Сомов В.П. Вольтер в поэтическом сознании Пушкина

 
 
Статуя Вольтера работы Гудона на рисунке работы А.С. ПушкинаС юных лет и до конца своих дней Пушкин оставался поклонником личности и творчества Мари Франсуа Аруэ (Вольтера). Еще дядя поэта, Василий Львович, заметил, что его племяннику «Вольтер лишь нравится один» («К графу Ф. И. Толстому», 1816).

Никто из русских литераторов до Пушкина и после него не давал властителю дум просвещенной Европы такого количества стихотворных характеристик: «Арьоста внук», «Единственный старик», «Оракул Франции», «Отец Кандида», «Певец любви», «Поэт в поэтах первый», «Фернейский злой крикун», «Философ и ругатель». Эти и другие перифразы говорят о том, что поэт хорошо знал многие детали жизни своего кумира, читал и перечитывал его произведения. Такие стихотворные обороты речи, посвященные Вольтеру, мы рассматриваем как поэтические дескрипции имени (языковые конструкции, заменяющие собственные или нарицательные имена) исторического лица. С их помощью попытаемся воссоздать тот образ французского гения, каким он предстает в поэзии Пушкина.
 
Разумеется, более точный облик европейской знаменитости, присутствующий в сознании русского эта, можно было бы реконструировать на базе всех устных (в передаче современников) и письменных высказываний Пушкина о нем. Так, среди поэтических дескрипций отсутствует суждение о Вольтере-историке, хотя Пушкин придавал огромное значение этой стороне его деятельности. Однако, исповедуя голографический принцип существования образа в сознании человека, я предполагаю, что совокупность перифраз, указанная выше, достаточно объемно воплощает личностное, эмоционально окрашенное представление Пушкина о реальном человеке, долгие годы занимавшем его ум и сердце.

Предварительно замечу: анализ пушкинских характеристик вождя «умов и моды» (Здесь и далее цитируется: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10-ти томах. - Изд-во АН СССР, М„ 1957 (прим. ред.)) дал ответ на вопрос, что в сознании поэта было клишированным представлением, составляло часть его историко-культурной компетенции, а что явилось результатом собственных размышлений и переживаний, связанных с этим образом.

Вольтер в восприятии Пушкина (до лицея и в годы учебы) - «певец любви» («Монах», 1813); «Эраты нежный друг« («Городок», 1815), т.е. поклонник Эрато (с греч. «любезная», «милая») - музы любовной поэзии; автор галантно-эротических стихов от стансов и мадригалов до поэмы «Орлеанская девственница». Не случайно он использует имя великого француза как нарицательное, когда говорит о создателях эротических произведений:
 
Улыбка, взоры, нежный тон
Красноречивей, чем Вольтеры,
Нам проведуют закон
И Аристипов, и Глицеры...
 
(«Послание Лиде», 1816)
 
Но не только как читатель ценил Пушкин «веселую и легкую» поэзию Вольтера. В 1817 г. он перевел два его стихотворения: «Стансы» («Ты мне велишь пылать душою...») и «Сновидение» («Принцессе прусской Ульрике»). Однако в тс годы его воображением завладела пародийная поэма «Орлеанская девственница» - вершина вольтеровской поэзии в духе рококо. Здесь присутствовало все: и литературная полемика, и выпады против церкви, и эротика. Юный Пушкин был в восторге от поэмы, говорил, что она «катехизис остроумия» («Бова», 1814), «святая библия харит» («Когда сожмешь ты снова руку...», 1818). Не случайно «на скучный путь и на разлуку» он подарил свою любимую книгу приятелю, уезжавшему на службу в Лондон, считая ее, как и автор поэмы, «отличным средством от ипохондрии». Много позже Пушкин по-прежнему был уверен, что «Орлеанская девственница» - лучшая поэма Вольтера.

В России это сатирическое произведение стало известно после его появления в печати в Париже в 1755 г. Попытки же издать ее переводы натолкнулись на возражение цензуры. Поэтому с поэмой знакомились на языке оригинала или в рукописных переводах. И она сразу стала предметом ожесточенной полемики среди просвещенной публики. Одни считали ее «вредной, но остроумной». Другие не видели в пей никакого остроумия и объявляли просто вредной. Пушкин и его друзья полагали, что язвительное произведение Вольтера, скорее, было опасным, чем вредным.

Когда в стихотворении «К вельможе» (1830) Пушкин назвал Вольтера «циником поседелым», то он выразил устойчивое мнение о нем, сложившееся в России как у почитателей, так и у недругов великого француза. А четыре года спустя в незаконченной статье «О ничтожестве литературы русской» напишет о «разрушительном гении» Вольтера, который «излился в цинической поэме, где все высокие чувства, драгоценные человечеству были принесены в жертву демону смеха и иронии, греческая древность осмеяна, святыня обоих заветов обругана». Это мнение зрелого Пушкина. Но и в его раннем стихотворении «К другу стихотворцу» (1814) было сказано о Вольтере, что он автор «развратной прозы» и «опасных стихов». В первом случае, очевидно, имелись в виду философские повести Вольтера, в их числе, конечно, «Кандид, или Оптимизм» (1759), а во втором — «Орлеанская девственница».

Возможно, в кругу Пушкина знали, что несколько типографских рабочих в Париже попали на каторгу за то, что тайно напечатали поэму. С тех пор за ней установилась репутация зазорной, запретной и соблазнительной книги. Она была вольнодумной во всех отношениях: и в плане антиклерикализма, и в плане эротизма. Это изящные уроки чувственной любви, гимн могучему инстинкту, чей зов не ведает стыда, гимн оплодотворяющему началу земной жизни. Понятно, почему Пушкин увидел в поэме «святую библию харит» — завет греческих богинь, воплощавших в себе доброе, радостное и вечно юное начато жизни.

Итак, восхищение поэта «Орлеанской девственницей» не противоречило ее оценке как «цинической», а автора произведения как «поседелого циника», т.е. мудреца, отрицающего общепринятые нормы во имя высшей добродетели и человеческого счастья.

Еще при жизни Вольтер был признан первым поэтом Франции. И в течение шести с лишком десятилетий считался главой французской поэзии. Называя его «султаном французского Парнаса» («Монах»), юный Пушкин следован известной традиции, не выходил за рамки общепринятых оценок. Чуть позже в стихотворении «Городок» он скажет то же самое, но несколько иначе: «поэт в поэтах первый». Кстати, если зрелый Пушкин критически относился к отдельным сторонам жизни и творчества своего кумира, то общая оценка его деятельности осталась неизменной: «первый писатель своего века» (статья «Вольтер», 1836).

Вольтер-поэт; по мнению Пушкина, — прямой наследник двух великих итальянцев эпохи Возрождения: Лудовико Ариосто (1474— 1533) и Торквато Тассо (1544-1595). В статьях и письмах Пушкина имена Аристо, Тассо и Вольтера часто соседствуют, звучат вместе в контексте рассуждений о романтической поэзии, которая «пышно и величественно расцветала по всей Европе». Имея свою точку зрения на ее сущность, он причислил к ней «все легкое и веселое из области поэзии» независимо от того, в какую эпоху оно было создано.

Но Пушкин считал своего кумира не только преемником великих поэтов Возрождения, но и наследником античного драматурга Еврипида (ок. 480- 407 или 406 до н.э.). Поскольку разъяснений на этот счет в его статье нет, я могу высказать лишь ряд предположений, почему он назвал Вольтера «соперником Эврипида» («Городок»). Первое и самое очевидное основание - плодовитость обоих драматургов. Древнегреческий автор написал 92 пьесы (до нас дошли лишь 17). Что касается Вольтера, то для него драматургия была одной из главных областей художественного творчества. Всего он сочинил 52 пьесы, в том числе 27 трагедий, составляющих лучшую часть его литературного наследия. Второе — некий общий пафос трагедий Еврипида и Вольтера, «уменье волновать сердца».

В допушкинскую и пушкинскую эпохи пьесы Вольтера, как и произведения Еврипида, оказывали сильное воздействие на театралов. Создавая свои эмоциональные и живописные трагедии, Вольтер стремился, по его собственному выражению, «истерзать сердце зрителя», Поскольку в Европе XVIII в. в этом жанре равных Вольтеру не было, го юный Пушкин имел все основания признать его соперником Еврипида. Впрочем, позже, знакомясь не с переводными, а с оригинальными текстами шекспировских произведений и приобретя собственный драматургический опыт, он пересмотрел свое отношение к пьесам француза. В статье «О ничтожестве литературы русской» их художественное значение определено уже иначе: «Он 60 лет наполнял театр трагедиями, в которых, не заботясь ни о правдоподобии характеров, ни о законности средств, заставил он свои лица кстати и некстати выражать правила своей философии». Из 27 вольтеровских трагедий Пушкин упоминает «Заиру», «Фанатизм, или Магомет», «Меропу». Лучшую из них — «Заиру» (1732) — он считал подражанием Шекспиру.

Действительно, Вольтер во Франции был первым, кто по-настоящему познакомил публику с мотивами и художественными открытиями великого английского драматурга. Ряд же написан им не без влияния Шекспира. И в то же время к его творчеству Вольтер относился свысока. Он называл Шекспира «гением, исполненным силы, естественности, возвышенности, но лишенным хорошего вкуса и знания правил», и возмущался тем, что во Франции есть люди, ставящие выше корифеев французского классицизма «необработанный» талант Шекспира, - этого (как он называет его в письме к ДАламберу) «деревенского шута, не умеющего написать толком двух строчек». Так французский гений оценил английского, а русский гений - Пушкин нашел каждому свое место.

В 1770 г. Вольтер удостоился чести, какая редко выпадала при жизни даже самым великим людям: была предпринята подписка на статую философа, заказанную знаменитому в то время скульптору Пигалю. Польщенный тем, что лучшие умы Европы желают поставить ему памятник, он все же испытывал некоторую неловкость, поскольку не заблуждался по поводу своей внешности. Властитель дум Европы писал мадам Неккер - инициатору подписки: «Мне семьдесят шесть лет. Говорят, месье Пигаль должен приехать, чтобы лепить мое лицо. Но, мадам, нужно, чтобы у меня это лицо имелось. Сейчас трудно угадать, где оно. Глаза ввалились на глубину трех дюймов, щеки похожи на ветхий пергамент, плохо прикрепленный к костям... Последние зубы исчезли... Никто никогда не лепил статуи с человека в таком состоянии». Тем не менее, когда Пигаль создал свое произведение, философ остался доволен. Но впоследствии более известными стали бюсты работы Жана Гудона. Самый знаменитый из них (1778) изображал Вольтера без парика, с лысым черепом, с плотно сжатыми губами и с провалившимся из-за отсутствия зубов ртом. Знаменитая саркастическая улыбка, будучи прямым следствием физического недостатка, лишь отчасти выражала характер его личности, однако стала приметой многих его портретов.

Гравюры и скульптуры Вольтера, издания книг, где помещали его портреты, не были редкостью в домашнем обиходе той среды, в которой жил и воспитывался юный Пушкин. Отсюда и ссылка на детские впечатления от внешности своего кумира в позднем стихотворном наброске:
 
Еще в ребячестве
бессмысленно лукавом
Я встретил старика
с плешивой головой,
С очами быстрыми,
зерцалом мысли зыбкой,
С устами, сжатыми
наморщенной улыбкой.
 
(«Еще в ребячестве бессмысленно лукавом...», 1836)
 
Вольтер постоянно занимал воображение Пушкина: переводил его произведения, писал о нем критические статьи, упоминал в стихах, пером и карандашом чертил портрет «идола Европы». Исследователи-графики поэта насчитали 15 таких изображений. Он нарисован то в ночном колпаке, то без него, однако почти везде присутствуют такие портретные детали, как плешь, пристальный взгляд и язвительная улыбка.

С юных лет Вольтер отличался болезненностью, что нашло отражение в его старообразном облике. Даже на портретах, запечатлевших философа в молодые годы, он выглядел весьма зрелым мужчиной. Не случайно Пушкин воспринимает великого француза только как старика: «фернейский старичок» («Монах»); «единственный старик» и «седой шатун» («Городок»); «поседелый умов и моды вождь» («К вельможе»).

Представление о французском вольнодумце как о злоязычном мудреце стало распространяться в России с середины XVIII в., когда с его творчеством и деятельностью впервые познакомились аристократы — князь А. Д. Кантемир (поэт и дипломат), граф И. И. Шувалов (основатель Московского университета), граф М. И. Воронцов (государственный деятель и дипломат) и другие. Первый отечественный академик М. В. Ломоносов, который интересовался произведениями Вольтера и переводил отдельные его стихи, не всегда одобрял «полоумное остроумие» французского философа и писателя.

Но не все в России разделяли мнение ученого. Скажем, некоторые перифразы Пушкина свидетельствуют в пользу того, что он считан Вольтера насмешливым мудрецом, который использован свой острый ум в благородных целях — для зашиты слабых, обиженных, несправедливо осужденных.

В 1764 г. Вольтер переехал в свое имение Ферне на границе с Швейцарией. Присутствие знаменитости сделано это местечко известным всей Европе. Сюда стекались не только просвещенные поклонники философа и писатели, здесь находили убежище и гонимые, униженные, оскорбленные. Близко к сердцу принимал Вольтер-юрист судьбу несправедливо осужденных. В их защиту он вел агитацию в Ферне и Париже, тратил значительные суммы, апеллирован к общественному мнению Европы - и в большинстве случаев добивался пересмотра приговоров, восстановления доброго имени невинно пострадавших или оправдания их. С той поры в историю вошли прозвища Вольтера: «фернейский мудрец», «фернейский патриарх». Пушкинский вариант «фернейский злой крикун» («городок») подчеркивал лишь остроту слога и неуемность этого человека.

Другая перифраза — «философ и ругатель» - из поэмы «Домик в Коломне» (1830) свидетельствует о том, что в пушкинском миросозерцании Вольтер - вспыльчивый философ, язвительный памфлетист, безоглядный полемист, беспощадный насмешник.

Ряд качеств неустрашимого правдоискателя — нетерпеливость, раздражительность, колкость, язвительность - Пушкин считан следствием «пылкой его души и беспокойной чувствительности» (статья «Вольтер»). Впрочем, подобное впечатление сложилось у поэта задолго до написания статьи, что в лаконичной форме было выражено им не только в поэме «Домик в Коломне», но и в раннем стихотворении «городок», где он назвал своего кумира «сыном Мома и Минервы», т.е. наследником бога злословия и богини мудрости. Здесь же Вольтер упомянут как «отец Кандида» (автор философской повести «Кандид, или Оптимизм»).

Известный пушкинист Д. Д. Благой еще в 1950 г. обратил внимание на то, что уже в «Городке» появились «первые образчики тех метко-лаконических писательских формул-характеристик, непревзойденным мастером которых явится Пушкин впоследствии». К таким формулам стоит отнести его перифразу: «поэт, который успешно торговал с голландскими купцами» («К другу стихотворцу»).

В истории мировой литературы Вольтер являл собой редкий пример литератора-профессионала, не только добившегося материального достатка своим творческим трудом, но и преумножившего его разнообразной коммерческой и финансовой деятельностью. Данный факт биографии философа настолько затронул воображение Пушкина, что через много лет после создания стихотворения «К другу стихотворцу», где впервые заговорил о торгующем поэте, он вернулся к теме вольтеровской предприимчивости. Именно эта тема стала основной в его статье «Вольтер». В ней сказано: «Несмотря на множество материалов, собранных для истории Вольтера (их целая библиотека), как человек деловой, капиталист и владелец, он еще весьма мало известен».

Пушкин был первым, кто заговорил о Вольтере как о «капиталисте и владельце». Только в начале XX в. появились исследования на эту тему. Русскому поэту импонировало то, что Франсуа Мари Аруэ, несмотря на все превратности судьбы, оставался независимым и состоятельным человеком, ибо Пушкин считал: материальный достаток, который приносит собственный труд, — залог духовной независимости творческого человека.

Среди поэтических формул Пушкина, характеризующих Вольтера, наибольшие трудности при интерпретации вызывает дескрипция «единственный старик» («Городок»), В 1814 г. близкое по смыслу иносказание — «муж единственный» — было использовано им в незаконченной поэме «Бова». В соответствии с общепринятым мнением оно подчеркиваю, что великий философ и писатель прежде всего был незыблемым авторитетом в духовной жизни Европы, интеллектуальным кумиром образованных людей XVIII в. Этот же смысл выражала пушкинская перифраза «оракул Франции».
На родине почитатели Вольтера наделили его еще при жизни почетным титулом «оракула отечества».

Свидетельством знания Пушкиным-лицеистом общепринятых оценок личности Вольтера служит запись в его дневнике от 10 декабря 1815г.: «Поутру читал «Жизнь Вольтера». Это было упоминание сочинения (1797 г.) друга Вольтера и его первою биографа М. Кондорсе. А в упоминавшейся уже статье «О ничтожестве  литературы   русской» Пушкин назвал Вольтера «великаном сей эпохи», в craTiiC «Вольтер» говорил о нем как об «идоле Европы», «предводителе умов и современного мнения». Выходит, то, что было сказано им в зрелом возрасте, вполне соответствует его ранним суждениям   о   великом  деятеле Франции, вызывавшем у одних преклонение, у других ненависть.

О Вольтер! о муж единственный!
Ты, которого во Франции
Почитали богом некиим,
В Риме дьяволом, антихристом,
Обезьяною в Саксонии!
 
(«Бова», 1807)
 
Принято считать, что пушкинские перифразы «муж единственный», «единственный старик» восходят к русскому мыслителю и писателю А. Н. Радищеву, у которого в поэме «Бова» есть строка: «О Вольтер, о муж преславный». Но мне кажется, что у них есть не только литературные, но и общекультурные корни. Традиция именовать Вольтера «стариком» шла от него самого. Он любил говорить о себе, что он «хитрый старик», «больной старик из Ферне». Выражение «старик Вольтер» было широко распространено в отечественной культурной среде задолго до рождения Пушкина, о чем свидетельствуют некоторые мемуары.

И все же: какой смысл вложил Пушкин в выражение «единственный старик»?
Контекст фразы «везде велик единственный старик» позволяет говорить о том, что в поэтическом мироощущении Пушкина Вольтер велик и как трагик (соперник Еврипида), и как автор эпических и лирических сочинений (внук Ариосто и Тассо), и как создатель философских повестей (отец Кандида). Иными словами, Вольтер для Пушкина - гениальный писатель-универсал. Осмелюсь утверждать: юный поэт создал внешне незатейливую, но весьма емкую формулу многогранности творческого потенциала французского гения. И родилась эта формула как дыхание, поскольку соответствовала масштабу того образа, который присутствовал уже в сознании начитанного лицеиста.

Последними не только по времени, но и по значимости являются поэтические дескрипции имени Вольтера из стихотворении «К вельможе»:
 
Посланник молодой
увенчанной жены,
Явился ты в Ферней —
и циник поседелый,
Умов и моды вождь
пронырливый и смелый,
Свое владычество
на Севере любя,
Могильным голосом
приветствовал тебя.
 
В поэтической характеристике Вольтера как «пронырливого и смелого вождя умов и моды», по-моему, органично сочетается сложившееся до Пушкина суждение о философе и личное, пушкинское, отношение к нему.

Вольтер занимал в Европе своего времени положение «некоронованного короля» общественного мнения. Среди его предшественников и современников — писателей XVI—XVIII вв. — было немало людей необычайно талантливых. Но никто из них не мог претендовать на тот исключительный авторитет, который приобрел он как общественный деятель. И Пушкин писал об огромном влиянии Вольтера на европейское общество: «Все возвышенные умы следуют за Вольтером. Задумчивый Руссо провозглашает себя его учеником, пылкий Дидрот есть самый ревностный из его апостолов... Европа едет в Ферней на поклонение... Общество ему покорно...» («О ничтожестве литературы русской»).
 

Кандидат филологических наук В. П. СОМОВ,
Институт художественного образования Российской академии образования

«Наука в России» . – 2001 . - № 4 . – С. 75-81.