Распопин В. Н. «Общедоступная библиотечка» новосибирского издательства «Свиньин и сыновья». Книжки 2006 года

• Калугин А. Дело об архиве Уильяма Шекспира.
• Рубан А. Витающий в облаках.
• Гасан-заде Р. Несколько записок из жизни человечества.
• Мясников Н. Наивное путешествие.
• Синиченко Н. Простые события на грешной земле.
• Ибрагимова З. Риск прямого восхождения. Земные истории астронома Язева.
• Чжамцо Ц. Слуху приятные строфы.

Мне уже не раз приходилось писать об этой серии. Книжечки, в нее входящие, весьма различны - и по жанру, и по качеству текста. Здесь можно встретить беллетризованные и небеллетризованные мемуары, сборники стихотворений, фантастические и документальные повести, сборники рассказов или литературных зарисовок и проч., написанные как известными, так и дебютирующими авторами. Порой встречаются весьма интересные вещи, порой книжки не производят на меня никакого впечатления, т.е. вполне могли бы остаться и непрочитанными. Ранее все они выходили в твердом переплете, с этого года издаются в мягких обложках. Дизайн серии тоже изменился, на мой вкус - не к лучшему. Впрочем, так лишь на мой вкус, другим, несомненно, понравится, но это, в сущности, не так уж и важно. Важно то, что книжки серии, с одной стороны, восполняют некий издательский долг, давая нам возможность встретиться с теми из новосибирских (и не только) сочинителей, для кого еще полтора-два десятилетия назад путь к широкому читателю был намертво перекрыт идеологическими (и опять же - не только) шлагбаумами, с другой - хотя бы отчасти позволяют представить себе, так сказать, литературный процесс в глубокой провинции, каковой Новосибирск и является, что бы там ни говорилось с разных трибун о "третьей столице". Появление же в глубокой провинции частного маленького издательства, умудряющегося издавать по большей части книжки некоммерческого характера и при этом третий год оставаться на плаву, для кого-то, вероятно, послужит лишним аргументом в пользу как раз нашей "столичности", а мне представляется чудом, особенно если учесть, что вся-то команда этого судна не насчитывает, похоже, и десяти человек.

Но вернемся к заявленной теме обзора. Летом 2006 года коллекция "Общедоступной библиотечки" пополнилась семью книжками, как минимум три из которых написаны новосибирцами. Почему "как минимум"? Потому что трое живут именно в нашем городе, еще один - бывший новосибирец, а еще один, заявленный как азербайджанец, представляется мне мистификацией, придуманной одним или несколькими новосибирцами. Две оставшихся книжки написаны жителями Москвы и Томска.

Начну, пожалуй, именно с этих книжек. Обе они, по крайней мере формально, относятся к жанру фантастики, но фантастика фантастике, как известно, рознь.

Автор повести "Дело об архиве Уильяма Шекспира" Алексей Калугин начинал свой творческий путь с фантастических боевиков, то бишь как раз с чисто коммерческой беллетристики, так сказать, побывал в мейнстриме. И вот, похоже, там ему надоело. Скучно стало, тесно, нечем дышать. Не каждый, скажем прямо, успешный сочинитель сможет расстаться с наезженной колеей, порвать с таким издательством, как "Альфа-книга", вырваться из построенной собственными руками резервации - затем, чтобы начать сначала, чтобы, испив мертвой воды, обратиться к живой, чтобы попытаться перейти незримую, но ни для кого не тайную границу между попсой и литературой. Калугин такую попытку совершил. Удачно ли - судить тем, кто прочтет "Дело об архиве Уильяма Шекспира" - фантастический детектив для тех, кто ориентируется в "шекспировском вопросе".

Думаю, что я как раз из таких - ориентирующихся - читателей. Поэтому понимаю, что задача перед А. Калугиным была непростой. Даже если он и не собирался соревноваться с автором самого лучшего из детективов на эту тему, с Ильей Гилиловым, чья "Тайна великого Феникса, или Игра об Уильяме Шекспире" не устает будоражить воображение все новых и новых читателей уже второй десяток лет. Но как же не собирался-то, если написал весьма симпатичную книжку как раз о том же, а именно о том, кто на самом деле написал шекспировские пьесы?

Не хотелось бы раскрывать загадки, предложенные, разгаданные и в конце повести вновь предложенные читателю Алексеем Калугиным, ведь на то и детектив, чтоб до конца сомневаться в том, кто же именно там сыщик, кто разбойник, а кто - жертва. Может, Шекспир, а может, читатель... Не хотелось бы лишать теперь уже моего читателя удовольствия. А удовольствие он, несомненно, получит, ведь автор, действительно, ориентируется на хорошие литературные образцы. Не на "самого нашего" Шекспира, конечно, но, помимо помянутого уже И.М. Гилилова, еще и, пожалуй, на Айзека Азимова, на его именно фантастические детективы, написанные как бы просто и безыскусно, но требующие от читателя кое-каких знаний и, по крайней мере, чувства юмора. Подумайте, не забавно ли: люди полудня XXII века, прямо по заветам братьев Стругацких, остаются нашими людьми, решающими сходные с нашими бытовые проблемы; этакий сталкер из будущего водит по прошлому честолюбивого и удивительно недалекого ученого современника, который задался целью помочь великому драматургу написать его собрание сочинений, для чего саморучно переписывает вороньим пером ВСЕ пьесы из первого фолио; Шекспир же - тот самый, сын перчаточника - оказывается и умнее и глупее как первого, так и второго. И ничуть не благороднее. А следователь из будущего задыхается в канцелярщине, как герой какого-нибудь советского милицейского детектива.

Герои повести немногочисленны, но хорошо обрисованы, психологически достаточно интересны. Сам же Шекспир, пожалуй, слишком функционален. Ко всему, как мне показалось, есть в повести одна логическая, или, скорее, психологическая неувязка. Дело в том, что - скажу непрямо, дабы не раскрывать секретов - гений у Калугина вышел каким-то слишком уж нелюбопытным. Попробуйте, читатель, представить себя на месте писателя: вам приносят одно за другим все ваши будущие произведения, и вы ни разу не поинтересуетесь тем, что вам приносят. Не бывает, не может быть, потому что не может быть никогда и ни с кем: ни с Шекспиром, ни с Кетчером, ни с Васей Пупкиным. Сие просто не в человеческой природе.

Другая фантастическая повесть, вошедшая в новую партию серии, - "Витающий в облаках" томича Александра Рубана - строго говоря, к фантастике имеет куда меньшее отношение, нежели к бытовой советской литературе. Я не ошибаюсь с прилагательным. Это именно советская литература, пусть и написанная, скорее всего, уже в 90-е. Уверен, что не позднее. Дело в том, что, "черноватая" по стилистике прямо в духе стереотипных образцов советского и постсоветского искусства тех лет, написана она, несомненно, под влиянием двух повестей, вышедших и нашумевших именно в конце 80-х - начале 90-х, если, конечно, мне катастрофически не изменяет память. Первая повесть - "Пожар" Валентина Распутина, вторая - "Отягощенные злом" братьев Стругацких. Именно на полях этих двух вещей, как представляется, и работал А. Рубан, сочиняя свою книжку. Впрочем, про летающих людей писали как раз не Стругацкие, а Беляев, Грин, Брэдбери и уж затем многие-многие другие, вплоть до Джорджа Мартина и Лизы Таттл. Интересно, что едва ли не у всех авторов герои, обладающие способностью к левитации, оказываются форменными изгоями, вероятно, потому, что такой дар слишком завиден и слишком открыт для обозрения. Невозможное же должно оставаться невозможным, в противном случае непременно вызовет зависть, быстро переходящую в ненависть.

Так вот, в повести А. Рубана действуют именно такие изгои-одиночки, которых, правда, от страницы к странице становится все больше. Левитация здесь - что-то вроде социальной заразной болезни, этакой чумы, подхватить которую могут не только всегда склонные подцеплять социальную заразу интеллигенты, но даже и чиновники, те из них, по крайней мере, кто еще не превратился в живой труп (напомню еще раз: все реалии в повести - перестроечные). Вот они себе и левитируют: кто просто под кайфом (не столь уж давно ведь вышла и айтматовская "Плаха"!), кто под кайфом эмоций, а кто и сознательно. Помимо полетов во сне и наяву, автор рассказывает обрамляющую историю артистической семьи, откуда есть пошли первые левитаторы, а в зеркале артистической семьи, натурально, отображает многострадальную отечественную историю. В общем, можно было б вспомнить Маркеса и его "Сто лет одиночества", если бы художественный уровень "Витающего...", действительно, достигал заоблачной высоты. Но - нет, не достигает, даже и облачной, хотя, конечно, книжка вполне себе читабельна.

Сам автор, а вместе с ним и издатели, отчего-то считают, что - цитирую предисловие и аннотацию - "основная фантастическая посылка: человек способен летать в состоянии счастья". Мне же показалось, что из текста это никак не следует, что о счастье там помину нет и что возможность левитировать дается, помимо наркоманов, лишь тем из персонажей повести, кто обладает определенной силой воли, дабы поступать вопреки: жене, соседям, стране. Общество же в ответ называет сих окрыленных не иначе, как "порхателями", откуда, очевидно, совсем недалеко до "пархатых". Еврейский вопрос, впрочем, не слишком навязывается читателю, однако звучит достаточно явственно, не менее отчетливо, нежели вопросы производственные, бытовые и общесоциальные, каким, по сути, и посвящен этот критический памфлет, под фантастику только замаскированный. Действительно, какой еще фантастики надо нам, представляющим, что значит быть рожденным в СССР, не по бойким нескладушкам Газманова, но по личному опыту? Достаточно просто вспомнить...

Третья книжка серии - "Несколько записок из жизни человечества" - тоже, в своем роде, фантастика. Сочинитель, некто Рауф Гасан-заде, представлен автором предисловия Г.М. Прашкевичем как "человек из паутины". Нет, его тексты не выловлены любознательными издателями в Сети, но известны им со студенческих времен. Гасан-заде, рассказывает Прашкевич, - азербайджанец, учившийся некогда в НГУ и даже печатавшийся в 1994 г. в журнале "Проза Сибири". Может, и был такой журнал - я не слишком внимательно слежу за местной печатью - а может, и не было. Может, конечно, Гасан-заде - правда, а может, и выдумка Прашкевича и Свиньина. Почему я сомневаюсь, почему думаю, что - выдумка, мистификация, сочиненная тем же Г. Прашкевичем, или Г. Прашкевичем и В. Свиньиным вместе (а может, и кем-нибудь еще)? Помимо целого ряда косвенных зацепок, потому, полагаю, что рассказы, опубликованные в книжке, даже стилистически резко отличаются друг от друга, не говоря уж о значительном тематическом различии, каковое, в общем-то, современным сочинителям не свойственно. А уж две центральных новеллы книжки, составляющие раздел "Опасности свободы воображения", по-моему, прямо отсылают к названным литераторам. Впрочем, возможно, что я ошибаюсь, будучи спровоцирован "шекспировским вопросом", и писатель Рауф Гасан-заде существует на самом деле. Причем хороший писатель.

Во всяком случае, именно эта книжка, точнее два рассказа из нее - "К вопросу о свете в конце тоннеля" и "Он и его предшественник" - из всей летней партии "Общедоступной библиотечки" показалась мне, наряду с книжками З. Ибрагимовой и Н. Мясникова (о которых - ниже), самой интересной. Первый из названных рассказов - качественная философская фантастика, очень сильная, совершенно безысходная и напоминающая ранние (но не самые первые) рассказы Станислава Лема; второй... О, второй напомнил мне меня самого, те десятилетия, проведенные в бессильной тоске и скуке советского учреждения, аналогичного тому, в каком полжизни проработал издатель, то обезличенное до бессознательности бытие, в котором все мы, что-то пишущие, были если не гасанами, то уж точно абдуррахманами и непременно - заде.

Некую трагическую иронию бытия, явственно звучащую в книжке Р. Гасан-заде, сменяет уже собственно ирония, составляющая суть всякого мастера, работающего в стилистике примитивизма. Такой глубинной, сознательной, мастерски сделанной иронией наполнено "Наивное путешествие" новосибирского художника, но ничуть не меньше и писателя, Николая Мясникова. Вряд ли справедливо охарактеризовать жанр, в котором он работает, новеллистикой. Это скорее чисто художнический жанр эскиза, мгновенной зарисовки (над которой, вполне возможно, трудятся вовсе не так уж коротко), если угодно, словесной мультипликации, или даже рассчитанного на публикацию путевого дневника, ведь путь в себя, и из себя - ничуть не менее интересен, чем, скажем, из Петербурга в Москву, если, конечно, тебе есть что сказать. Николаю Мясникову, без всякого сомнения, есть что сказать и о себе, и от себя, есть что сказать о собственной башне из слоновой кости, которую он столь же старательно ломает, сколь терпеливо же строит на страницах своей книжки. Оба эти занятия осуществляются с одинаковой (видимой, во всякой случае) легкостью, со всем тем изяществом и визуальным мастерством, которым обладает подлинный художник, причем художник-модернист, естественно остраняющий любой предмет, любое явление, сущность ли, субстанцию, в том числе и самого себя - так, что порой нелегко увидеть, когда на тесном пространстве коротких периодов автор и его лирический герой успели сойтись, разойтись, а то и до крови подраться.

Прозу Мясникова хочется цитировать, как хорошие, злые стихи, пересказывать, как анекдот, использовать в качестве эпиграфа. Не имея здесь такой возможности, приведу лишь один маленький фрагмент из текста под названием "Мы и они", позволяющий обойтись без объяснения контекста и в какой-то мере представить авторский стиль и юмор:

Кого, читатель, напоминает вам приведенный отрывок?.. Вот и я думаю о Маяковском.

От прозы художника перейдем просто к прозе. Несомненно, женской, но не в привычном теперь, любовно-лубочном варианте.

Надежда Синиченко - автор известный, во всяком случае, тому кругу людей, в котором следят за сибирской прозой. Я к нему не отношусь никак, поэтому для меня книжка рассказов "Простые события на грешной земле" стала первым знакомством с Н. Синиченко. Новеллы ее и впрямь, как сообщает аннотация, - сплошь о любви. Но поскольку рассказывают они о любви простых советских и послесоветских людей, поскольку люди эти живут там же и тем же, где и чем в реальности жили и живем мы с вами, а вовсе не "труженицы" подиумов или глянцевых журналов, то и любовь у героинь писательницы настоящая - нелегкая, неяркая, непобедоносная, одним словом - несчастливая. Такая, какой она и бывает в жизни и в порядочной бытописательской словесности. Разумеется, рассказы эти написаны не великим писателем, порой им не хватает художественной яркости, порой - конфликта, но каждый из них, как и любая их героиня, психологически убедителен, понятен, близок - как родственник или сосед. Автор этих соседей всех любит, отсюда - и достоинства книжки, и ее недостатки.

Любит своего давно почившего героя и Замира Ибрагимова, ни в каком развернутом представлении, конечно же, не нуждающаяся. Документальная повесть замечательной, известной всем сибирякам (да только ли сибирякам?) журналистки, писательницы, драматурга "Риск прямого восхождения" - вещь для нее типичная. Это и журналистское, почти детективное расследование, и философское повествование об ушедшей эпохе, и призывание "милости к павшим".

Повесть имеет подзаголовок "Земные истории астронома Язева", и подробно, насколько позволяют автору итоги ее журналистского расследования, рассказывает о жизни и деле жизни почти забытого ныне ученого-подвижника, нашего земляка, создавшего, помимо многих других разумных, добрых и долговечных дел, революционную по тем временам (40-е гг. ХХ в.) космическую теорию колебания земного полюса. В центре повествования - размышления о странном поступке, в общем-то, до того вполне успешного ученого, о его письменном рапорте Сталину, сочиненном в духе скорее жюльверновском, нежели научном или тем более канцелярском. Сия бумага, вождем-то, может, и вовсе непрочитанная, стала, однако, не только источником неисчислимых бед для самого астронома и его семьи, не только способствовала скорой гибели ученого, но на долгие десятилетия перечеркнула его имя и, главное, его дело.

Превосходно написанная, читающаяся, как говорят, "на одном дыхании", книжка Замиры Ибрагимовой, думаю, в отличие от всех прочих книжек этой партии "Общедоступной библиотечки", будет интересна самому широкому читателю.

К сожалению, подобного никак не скажешь о последней в этом обзоре книжке, хотя у меня именно она и вызывала наибольшее любопытство. До начала чтения. Сборник стихотворений VI Далай-ламы, Цаньяна Чжанцо "Слуху приятные строфы", причем не духовных, а светских стихотворений, написанных в начале XVIII в. совсем юным поэтом, прожившим очень короткую, бурную и трагическую жизнь в гуще политических интриг, не мог не вызывать интереса. К тому же привлекало и то, что эти стихи перевел, откомментировал и проиллюстрировал один человек, бывший сибиряк, а ныне москвич, математик и поэт Владимир Бойков.

Увы, в этом случае меня ждало разочарование. Пояснительная статья для читателя-неофита оказалась и малоинформативной и достаточно сложной, комментарии к стихам - самые минимальные, переводы, на мой вкус, слабые, а порой и отдающие дурновкусием, рисунки же, сами по себе изящные и более симпатичные, чем переводы, погоды, как говорится, не делают. Я, конечно, не владею тибетским, но и не собирался оценивать точность перевода. Высший класс переводчика для меня - не в максимальном приближении к букве, даже и к духу оригинала, а в том, звучит ли переводной стих по-русски. Так вот, по-русски стихи VI Далай-ламы в исполнении Владимира Бойкова для меня не звучат. Не звучат они в большинстве даже как "перевод с иностранного". Это вольные, очень слабые, любительские экзерсисы, что называется, с претензией, среди которых иной раз проскальзывает гармонический звук, но тут же и теряется в последующих, кажущихся совершенно беспомощными. Общее впечатление - как будто смотришь современную голливудскую экранизацию классической книги. И уж совершенно невозможно по этим переводам представить, каким образом, почему все эти зарифмованные претенциозные банальности стали народными тибетскими песнями. Но - стали, о чем сообщает сам переводчик.

В общем, увы и ах, а чтобы не быть голословным, приведу, в достаточно строгой пропорции с общим количеством приличных и дурных переложений, одно, на мой взгляд, более-менее удачное стихотворение и два типичных.

Удачное (хотя, повторюсь, не могу судить о какой-либо близости к подлиннику):

Типичные:

1. Грубовато-эротическое, во всяком случае, прочитывающееся таковым

2. Песенно-эстрадное, изобилующее аллитерациям, а по существу - в духе Ларисы Рубальской

Ко всему эта книжка, похоже, осталась без внимания корректора. Иначе чем объяснить не только опечатки, но и несколько грубых орфографических ошибок ("элексир", "благославляю"), каковые, вообще-то, несвойственны "свиньинским" изданиям?

Жаль, что ложка дегтя оказалась последней в моей бочке меда. Но так уж получилось, не начинать же было с нее. В целом же партия "Общедоступная библиотечка"-2006 весьма удачна, ничуть не менее разнообразна и интересна, чем партия-2005, о которой я в свое время писал достаточно подробно. Любопытно, какой окажется библиотечка-2007? Подождем, новый год уже не за горами.