Рожкова Н. Создан на радость всем: окружение Ф. И. Шаляпина

«Когда Бог создавал его, то был в особенно хорошем настроении, создавая на радость всем». Это высказывание В. И. Немировича-Данченко о Ф. И. Шаляпине — не просто восхищение великого режиссера талантом великого артиста.

Маленькое слово «всем» передает любовь зрителей и современников не только к удивительному голосу, но и к яркой личности богатыря отечественной сцены, дружить с которым посчастливилось многим. Вспоминаю, как в октябре 1984 года, еще до перестройки, после длительных переговоров с французским правительством и потомками певца, его останки были перенесены с Батиньольского кладбища в Париже на Новодевичье в Москве. Великолепный надгробный памятник выполнил известный скульптор Алексей Елецкий, до этого специализировавшийся на изваяниях советских военачальников. И представители моего поколения, чьи родители уже не слышали Федора Ивановича вживую, шли поклониться его могиле.

Обычно на подобной ноте следует завершать рассказ, но не хочется расставаться с живым Шаляпиным...
Будущий гений оперной сцены родился в простой семье. «Отец мой был странный человек, — писал впоследствии певец, — позже, когда я служил с отцом в управе, заметил, что у него на папке всегда была изображена могила; нарисован холмик. Крест над ним, а внизу — подпись: «Здесь нет ни страданий, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная».

Мать знала много народных песен. Артист вспоминал, как впервые начал петь с ней на два голоса, в терцию, а некоторые песни записывал с ее слов. Отец владел грамотой, и полагал, что сыну полезно выбрать профессию писаря, либо токаря или сапожника, а увлечение театром считал прихотью. В юности Шаляпин любил смотреть балаганные представления на Масленицу в Казани, и мог, невзирая на мороз, простаивать там часами. Однажды, совершенно случайно, проходя мимо церкви, услышал детские голоса, зашел и увидел нескольких знакомых ребят. Это был церковный хор, куда и его приняли. Мальчики пели, помимо храма, в театре, и Шаляпина зачислили в хор при театре. Отец сердился, так как видел сына на ином поприще. У Федора были золотые руки, он вырезал из дерева, прекрасно рисовал. Двухклассное училище окончил с похвальным листом, но уже тогда все больше и больше он смотрел в сторону театра. Когда ломался голос, не пел, затем возобновил занятия. Из-за сопротивления отца Федору пришлось покинуть родительский дом. Позже Шаляпин с горечью рассказывал, как, будучи на гастролях в Казани, последний раз увидел мать, которая через несколько месяцев умерла от тифа. Отцу, несмотря на сложные отношения, и младшему брату всегда помогал.

Театр антрепризы того времени правдиво описан в пьесах А. Островского. Кочевая жизнь, банкеты, любовные истории способствовали раннему взрослению молодого Шаляпина, этакой Элизы Дулитл в мужском обличье. До великого певца еще было далеко. Очередной театр, в котором он работал, распался, и Федор оказался без средств к существованию. Его нашел антрепренер С. Я. Семенов- Самарский, у которого Шаляпин в 17 лет начал свою карьеру, и предложил пройти прослушивание у Дмитрия Андреевича Усатова, бывшего известного тенора, открывшего вокальную школу в Тифлисе. Режиссер первоначально принял Федора за нищего, однако сразу разглядел в нем певческий потенциал. При этом честно сказал Шаляпину, что поет он как любитель, а надо бы поучиться. Усатов взялся заниматься с талантливым юношей лично, притом совершенно бесплатно. Кроме того, он сумел добиться для своего ученика небольшой стипендии, регулярно подкармливал его и обучал хорошим манерам. Шаляпин до конца жизни переписывался с наставником, посылал ему подарки и оказывал материальную помощь, называя своим единственным учителем.

Значительную роль в творческой биографии певца сыграл крупный промышленник и прославленный меценат Савва Иванович Мамонтов. После уроков Усатова молодого артиста приняли в труппу Тифлисского оперного театра, где он снискал немалый успех. Однако хотелось большего, и Федор, подобно чеховским «трем сестрам», устремился «в Москву, в Москву». В Большой театр его не взяли, а в Северной столице включили в штат Мариинки. Казалось бы, мечты сбылись: Шаляпину предстояло выступать на сцене одного из лучших театров мира. Но ему доставались, как правило, второстепенные партии.

Певец дал согласие С. И. Мамонтову, когда тот пригласил его в 1896 году в свою Московскую частную оперу. Дело было не только в значительно большем окладе. Меценат пообещал: «Феденька, ты можешь петь все, что только захочешь! Захочешь оперу поставить — пожалуйста! Нужны будут сумасшедшие дорогие костюмы? Не проблема!». Под покровительством Мамонтова талант артиста, наконец, раскрылся в полной мере. Теперь его спешили заполучить не только Большой, но и лучшие театры Европы. Первые гастроли Шаляпина в Италию принесли ему всемирную славу. Савва заплатил огромную неустойку за переход певца в его труппу, но оказался слишком ревностным учителем для свободолюбивого Федора. В итоге Шаляпин вернулся в Большой. Между артистом и меценатом произошла крупная размолвка: Савву обвинили в растрате средств, предназначенных для строительства железной дороги, и ему пришлось отбывать тюремный срок. Затем Мамонтов был оправдан и грустно признавался художнику Константину Коровину: «А Феденьке Шаляпину я написал, но он что-то меня не навестил». Позже состоялось примирение: на своем бенефисе в 1917 году Федор Иванович увидел мецената в зале. Он вызвал Мамонтова на сцену и поблагодарил его, как человека, который определил его судьбу. В автобиографии артист писал: «Савве Ивановичу я обязан своей славой. Ему я буду признателен всю мою жизнь...».

Благодаря Мамонтову певец вошел в круг талантливых художников: он общался с Василием Поленовым, Валентином Серовым, а с Коровиным дружил всю жизнь. Живописец оставил ряд его замечательных портретов, некоторые работы они создавали в соавторстве (как уже отмечалось, Федор Иванович обладал незаурядным талантом художника). «От Врубеля — внешний облик Демона в опере Рубинштейна», — утверждал певец. Врубель не украшал стен его гипотетического дворца: быт Федора Ивановича был устроен со всеми признаками достатка, но не более того. В доме-музее Шаляпина зрителей встречают картины Апполинария Васнецова, подаренные артисту, а также пейзажи Левитана, который являлся восторженным почитателем знаменитого баса. Сохранился и портрет, написанный классиком книжной иллюстрации Василием Шухаевым. И, конечно же, всем хорошо знакомо изображение Шаляпина в распахнутой шубе — на ярмарке в Нижнем Новгороде — кисти Б. Кустодиева.

К. С. Станиславский наставлял молодых актеров: «Вы должны научиться «жрать» знания. Я всегда в таких случаях вспоминаю Шаляпина. Как-то на вечеринке я сидел с Мамонтовым, и мы издали наблюдали молодого Шаляпина, находившегося в кругу больших мастеров; там были Репин, Серов и другие. Он слушал их с жадностью, стараясь не проронить ни единого слова. Мамонтов толкнул меня и сказал: «Смотри, Костя, как он жрет знания».

Шаляпин не только восхищал других, но и умел восхищаться сам. Композитор Борис Асафьев вспоминал: «Федор Иванович просто по- детски обожал Владимира Васильевича Стасова и не раз посещал его. В годы 1904—1906 ... мне удалось наблюдать и Шаляпина вне театральной и какой-либо «компанейской» среды. У Стасова, сам любуясь Владимиром Васильевичем и понимая, какого он имеет перед собою чуткого слушателя, Шаляпин расцветал во всю ширь и глубину своего богатейшего дарования и исключительного мастерства, волновался и, вместе с тем, находясь вне всех условностей театральности, проявлял свое «я» с большей сосредоточенностью и мудростью. Помимо родных и близких знакомых Стасова, среди слушателей из музыкантов обычно бывали Александр Константинович Глазунов, реже Николай Андреевич Римский-Корсаков и Анатолий Константинович Лядов. Аккомпанировал с проницательнейшей чуткостью Феликс Михайлович Блумен- фельд. Репертуар состоял главным образом из Мусоргского, затем шли Даргомыжский, Бородин, Глинка и Римский-Корсаков. Из западноевропейских композиторов больше всего Шуман и Шуберт. Если исполнялся «Борис Годунов», то Шаляпин пел и Бориса, и Пимена, и Варлаама. Блумен- фельд же соперничал с ним в мастерском исполнении клавира. Лицо Шаляпина при его пении в комнате, следовательно, без грима, я бы сказал, было не менее впечатляющим, чем на сцене в гриме и костюме. Даже сильнее и глубже заставлял он слушателя впитывать взор в себя: лицо выражало его пение без неизбежно грубых мелодраматических подчеркиваний, которых все-таки требует — из-за масштаба расстояний — сцена».

Наряду с Усатовым и Мамонтовым одним из важнейших людей в окружении Федора Ивановича был его ровесник Сергей Васильевич Рахманинов.
Они познакомились, когда Шаляпин уже обрел известность, однако певец понимал, что с Рахманиновым не следует спорить. Теплые дружеские отношения не мешали композитору проявлять требовательность. Однажды Сергей Васильевич помогал Шаляпину разучивать сцены из оперы «Борис Годунов» М. Мусоргского. Он сказал
певцу: «Федор, ты понимаешь, что ты в опере должен чувствовать себя как дома; что ты должен знать не только свою партию, ты должен знать все партии, не только мужские, но и женские. И тогда тебе будет понятна логика событий в твоем поведении». И Федор Иванович выучил всю оперу наизусть!
После слов Рахманинова Шаляпин, который всегда высоко ценил и любил Пушкина, по-настоящему погрузился в чтение знаменитой трагедии. Он познакомился с историком В. О. Ключевским, попал под обаяние этого великолепного рассказчика и сожалел, что Василий Осипович не поет: «Это был бы великолепнейший Шуйский».

В эмиграции Шаляпин не стремился расширять круг знакомств, в основном сфера его общения ограничивалась соотечественниками. Он встречался с Михаилом Чеховым, Буниным, Дягилевым, Анной Павловой, Вертинским, писателем Доном Аминадо (Д. Шполянским), в столице Уругвая Монтевидео познакомился с руководителем Камерного театра А. Я. Таировым. Но самая прочная дружба связывает его с Рахманиновым. Автор книги о Шаляпине в серии «ЖЗЛ» В. Дмитриевский отмечает: «Рахманинов покинул Россию в 1917 году, Шаляпин — в 1922-м. Это пятилетие оказалось испытанием для обоих. Не склонному к путешествиям Рахманинову необходимо было освоить новый образ жизни музыканта- гастролера, Шаляпин же оставался в стране обособившейся, разрушенной экономической нестабильностью, Гражданской войной, политическим террором. Для обоих художников эти годы стали трудным периодом выживания — и профессионального, и экономического, и духовного, периодом переосмысления важных жизненных координат, определения новых ценностных ориентиров».

Рахманинов писал о своем друге: «Этот чудо-артист, с истинно сказочным дарованием, незабываем. Сорок один год назад, с самого почти начала его карьеры, свидетелем которой я был, он быстро вознесся на пьедестал, с которого не сходил, не оступился до последних дней своих. В преклонении перед его талантом сходились все: и обыкновенные люди, и выдающиеся, и большие. В высказанных ими мнениях всё те же слова, всегда и везде: необычайный, удивительный. И слух о нем пошел по всей земле, не только — всей Руси великой. Не есть ли Шаляпин и в этом смысле единственный артист, признание которого с самых молодых лет его было общим? «Общим» в полном значении этого слова. Да! Шаляпин — богатырь. Так было. Для будущих поколений он будет легендой».

Фото 1923 года запечатлело зарубежные гастроли МХАТа. На нем — К. Станиславский, В. Качалов, И. Москвин и Шаляпин около портрета Анны Павловой. Автор портрета, художник Савелий Сорин, также присутствует на снимке. Взор Шаляпина всегда был обращен в сторону драматического театра. Он считал, что «на особенной высоте в смысле артистических сил стояли императорские драматические театры, действительно блиставшие плеядой изумительных актеров, живших в одно и то же время». Многие из них были ровесниками или почти ровесниками: В. Комиссаржевская родилась в 1864 году, М. Дальский — в 1865, Ю. Юрьев — в 1872, В. Мейерхольд — в 1874, И. Москвин — в 1874, В. Качалов — в 1875 году. Это было удивительное время концентрации творческих сил, время рождения людей неординарных, талантливых. Для того чтобы осознать необходимость изменений в опере, добиться органичного слияния музыки и драмы, Шаляпин жадно всматривался в драматический театр, сначала Александринский в Петербурге, затем — Малый и МХТ в Москве.

В критических статьях, написанных в конце XIX века, и в воспоминаниях актеров об этих годах часто встречаются сравнения МХТ с Московской частной оперой. Актриса Н. Салина, рассказывая о спектаклях театра Мамонтова периода создания МХТ, писала о том, что актеры мамонтов- ской оперы не знали еще тогда школы Станиславского, да и сам он о ней еще, вероятно, не думал. Но, будучи родственником Мамонтова, часто бывал на репетициях и внимательно следил за работой артистов Русской частной оперы. «И кто знает, не заронил ли тогда Мамонтов первое зернышко беззаветного служения искусству в душу молодого двадцатилетнего Станиславского?».

Ираклий Андроников с присущим ему юмором приводит рассказ замечательного актера Александра Остужева о его встрече с Шаляпиным. Певец накладывал грим:
«Подклеит. Повертит головой во все стороны. Оторвет. И вот здесь, под глазами, нарисует большие синие треугольники. Вдруг к нему подходит ларинголог — горловой врач. И спрашивает:
«Феденька! Мальчик! Как твое горлышко?»
«Ничего, в порядке!»
«Ну, не ленись, детка! Покажи мне свою глоточку!»
«На, смотри! Ахааааааа... »
И тогда все, кто был в комнате... подошли к Шаляпину и, оттесняя друг друга, стали заглядывать ему в рот.
Вы не знаете, что — я — увидел!!!
... КУПОЛ!!! Он уходит под самые глаза!.. И вот под этим куполом рождается неповторимый тембр шаляпинского баса!.. Язык, как морская волна в знойный полдень, едва зыблется за ожерельем нижних зубов... И ВО ВСЕЙ ГЛОТКЕ НИ ОДНОЙ ЛИШНЕЙ ДЕТАЛИ!.. Она рассматривается как сооружение великого мастера!..
И я выскочил из артистической, пристроился в кулисе, видел, как мимо, шумно дыша, прошел Шаляпин в сандалиях, с золотыми браслетами на голых руках, в золотой диадеме, в шелках и в парче — словно отделился от вавилонского барельефа. Потом услышал, как в зал, расширяясь и нарастая, полетел раскаленный шаляпинский звук ...
...Кончился спектакль. Приезжаю домой. Первое, что я делаю, — беру зеркальце, чтобы осмотреть, какая у меня глотка!.. ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО — Я УВИДЕЛ.
— ГОРЛО ПИВНОЙ БУТЫЛКИ!.. Нёбо?! ПОТОЛОК В ПОДВАЛЕ!.. Язык?.. Как КУЛАК торчит во рту. А дальше — потемки дремучие!..»

Одним из самых значимых людей из окружения Шаляпина был А. М. Горький. Когда заходит речь о взаимоотношениях певца и писателя, каждый, наверное, вспоминает известную байку: пятнадцатилетний Шаляпин обратился в дирекцию театра в Казани с просьбой принять его в хор, но из-за мутации голоса на прослушивании спел неважно, и вместо него в хористы взяли долговязого девятнадцатилетнего парня с чудовищным «окающим» говором. Спустя годы в Нижнем Новгороде певец познакомился с Максимом Горьким, которому рассказал о своей первой певческой неудаче. Писатель рассмеялся: 
— Дорогой Феденька, так это ж был я! Меня, правда, скоро выгнали из хора, потому что голоса у меня вообще не было никакого.

Но происходило ли это в действительности? По мнению научного сотрудника музея Ф. И. Шаляпина, искусствоведа Е. Л. Селезнёвой, эта история, скорее всего, вымышлена, так как Горький и Шаляпин были «людьми игровыми».

Казань как духовная родина Горького и родина фактическая Шаляпина стала краеугольным камнем в судьбе обоих: не пройди свои университеты Алексей Пешков в Казани, возможно, мировая литература не узнала бы Максима Горького. А если бы юный Федор Шаляпин в 1883 году случайно не посетил Казанский городской театр, который его «свел с ума, сделал почти невменяемым», неизвестно, увидела бы мировая сцена гения вокального искусства.

Впервые писатель и певец встретились в 1900 году, когда первому из них было 32 года, а второму 27 лет. С тех пор оба начали называть друг друга «друзьями детства». Отношения у них и правда сложились немного детские: они дурачились, гонялись друг за другом прямо на публике, о чем фотохроника сохранила немало свидетельств. Первый певец и первый литератор в новой советской России любили эффектные выходы в свет и не стеснялись в щедрых оценках друг друга:

«Такие люди являются для того, чтобы напомнить всем нам: вот как силен, красив, талантлив русский народ! Вот плоть от плоти его, человек, своими силами прошедший сквозь терния и теснины жизни, чтобы гордо встать в ряд с лучшими людьми мира, чтобы петь всем людям о России, показать всем, как она — внутри, в глубине своей — талантлива и крупна, обаятельна», — писал Горький о Шаляпине.

Тот, в свою очередь, отвечал другу:
«Прочитал я с наслаждением (как всё твое всегда) «Артамоновых» и с такою же горечью посмотрел на поколения. Ээх!! Люблю я тебя, мой огромный человек, и считаю счастьем великим, кроме того, что живу в одно время с тобой, еще имею исключительную привилегию быть с тобою в дружеских отношениях!».

При участии Горького была издана первая автобиография Шаляпина «Страницы из моей жизни». Певец приглашал своего друга почти на все концерты. На одном из них произошел инцидент, который чуть было не стал роковым в истории дружбы двух знаменитостей. В 1911 году, когда революционные настроения уже вовсю витали в воздухе, Федор Иванович, под звуки гимна «Боже, царя храни!», на концерте в Мариинском театре повернулся лицом к Николаю II и преклонил перед ним колено. Этот эпизод артисту припомнят не один раз, особенно после революции. Сам Шаляпин объяснит происходящее кодексом профессионального поведения в Императорском театре.

Горького такие объяснения не устроили: в письмах он называл эту выходку друга глупой. Но зато на публике защищал его, как мог, говорил, что Федор Иванович — художник. А художника в таких случаях нельзя судить, поскольку он живет порывами.
Накануне Первой мировой войны, как-то гуляя с Горьким ночью на Капри, артист вдруг спросил его: не искренно бы было с его стороны вступить в партию социал-демократов? «Если я в партию социалистов не вступил, — пишет Шаляпин,— то только потому, что Горький посмотрел на меня в тот вечер строго и дружески сказал:
— Ты для этого не годен. И я тебя прошу, запомни один раз навсегда: ни в какие партии не вступай, а будь артистом, как ты есть. Этого с тебя вполне довольно».

Мудрый совет Горького свидетельствует о глубине познания души певца. Шаляпин слишком был поглощен своим искусством — театр владел им безгранично, и единственным делом его жизни являлось творчество: «Если я в жизни был чем-нибудь, так только актером и певцом,— говорит Федор Иванович,— моему призванию я был предан безраздельно... Но менее всего я был политиком. От политики меня отталкивала вся моя натура». Тем не менее, 11 июля 1917 года в Севастополе перед тридцатью тысячами слушателей Шаляпин с красным знаменем в руках исполнил написанный им «Гимн революции», первый в стране гимн свободной России.

Дружба двух корифеев продлилась 30 лет, но завершилась трагическим разрывом, ставшим тяжелым ударом для Федора Ивановича. «Что же произошло? — горько вопрошал артист и отвечал весьма определенно. — Произошло, оказывается, то, что мы вдруг стали различно понимать и оценивать происходящее в России. Я думаю, что в жизни, как и в искусстве, двух правд не бывает — есть только одна правда... Все эти русские мужики — Алексеевы, Мамонтовы, Морозовы, Щукины — какие всё это козыри в игре нации. Ну а теперь это — кулаки, вредный элемент, подлежащий беспощадному искоренению!.. И как обидно мне знать теперь, что они считаются врагами народа, которых надо бить, и что эту мысль, оказывается, разделяет мой первый друг Горький».

История наполнена парадоксами. В далеком 1973 году десять возмущенных отдыхающих кисловодского санатория «Кавказ» принесли в горком КПСС гневное письмо о том, что свое вдохновенное выступление в здравнице местный искусствовед Борис Розенфельд посвятил 100-летию Шаляпина — этого «недобитого буржуя». Первый секретарь горкома партии наложил караю - щую резолюцию и направил жалобу для оргвыводов по месту работы лектора в филармонию. И вдруг на следующее утро, 13 февраля, в день векового юбилея великого баса, в главной газете СССР «Правде» появилась похвальная статья о русском гении «Великий сын России», что спасло Бориса Матвеевича от показательной расправы и предопределило дальнейшую творческую судьбу заслуженного работника культуры РФ.

В 1988 году в Кисловодске открылся музей «Дача Шаляпина», хотя красивый особняк в стиле модерн ему никогда не принадлежал — певец лишь арендовал его. Одним из самых загадочных экспонатов, находящихся в фондах музея, является картина известного советского художника Николая Овечкина «Мир гения». Полотно, символически изображающее артиста в окружении его предшественников, современников и потомков, очень необычно: на нем фигурирует около пятидесяти четко прорисованных персонажей, а сам великий певец предстает лишь силуэтом, почти призрачным изображением. Почему так получилось? Дело в том, что художник скончался в 1993 году, не доделав самый главный элемент картины. Дирекцией «Дачи Шаляпина» было принято однозначное решение: работа дописана не будет.