Вместе с тем писатель и философ Герцен — основатель идеологии народничества — был интересен и для отечественных мыслителей, не разделявших его взглядов, в частности для Константина Леонтьева, Николая Бердяева. В 1902 г. философ и теолог Сергей Булгаков (тогда только проторявший путь от материализма к идеализму) опубликовал обстоятельный очерк «Душевная драма Герцена».

Тем не менее в последние два десятилетия имя Герцена в работах отечественных авторов почти не упоминалось. Словно его наследие не представляет интереса. Чем это объяснить? Попробуем разобраться.

 

Александр Герцен родился 25 марта 1812 г. в Москве внебрачным сыном богатого помещика Ивана Яковлева и уроженки г. Штутгарта (Германия) Луизы Гааг. Его искусственная фамилия — производное от немецкого Herz (сердце); он был, как тогда говорили, «дитя любви».

Александр чувствовал свое странное положение в семье и обществе как «незаконнорожденный». Это сказалось на его мировоззрении. Он был «свой среди чужих», с детства вырабатывая чувство собственного достоинства, самостоятельность и смелость мысли. Сочувствовал крепостным и мечтал об их освобождении. В библиотеке отца читал французских просветителей. «Политические мечты. — вспоминал он, — занимали меня в юности день и ночь».

С отрочества он увлекался Вольтером, Шиллером, Шеллингом. По собственному признанию, любил насмешку, иронию. И добавлял: «но не помню, чтобы когда-нибудь я взял в руки Евангелие с холодным чувством». Он увлеченно и внимательно обдумывал самые разные идеи в поисках истины.

Вместе со своим другом Николаем Огаревым (впоследствии поэт, публицист) в Москве на Воробьевых горах они поклялись посвятить жизнь освобождению русского народа. А в поздние годы жизни писал: «Мальчиком 14 лет я клялся (после казни вождей декабрьского восстания) отмстить казненных и обрекал себя на борьбу с троном и алтарем... Через 30 лет я стоял под тем же знаменем».

Герцен окончил физико-математическое отделение Московского университета. В 22 года за вольнодумство был арестован и сослан на шесть лет; жил в Перми, Вятке, Владимире. Вернулся в Москву убежденным революционером-демократом. В ссылке написал «Записки одного молодого человека», опубликованные в 1840—1841 гг. под псевдонимом Искандер. Известный русский литературный критик Виссарион Белинский отметил их как «полных ума, чувства, оригинальности и остроумия и заинтересовавших общее внимание».

В ссылке Александр женился на глубоко религиозной Наталье Захарьиной, склонной к мистике и оккультизму. Ее взгляды на мироздание были ему чужды: он обладал ясным рассудком, основательно изучил естественные науки, философию. Но при всем уважении к научному методу, сознавал его ограничения. Возможно, не без влияния воззрений Захарьиной написал в дневнике в конце декабря 1844 г.: «Много знают натуралисты, и во всем есть нечто, чего они не знают, - и это нечто важнее всего того, что они знают».

В России в 1840-годах Герцен опубликовал два блестящих труда: «Дилетантизм в науке» (1843), «Письма об изучении природы» (1845—1846). А в 1847 г. уехал с семьей за границу и уже не возвращался на родину. В 1853 г. основал в Лондоне «Вольную русскую типографию», где печатал сборник «Полярная звезда», продолжавший традиции декабристов, и газету «Колокол», призывавшую к свержению крепостничества и самодержавия.

Самым значительным сочинением Герцена стали воспоминания и размышления «Былое и думы» (1852-1868 гг.). По словам советского литературоведа Якова Эльсберга, это — «гениальное творение... своего рода художественная энциклопедия русской идейной жизни». Более того, Александр Иванович показал на конкретных примерах, в ярких портретах современников интеллектуальную и политическую ситуацию в Западной Европе середины XIX в. Ему довелось, например, встречаться с английским социалистом-утопистом Робертом Оуэном (1771-1858), банкиром Джеймсом Ротшильдом (1792—1868). Последний произвел на него впечатление человека делового и с чувством собственного величия от сознания власти своего капитала.

В «Былом и думах» присутствует связанный с ним эпизод. Царские высшие чиновники пытались лишить Герцена наследства. Но на его стороне оказался Ротшильд. И тогда, как писал Александр Иванович в своих воспоминаниях: «Через месяц или полтора тугой на уплату петербургский 1-й гильдии купец Николай Романов, устрашенный конкурсом и опубликованием в «Ведомостях», уплатил, по высочайшему повелению Ротшильда, незаконно задержанные деньги с процентами и процентами на проценты, оправдываясь неведением законов, которых он действительно не мог знать по своему общественному положению».

«Глубокий историзм «Былого и дум», — отмечал советский литературовед Владимир Путинцев, - реалистичность художественного изображения делают это произведение единственным в своем роде явлением во всей мировой литературе». Сам автор счел свой труд «отражением истории в человеке, случайно попавшемся на се дороге».

 

 

Отходя от своей юношеской веры во всеобщий прогресс, Герцен делает вывод: «В природе и истории много случайного, глупого, неудавшегося, спутанного». И это — изначальная тайна бытия. Ее тщетно старается постичь наука. По его мнению, «каждая отрасль естественных наук приводит к тяжелому сознанию, что есть нечто неуловимое, непонятное в природе».

К подобным мыслям позднее пришел и Владимир Вернадский: «Мы знаем только малую часть природы, только маленькую частичку этой непонятной, неясной, всеобъемлющей загадки». Словно продолжая приведенное высказывание Герцена, Вернадский писал: «Я философский скептик. Это значит, что я считаю, что ни одна философская система... не может достигнуть той общеобязательности, которую достигает (только в некоторых определенных частях) наука».

«Наука и природа - феноменология мышления» — так называется статья Герцена из цикла «Письма об изучении природы». Казалось бы, много десятилетий спустя, после колоссальных достижений науки и техники XX столетия, его взгляды на природу и ее познание безнадежно устарели. Однако это не так.

«Человек - не вне природы и только относительно противоположен ей, а не на самом деле, — писал Герцен. — Если бы природа действительно противоречила разуму, все материальное было бы нелепо, нецелесообразно».

И вновь можно сослаться на Вернадского: «В сущности человек, являясь частью биосферы, только по сравнению с наблюдаемыми явлениями может судить о мироздании». И у него же: «Научная мысль человечества работает только в биосфере и в ходе своего проявления в конце концов превращает ее в ноосферу, геологически охватывает ее разумом».

Вот и у Герцена сказано нечто подобное: «Природа не имеет силы над мыслию, а мысль есть сила человека... Жизнь природы - беспрерывное развитие, развитие отвлеченного простого, неполного, стихийного в конкретное полное, сложное... Все стремления и усилия природы завершаются человеком; к нему они стремятся. В него впадают они, как в океан».

В этих словах видятся контуры концепции ноосферы, выдвинутой и 1930-е годы Вернадским: научная мысль организует земную природу, как бы подхватывая и направляя ее творческие усилия на создание более совершенной земной оболочки. Не так ли проявляется единство естествознания и природы?

Однако у Александра Ивановича в этом вопросе были принципиальные расхождения с Владимиром Ивановичем и современными сторонниками концепции ноосферы.
«Человек так мало признавал права природы, — писал Герцен, - что без малейших упреков совести уничтожал то, что ему мешало, пользовался, чем хотел. <...> Долго оставаться в начальном согласии с природою, с миром феноменальным человек не мог; он носил в себе зародыш, который, развиваясь, должен был, как химическая реагенция, разложить его детски гармоническое существование с природой... Двойственная натура человека именно в том, что он сверх своего положительного бытия не может не стать отрицательно к бытию; он распадается не только с внешней природой, но даже с самим собою... Так всякого рода отдельность и эгоизм противны всемирному порядку».

Спорным может показаться суждение Герцена: «Древняя философия пала оттого, что резко и глубоко она никогда не распадалась с миром, оттого, что она не изведала всей сладости и всей горечи отрицания, не знала всей мощи духа человеческого, сосредоточенного в себе, в одном себе».
Отчуждение человека от природной среды происходило одновременно с развитием

естествознания. «Новый человек, - писал Герцен, - так распался с природой, что не может легко примириться с нею».

Почему так происходит поныне, несмотря на замечательные успехи и познании биосферы? Почему область жизни на планете не переходит на более высокий уровень организованности, а скудеет, загрязняется, деградирует? В общем виде ответ прост и его отметил сам Герцен: эгоизм человека, противопоставившего себя «Божественной среде» — выражение французского антрополога, философа и теолога Пьера Тейяра де Шардена (1881 -1955), - озабоченного только добыванием благ для себя.

 

Александр Иванович критиковал славянофилов за упования на самодержавие и православие. Но после жестокого подавления революционного движения 1848 г. во Франции он отшатнулся от «западников». Убедился: в Европе «распоряжается всем купец» (добавим: и банкир). Он писал: «Неимущий должен всеми средствами приобретать, а имущий хранить и увеличивать свою собственность; флаг, который поднимают на рынке для открытия торга, стал хоругвью нового общества. Человек de facto сделался принадлежностью собственности; жизнь свелась на постоянную борьбу из-за денег... Все партии и оттенки мало-помалу разделились в мире мещанском на два главных стана: с одной стороны мещане-собственники, упорно отказывающиеся поступиться своими монополиями, с другой — неимущие мещане, которые хотят вырвать из рук их достояние, но не имеют силы, т.е. с одной стороны скупость, с другой — зависть».

Религиозные философы находили утешение в христианской вере. Такой уход от противоречий и нелепостей реального мира не удовлетворял Герцена. Его ум, прошедший серьезную школу естествознания, стремился к объективным выводам, основанным на фактах. А они были неутешительны: природа не подчинена всеобщему разуму; пути общества неисповедимы; судьба личности, обреченной на неизбежную смерть при сомнительной надежде на бессмертие, трагична. Вот почему он отвергал веру, внушающую надежду вымолить место в потустороннем мире.

Подобно античному герою, Александр Иванович отстаивал достоинство личности. Это был честный и мужественный выбор. «Прибавим к этому, — писал, исходя из других посылок, Василий Зеньковский, — что пламенная защита свободы и безупречное следование требованиям морали соединялись у Герцена с глубоким эстетическим чувством».

На мировоззрение Герцена оказали влияние и личные трагедии. Еще в России у него умерло трое детей. В 1851 г. погибли при кораблекрушении мать и сын, а в следующем году скончалась жена. Подтверждались его взгляды на Мир как господство не только «божественного порядка и блага», но и хаоса, случайностей, бед.
По мнению Сергея Булгакова, Герцен «не удовлетворился бы никакой Европой и вообще никакой действительностью, ибо никакая действительность не способна вместить идеал, которого искал Герцен». И еще: «Герцен становится раздражителен и несправедлив к Западу, из одной крайности бросается в другую и, сжигая своих старых богов, клянет их и громко жалуется».

Булгаков писал это в 1905 г. События двух мировых войн показали, насколько агрессивны и жестоки правящие режимы во многих странах, когда речь идет о выгоде, материальных благах для себя за счет других. Герцен пророчески отметил не прогресс, а деградацию буржуазной демократии - триумф алчного агрессивного мещанства. И прав ли был Булгаков, полагавший, что Герцен бросался из одной крайности в другую, свергая прежних своих кумиров? Настоящими его кумирами всегда оставались Свобода, Истина, Справедливость. Он от них никогда не отказывался.

На то и существует идеал, чтобы стремиться к нему, понимая, что в реальном Мире невозможно воплотить его в полной мере. Вопрос лишь в том, приближаемся мы к идеалу или отдаляемся от него. И Герцен ясно осознал: в западной индустриальной цивилизации произошла катастрофическая подмена, вместо высоких нравственных идеалов возобладали низменные материальные.

«Мещанство, — писал он, — последнее слово цивилизации, основанной на безусловном самодержавии собственности... С мещанством стираются личности...». У аристократа и пролетария один идеал: богатый мещанин. Это и есть буржуазная демократия, господство посредственности.

Булгаков видел «величие Герцена как писателя и человека... в той бестрепетной смелости, с которой он высказал это обличение цивилизации, не ослепляемый се блеском, не подкупленный ее великим историческим прошлым и современными успехами».

За последние полтора столетия мысль Герцена подтвердилась в полной мере. Техническая цивилизация действительно ориентирована на мещан, алчных до потребления материальных благ, ублажения примитивных инстинктов.

 

 

Казалось бы, он готов был встать под красное знамя, где начертано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Но нет. Он сознавал, что мещанство (понимая под этим ненасытных до материальных благ обывателей) - вне классов, социальных прослоек.

 

Воспитанный на лучших образцах западноевропейской культуры, Герцен был именно русским мыслителем по складу характера и ума, силе духа, неуспокоенности души, стремящейся к недостижимым идеалам. Его мысли нашли отклик в душах некоторых русских людей из «высшего общества».

Князь Петр Кропоткин* (1842-1921), будущий выдающийся географ и геолог, анархист, вспоминал, как в 1859 г. во время экспедиции в Сибирь запоем читал «Полярную звезду»: «Красота и сила творений Герцена, мощность размаха его мыслей, его глубокая любовь к России охватили меня. Я читал и перечитывал эти страницы, блещущие умом и проникнутые глубоким чувством». У генерала Болеслава Кукеля, в то время исполнявшего обязанности начальника штаба Восточно-Сибирского военного округа, Кропоткин обнаружил «полную коллекцию лондонских революционных изданий Герцена».

Долгие годы эмиграции помогли Александру Ивановичу понять, что буржуазная революция заменяет рыцаря торговцем и банкиром. Он полагал, что в России произойдет не буржуазная, а социалистическая революция. И оказался прав. Он отвергал идею исторического прогресса: жизнь свершается в настоящем как импровизация. Все зависит от поступков людей, от их устремлений. Будущее не предопределено. Всеобщая гармония - иллюзия.

Герцен верил в русский народ, в общину и братскую взаимопомощь. Надеялся: Россия создаст общество не мешан, а тружеников и творцов. На практике этот эксперимент закончился крахом. Не по экономическим причинам. Победили идеалы цивилизации потребления.

«Личность - вершина исторического мира, к ней все примыкает, ею все живет», — писал Герцен. Меняется личность — преображается общество. Когда подгнила духовная опора, катастрофа неизбежна - и для индивида, и для народа. Никакими материальными благами это не восполнишь, никакими заклинаниями и молениями не исправишь.

Прогресс техники содействует деградации и земной природы, и личности, если вызывает лишь увеличение материальных потребностей. Только духовная культура и высокая нравственность могут противостоять этому процессу. Таков главный урок жизни и творчества Александра Герцена. Его пророческие идеи могут стать спасительными не только для России, но и для глобальной цивилизации.