С научной точки зрения данный вопрос первым проанализировал немецкий филолог, исследователь русских древностей, академик Петербургской АН (с 1725 г.) Готлиб-Зигфрид Байер, опубликовавший в 1735 г. на латыни, как было тогда положено, «Сочинение о варягах». Опираясь на летописи, иностранные источники IX-XI вв. и, что немаловажно, на изыскания в области лингвистики, автор обосновал скандинавское происхождение этих выходцев из балтийского региона, в Западной Европе называемых норманнами. Современная историческая наука признает правоту тезиса, высказанного ученым, но тогда, после выхода в свет, его работа оказалась в эпицентре идейного противостояния.

В 1749 г. российский историк немецкого происхождения Герард Фридрих Миллер (действительный член Петербургской АН с 1735 г.)  для ассамблеи Академии наук, приуроченной к дню тезоименитства императрицы Елизаветы Петровны, подготовил доклад «Происхождение народа и имени российского», Однако ученое сообщество после почти годового обсуждения сочло: ни читать в публичном собрании, ни издавать такое сочинение нельзя, и почти весь отпечатанный тираж пришлось уничтожить (полностью оно увидело свет в России только в 2006 г.). Дело в том, что его автор доказывал скандинавскую принадлежность варягов и самого названия «Русь», справедливо выводя его из финского заимствования. Более того, будучи, как и Байер, сторонником «норманнской теории» (Норманнская теория  — направление в историографии, развиваюшее концепцию происхождения народа-племени русь из Скандинавии периода экспансии викингов (норманнов). Сторонники норманизма относят последних к основателям первых государств восточных славян — Новгородской, затем Киевской Руси (прим. ред.)), Миллер полагал, что те же корни имеет часть нашего населения.

Итак, оба добросовестных исследователя оказались непонятыми. В чем причина неприятии их доводов? Обратимся к блестящей характеристике тогдашней обстановки в стране, данной выдающимся историком Василием Ключевским (действительный член Петербургской АН с 1900 г.). «То был самый разгар национального возбуждения..., которому была обязана престолом Елизавета Петровна... — писал он. — Новое, национальное царствование началось среди войны со Швецией, которая кончилась миром в Або 1743 г. В это время готовиться сказать по случаю тезоименитства государыни на торжественном заседании Академии, что шведы дали Руси и народное имя, и государей, едва ли значило украсить торжество».

Вот почему сочинения приверженцев «норманнской теории» вызвали столь негативную реакцию в академических и придворных кругах. И в числе наиболее резких ее критиков был ученый-энциклопедист Михаил Ломоносов , писавший: «Происхождение первых великих князей российских от безымянных скандинавов.., происхождение имени российского весьма недревнее, да и то от чухонцев...; наконец, частые над россиянами победы скандинавов с досадительными изображениями не токмо в такой речи быть недостойны, которую господину Миллеру для чести России и Академии и для побуждения российского народа на любовь к наукам сочинить было велено, но и всей России перед другими государствами предосудительны, а российским слушателям досадны и весьма несносны быть должны».

В противоположность Миллеру Ломоносов нарисовал совершенно фантастическую картину истории руссов, связав их с балтоязычными пруссами, населявшими в средневековье территорию нынешней Калининградской области, ругами (германское племя) и другими древними народами, отодвинул происхождение славян к временам древней Эллады (XIII—XII вв. до н.э.). Такой подход даже для XVIII в. выглядел архаичным, тем не менее подобные взгляды стали на некоторое время определяющими для отечественной науки.

Накалу страстей вокруг вопроса о национальной принадлежности наших первых князей способствовала также позиция еще одного видного российского и немецкого историка — Августа-Людвига Шлёцера (иностранный почетный член Петербургской АН с 1769 г.). В многотомном труде «Нестор», увидевшем свет в начале XIX в. сперва в Германии, а затем в России, он возвел представление о скандинавском происхождении варягов в крайнюю степень. Именно они, по мнению ученого, «в пространном смысле основали русскую державу», а до их прихода местные племена жили без всякого управления, «подобно зверям и птицам».

Очень взвешенный подход к данной теме продемонстрировал Николай Карамзин (академик Петербургской АН с 1818 г.) в своей «Истории государства Российского». Он выдвинул шесть хорошо обоснованных доказательств (пять из них до сих пор неопровержимы) того, что варяги были скандинавами, очертил круг источников, ставший для рассматриваемой проблемы на многие годы основным. Именно призвание князей Рюрика, Синеуса и Трувора автор счел началом российской государственности. «Великие народы, — писал он, — подобно великим мужам, имеют свое младенчество и не должны его стыдиться: отечество наше, слабое, разделенное на малые области до 862 года, по летосчислению Нестора, обязано величием своим счастливому введению монархической власти». Авторитет сочинения Карамзина был настолько велик, что его взгляды надолго определили основную линию нашей науки.

Вновь на широкую сцену «норманнский вопрос» вышел в царствование императора Александра II (1855—1881 гг.): в преддверии Великих реформ 1860-1870-х годов (судебной, военной, отмены крепостного права и т.д.), либерализации общественной жизни тема начала русской истории стала достоянием широких дискуссий. В 1860 г. в Петербургском университете состоялся второй (со времен Миллера и Ломоносова) публичный спор о варягах, где в интеллектуальной битве сошлись два историка. Первый из них -писатель, журналист, академик (с 1841 г.) Михаил Погодин, сторонник идеи Карамзина, второй — общественный деятель, публицист, поэт, в последствии (с 1876 г.) член-корреспондент Петербургской АН Николай Костомаров, выдвинувший оригинальное предположение о литовском происхождении варягов-руси (никем впоследствии не поддержанное).

Оба оппонента приводили доводы в защиту своих позиций, сопровождавшиеся живой реакцией студенческой аудитории, которая «была велика и обильна, а порядка в ней не было», как писали тогда в прессе, цитируя «Повесть временных лет». Диспут в общем закончился ничем, но показал важность публичных обсуждений подобных вопросов, т.е. открытости науки, и выявил спорные моменты нашей ранней истории. Известный в те годы поэт, литературный критик, государственный деятель князь Петр Вяземский остроумно подвел итог этому мероприятию: «Прежде мы не знали, куда идем, а теперь не знаем и откуда».

Последний и самый мощный «залп» научного антипорманизма прогремел в 1876 г., когда было опубликовано исследование директора Эрмитажа (1863—1878 гг.), драматурга, искусствоведа, историка, театрального деятеля, почетного члена Петербургской АН (с 1863 г.) Степана Гедеонова «Варяги и Русь». Кстати, первый вариант его вышел еще в начале 1860-х годов — явно приуроченный к тысячелетнему юбилею призвания варяжских князей, относившихся, по мнению автора, к славянам, населявшим южное побережье Балтийского моря до прихода туда германцев. И хотя его предположение впоследствии не подтвердилось, книга сыграла большую роль в проработке проблемы, в частности показала сложность ее изучения, остававшиеся «белые пятна».

Накопление археологического материала, развитие и совершенствование методов лингвистики и источниковедения позволили сделать дальнейшие шаги в изучении «норманнского вопроса». Так, труды датского языковеда и историка, иностранного члена-корреспондента Петербургской АН (с 1894 г.) Вильгельма Томсена, его отечественного коллеги, академика (с 1899 г.) Алексея Шахматова и других ученых конца XIX — начала XX в. однозначно доказали скандинавское происхождение варягов, первых русских князей и слова «русь». Казалось, споры поданной теме ушли в прошлое. Но после прихода к власти в России большевиков они разгорелись вновь.

Коней 1930-х годов был временем подъема в СССР патриотизма, достигшего наивысшей стадии после Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. К тому же ситуацию с «варяжской проблемой» усугубило и то, что идею создания Русского государства скандинавами (т.е., по сути, древними германцами) использовала в своих целях нацистская пропаганда. В конце 1940-х годов советское государство объявило борьбу с космополитизмом, «низкопоклонством перед Западом», отвергая какое бы то ни было иностранное влияние, рассматривая «норманнскую теорию» как орудие мировой реакции, стремившейся опорочить историческое прошлое нашего народа.

 

Ведущая роль в формировании взглядов на «варяжский вопрос» в советской историографии на протяжении нескольких десятилетий принадлежала академику (с 1958 г.) Борису Рыбакову, популяризировавшему идею о происхождении слова «Русь» от названия одною из притоков Днепра — Рось. Именно на берегах этой небольшой реки, где сложился мощный союз славянских племен, в VI—VII вв. началось, по его мнению, образование нашей государственности. К тому же времени ученый относил и деятельность князя Кия — основателя главного города Древней Руси Киева, а роль варягов в ее становлении считал ничтожной. Правда, версию об их балтийско-славянском происхождении официальная наука не возродила (это сделать пытаются сейчас), но серьезного обсуждения данной проблемы не было.

С мертвой точки дело сдвинулось только в 1965 г., прежде всего в сфере археологии: уже накопилось немало артефактов, неопровержимо свидетельствующих не только о присутствии, но и о жизни на территории Древней Руси скандинавов (остатки жилищ, ремесленных, торговых построек, погребения). В том же году в Ленинградском университете прошел третий диспут сторонников и ниспровергателей «норманнской теории», где оппонирующие стороны представляли доктор исторических наук Игорь Шаскольский и кандидат исторических наук Лев Клейн (труд последнего «Спор о варягах», написанный в связи с этой дискуссией, и ее материалы вышли в свет только в 2009 г.).

Это открытое обсуждение, позволившее поставить под сомнение вердикт официальной науки, ознаменовало начало более взвешенного и объективного исследования «варяжского вопроса». Постепенно трудами многих историков, археологов и лингвистов он вернулся в отечественное и мировое научное пространство, а братья-князья, пришедшие на Русь в 862 г., вновь заняли законное место в нашей истории.

Из «Повести временных лет» известно: после смерти братьев Синеуса и Трувора, княживших в Белоозере и Изборске, Рюрик «принял всю власть один... и стал раздавать мужам своим города — тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро». Следовательно, он владел довольно большой территорией, включавшей земли не только ильменских словен, кривичей, чуди, мери, веси (нынешний северо-запад нашей страны), как упоминалось, призвавших его на княжение, но и других племен, например полочан, вплоть до притоков Западной Двины и Верхней Волги.

Само имя Рюрик восходит к древнескандинавскому Hroerekr, состоящему из двух основ: «слава», и  «могущественный, обладающий властью», следовательно, буквально означает «славный могуществом». Каково происхождение первого князя-варяга и откуда он родом, русские источники не сообщают (по-видимому, это было для их авторов неактуальным). Умер же он. согласно летописи, в 879 г.

Любопытная гипотеза в исторической науке появилась еще в первой половине XIX в. Ординарный профессор Дерптского университета (ныне Тарту Эстония) Фридрих Крузе в 1836 г. предположил: Рюрик новгородский тождествен Рорику, происходившему из рода конунгов, т.е. верховных вождей, Ютландии, в IX в. правителю областей во Фрисландии. Это имя впервые появляется под 850 г. в анналах (хрониках) Франкской империи, автор которых назвал его «желчью христианства»: «Рорик, по происхождению норманн..., обвиненный, как говорят, ложно в предательстве, был схвачен и брошен в темницу... Бежав оттуда, он сделался вассалом короля восточных франков Людовика...» и т.д. Жизнь этого человека — цепь авантюр, военных походов с целью, как гласит тот же источник, «завладеть королевской властью», оборвавшаяся, по-видимому, в 882 г., поскольку именно тогда его земли во Фрисландии перешли другому предводителю норманнов — Годфриду.

К тому же в сообщениях франкских анналов есть хронологические лакуны, когда Рорик вполне мог оказаться на Руси. Археологические находки свидетельствуют: уже во второй половине VIII в. ее северные области были вовлечены в торговлю с народами не только восточной Прибалтики, но и Фрисландии, шедшую через Данию. Поэтому обращение местных племен именно к ютландскому конунгу выгладит вполне логичным. Тем более, что он не был непосредственно связан со шведами, нападавшими на восточных славян. А датировка летописей, как неоднократно подчеркивали многие историки, довольно условна, и зачастую события, растянувшиеся во времени, могли быть сведены в статью под одним годом.

Тем не менее серьезным возражением против тождества Рюрика и Рорика являются сведения о встречах последнего в начале 870-х годов с Карлом II Лысым (правитель Западно-Франкского королевства, т.е. будущей Франции,  в 840-877 гг.). Конечно, управлять одновременно землями во Фрисландии и на севере Руси один человек не мог. Но, возможно, он находился в Великом Новгороде не постоянно, а лишь от случая к случаю, используя Русский Север как своеобразный запасный вариант.

Еще один любопытный момент: владения летописного Рюрика окончательно перешли к родичам именно в 882 г., что также «роднит» его с упомянутым во франкских аннатах Рориком. Словом, не исключено, что династия наших великий князей действительно была ветвью одного из родов ютландских правителей, а ее основатель — заметной фигурой эпохи викингов в Северной Европе.

"Наука в России" . - 2012 . - № 4 . - С. 53-60.