Царевич редко видел отца, постоянно занятого государственными делами, прежде всего преобразованием вооруженных сил. Наставники же быстро сменяли друг друга, не оказывая на наследника особого влияния. Наиболее значимой фигурой в его жизни стал духовник протопоп Яков Игнатьев, как и остальное окружение Алексея — бояре Нарышкины, князья Вяземские, домоправитель Еварлаков, архиерей Илларион и др., — противник новаций, предпринимаемых его родителем. В результате у юноши, надломленного разлукой с матерью и ее заточением, сформировалось полное неприятие как образа жизни, так и реформаторского курса Петра I.

Время шло, но ситуация не менялась. Царь стремился приучить сына к практической деятельности: определил на службу в Преображенский полк, брал с собой в походы (в 1704 г. заставил участвовать во взятии города Нарва), поручал разные военно-административные задачи, например сбор рекрутов, строительство укреплений. Однако все это лишь тяготило набожного и чувствительного молодого человека. Пример тому — следующий эпизод: после приезда из Европы он попытался прострелить себе руку, боясь, что отец потребует продемонстрировать умение чертить, за что был им избит.

Не способствовали потеплению отношений в августейшем семействе даже женитьба Алексея на немецкой кронпринцессе Софье Шарлотте Браун-швейг-Вольфенбюттельской и рождение у них сына, названного в честь деда Петром. И в конце 1716 г. во многом под влиянием окружения царевич тайно выехал в Австрию под защиту императора Карла VI.

Лишь через два года угрозами и обещаниями удалось вернуть его в Россию. Беглеца заключили в Петропавловскую крепость, где на допросах он рассказал о намерении по восшествии на престол отказаться от отцовских нововведений, и приговорили к смертной казни (виновным его признали 127 высших сановников державы — сенаторы, представители духовенства, генералитета). Однако Алексей не дожил до приведения ее в исполнение: по официальной версии умер от апоплексического удара, по другим — от пыток или был тайно задушен.

Эта трагедия не перестает будоражить умы уже три столетия. Действительно, гибель наследника династии от руки монарха-отца — событие не ординарное. Впрочем, в нашей истории подобное уже случалось: сына убил Иван IV Грозный (1533-1584 гг.). Однако он действовал в припадке ярости и впоследствии приходил в отчаянье от чудовищности и, главное, греховности содеянного. Конец же Алексея — исход политического противостояния, воплощенный в приговоре суда.

Преднамеренная жестокость поразила тех, кто полтора столетия назад узнал о последних днях царевича. В середине XIX в. историк, действительный член Петербургской АН Николай Устрялов нашел архивные материалы, доказывавшие: Алексея пытали незадолго до смерти, что, возможно, и стало ее непосредственной причиной. Публикация столь сенсационных документов вызвала в обществе громкий резонанс, и в течение последующих десятилетий внимание множества отечественных исследователей было приковано к взаимоотношениям государя и его сына.

Подобный интерес вполне объясним. Ведь еще в XVIII в. в нашей стране был фактически создан культ Петра Великого. Первого русского императора наделяли почти божественными атрибутами: его уподобляли Творцу, создавшему Порядок из Хаоса. Вспомним пассаж видного историка XIX в., академика Петербургской АН Михаила Погодина: «Какой сегодня день? 1 января 1841 года — Петр Великий велел считать годы от Рождества Христова... Пора одеваться — наше платье сшито по фасону, данному Петром Первым, мундир по его форме. Сукно выткано на фабрике, которую завел он; шерсть подстрижена с овец, которых развел он. Попадается на глаза книга — Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы. Вы начинаете читать ее — этот язык при Петре Первом сделался письменным, литературным... Приносят газеты — Петр Великий их начал... За обедом от соленых сельдей и картофелю, который указал он сеять, до виноградного вина, им разведенного, все блюда будут говорить нам о Петре Великом...».

Убийство сына едва ли смогло бы разрушить сложившийся образ государя-реформатора, но пошатнуть — безусловно. Более того, в «зазоре» между его величием и страданиями Алексея возникало множество вопросов: о необходимости и цене реформ, старой и новой России, ее церкви, народе... Идея рассматриваемой книги как раз и заключается в том, чтобы представить взгляды на них писателя и ученого.

Роман Мережковского «Антихрист (Петр и Алексей)», увидевший свет в 1905 г., очень точен исторически, но сильно отличается от предшествовавших литературных произведений, посвященных данной теме. Его концепция выстроена на эстетических принципах символизма (символизм – направление в европейском и русском искусстве, литературе 1870-1910 гг., сосредоточенное преимущественно на выражении «вещей в себе» и идей посредством многозначно-иносказательного художественного образа), представителем которого являлся автор, поэтому все персонажи и события превратились в образы-символы, а повествование - в философскую притчу. Надо сказать, в творческих исканиях писателя значительное место занимало стремление понять и осмыслить прошлое как путь духовного развития человечества, причем особенно пристальный интерес у него вызывали переходы от одной эпохи к другой.

Мережковский принципиально отказался от общепринятого тогда взгляда на Алексея как на противника всего нового, стремившегося осуществить контрреформу, вернуть близкую его сердцу Московскую Русь. В романе царевич вполне понимает, даже в какой-то мере разделяет устремления отца. Однако технократическая западная культура, навязываемая стране Петром I, по мнению наследника, едва ли способна что-либо изменить к лучшему: «Наука в развращенном сердце есть лютое оружие делать зло», а происходящие преобразования лишены духовной составляющей.

Концепция Алексея, по версии автора, принципиально иная, причем всеобъемлющая: он видит будущее мира не в социально-политических изменениях или науке, навигации, фортификации, а во внутреннем преображении человека, в правде, любви, красоте. Император, следуя за своей европейской мечтой, утратил высшую нравственность, погубил свою и многие христианские души; царевич, напротив, обрел духовную высоту, «пожалел народ». И если государь отказался от Бога, его наследник пришел к нему.

Писатель стремился показать: отречение Петра I от «истинного знания» стало причиной как его личной трагедии, так и разрушительных процессов в сознании последующих поколений. По мнению Мережковского, исторические деятели должны не просто преобразовывать материальную сферу жизни в широком смысле слова, но являть собой нравственные образцы, поддерживать христианскую мораль. При этом полярные воззрения царевича и его отца представлены в романе с такой полнотой, убедительностью, ясностью, что читатель, не понимая до конца повествования, на чьей стороне симпатии автора, вынужден метаться между героями, принимая позицию то одного, то другого.

В иной плоскости находится исследование взаимоотношений Петра I и Алексея в очерке Каменского «Реформы и их жертвы». Не избегая темы нравственных исканий персонажей, этот историк задумался о необходимости и значимости самих преобразований, осуществлявшихся в XVIII в. в нашем государстве. Констатируя очевидность их высокой цены, указывая на трагедию царевича, анализируя системные изменения, происходившие в русской жизни, он пришел к выводу: сделанное императором было «единственной возможностью преодолеть кризис и сохранить страну от распада. Причем спасти Россию в этих условиях могли только радикальные реформы, связанные с европеизацией».

Более того, ученый констатирует, что подобный взгляд на этот период отечественной истории не уникален, и приводит высказывания виднейших мыслителей прошлого. Так, литературный критик, публицист Виссарион Белинский (18Н-1848) отмечал: «Петр явился вовремя: опоздай он на четверть века, и тогда — спасай и спасайся, кто может». Благодаря начатым им преобразованиям, по мнению философа и поэта, почетного члена Петербургской АН Владимира Соловьева (1853-1900), наша страна избежала участи Византии (Византийская империя, существовавшая с IV в., распавшись в XIII-XIV вв. на ряд независимых областей, в 1450-1460 гг. была завоевана турками и прекратила существование; в хозяйственной жизни ее бывших территорий наступил период длительного упадка). Без них, с точки зрения революционного народника Льва Тихомирова (1852-1923), мы «утратили бы национальное существование, если бы дожили в варварском бессилии до времен Фридрихов Великих, Французской революции и эпохи экономического завоевания Европой всего мира».

Сходных взглядов придерживался и религиозный философ Иван Ильин (1882-1954): царь-реформатор «понял, что народ, отставший в цивилизации, в технике и знаниях, будет завоеван и порабощен». На аналогичной позиции стоит и современная наука: без петровских преобразований, пишет Каменский, «России грозила бы участь Оттоманской Порты или Китая, которые перестали быть субъектом исторической инициативы и на долгие столетия превратились в заповедники мертвого традиционализма».

Столь разные, казалось бы, рассуждения писателя и историка сходятся в одном: оба ясно указывают на сложность, внутреннюю противоречивость, невозможность однозначной оценки трагедии Петра I и Алексея. А значит, она еще долго будет будить воображение, вдохновлять на нравственные искания литераторов, звать к научным открытиям исследователей.