея земли — действительно законное верховное правительство, опиравшееся на выборные земские власти: его воеводы вступали в города, только если там их принимали «всем миром».

 

В конце июля народное ополчение вошло в Первопрестольную и остановило войска гетмана Ходкеви-ча, пытавшегося прорваться на выручку заблокированного в самом ее сердце польско-литовского гарнизона. Тем временем по приказу его начальника полковника Струся из Кремля выпустили жен и детей засевших там бояр, дворян, купцов. Пожарский встретил их и под охраной развел по домам своих товарищей-воевод, несмотря на угрозы казаков князя Дмитрия Трубецкого (тоже одного из организаторов борьбы с интервентами) убить его за то, что «не дал грабить боярынь».

Когда 25 октября 1612 г. после долгой осады казаки под рев боевого рога бросились на штурм Китай-города, за ними устремились ополченцы. Не ожидавший такого напора враг бежал в Кремль, бросив драгоценные запасы пищи — котлы с человеческим мясом и складированные для сохранности соленые и копченые трупы. Людоедство помогало сохранять относительную дисциплину трехтысячному польскому гарнизону, потерявшему половину от голода. При виде открывшейся картины немало повидавшие на своем веку казаки, влезшие под огнем на стены, чтобы отомстить богатеям и поживиться их добром, в изумлении опустили сабли, земские ратники — сторонники порядка и частной собственности — сразу стали «демократами». Предводителям, спешившим на Красную площадь предотвратить схватку этих двух отрядов, некого было разнимать. Народное единство против засевших за кирпичными зубчатыми стенами каннибалов стало полным.

В тот момент взять Кремль значило покончить с государственной верхушкой, призвавшей интервентов на помощь. Пожарский и Трубецкой сами принадлежали к этой структуре — становому хребту державы — и не могли допустить подобного. 26 октября был подписан договор о сдаче польского гарнизона, а из Кремля вышли изменники-бояре, ставшие на их сторону дворяне и купцы. На защите их стояло в боевом строю земское войско, недовольные же казаки, пошумев, отступили в свой лагерь. Спасение московской знати стало крупным достижением Пожарского в деле примирения общества после изгнания иноземцев. Князь и его единомышленники настояли, чтобы воевавшие по разные стороны оставили ненависть и предали забвению грехи друг друга.

Вступление победителей в Кремль пришлось отложить на пять дней, чтобы убрать страшные следы войны. За это время освободители Москвы не раз были готовы схватиться между собой, а жизнь «освобожденных» висела на волоске. Но иного пути, как примирение, не существовало, и символом его стал подготовленный Пожарским праздник. В воскресенье 1 ноября его ратники собрались у церкви Иоанна Милостивого на Арбате, казаки Трубецкого — у храма Казанской Богородицы у Покровских ворот. Взяв кресты, иконы, войска и народ с пением молитв двинулись на Красную площадь. На Лобном месте их встретило шедшее из Кремля духовенство во главе с архиепископом Арсением (его возвысили бояре, когда интервенты бросили в темницу и уморили голодом патриарха Гермогена, призывавшего к восстанию против супостатов), несшим святыню Московской Руси — икону Богоматери Владимирской. Перед иконой, по словам участников событий, все пали на колени, благодаря за спасение «царствующего града» от католиков и лютеран. С умилением все вступили в Кремль, где в Успенском соборе состоялась литургия в ознаменование конца девятилетней войны.

Освободителей было всего 8-10 тыс., малая доля от некогда могучих вооруженных сил русского государства. Но его уже не было, так же как и столицы: за вычетом малых островков, она оказалась сожженной. Но может ли быть Великая Россия без Первопрестольной? На этот вопрос многие отвечали положительно, предлагая избрать царя «всею землей» еще до похода ополчения, в Ярославле, и лишь потом очищать Белокаменную от врагов. Пожарский был против такого решения, и после изгнания иноверцев убедил московскую знать и духовенство принять участие в выборах государя вместе с 800 делегатами от сословий всех 50 уездов.

Созвать народных представителей — Земский собор — в стране, где еще не завершились боевые действия, оказалось непросто. Лишь 21 февраля 1613 г. после долгих прений он избрал на царство Михаила Романова. Причем затем этот орган работал еще девять лет, т.е. три созыва: в 1613-1615, 1616-1618 и 1619-1622 гг. (подобное было лишь в итоге революции в Нидерландах, где Генеральные штаты остались укреплять страну даже после избрания в 1572 г. наместником северных штатов Вильгельма Оранского). Кроме того, земские делегаты собирались в критические моменты весь XVII в., что, конечно, не избавило страну от восстаний не представленных на Соборе, а потому особо обделенных крепостных крестьян и казаков, но помогло решить самые опасные, грозившие существованию государства конфликты. Так в России победил земский, соборный путь строительства новой державы.