Греч А.Н. Кусково

 
Всю смену художественных вкусов, всю эволюцию бытовой и эстетической культуры русского дворянства можно изучить по тому богатейшему материалу памятников старины и искусства, которые собраны были за два столетия Шереметевыми.
Из поколения в поколение каждый представитель наиболее знатной, графской, линии этого рода устраивал себе усадьбу согласно своим вкусам и склонностям, вкусам, в конечном счете отражавшим стилистические устремления эпохи.
Начало положил фельдмаршал гр. Б. П. Шереметев, в короткие промежутки замирений, в недолгие остановки походной жизни устраивавший тщательно и любовно свою усадьбу в селе Мещеринове в стиле голландского европеизма петровского времени.
Его сын и преемник, праздный и избалованный аристократ XVIII века граф Петр Борисович, отстраивает Кусково и два дома в обеих столицах — дворец на Фонтанке и «Китайский дом» на Никольской в Москве, не сохранившийся до наших дней. Стиль елисаветинского рококо и его переход к классицизму нашли здесь свое полное и исключительное отражение.
 
Граф Николай Петрович в облюбованном им Останкине, старинной вотчине князей Черкасских, в московском наугольном Воздвиженском доме, в даче [Шанпетр] под Петербургом, к сожалению не уцелевшей, воспринимает всецело классицизм в его лучших, почти европейских достижениях. Позднее граф Дмитрий Николаевич отделывает в тяжеловатом и пышном вкусе Второй империи дачу «Ульянку» по Петергофской дороге и перестраивает почти всецело дворец на Фонтанке; а во второй половине XIX столетия гр. С. Д. Шереметев устраивает свое Михайловское, отразив в нем все безвременье эстетических вкусов на рубеже XIX и XX веков.

Громадный репертуар памятников искусства и материальной культуры вместе с архивом, накапливавшимся в течение двух столетий, дает возможность исследователю русской культуры построить на этом материале исключительно интересную и поучительную картину.

Все то, что показывает ведущее дворцовое официальное искусство в Монплезире, Петергофском дворце, Павловске, Александрии, Соболевской даче, — все это в иных масштабах, в иных пропорциях, в иных бытовых вариантах отразили Мещериново, Кусково, Останкино, Ульянка и Михайловское. Совершенно очевидно, конечно, что к голландским интеръерам конца XVII века, так хорошо известным нам по картинам П. де Гооха (Хоха), Терборха и Вермеера, относятся Монплезир и Марли, с их кафельными и расписными стенами и печами, резными в дереве панно, плитчатыми полами, громадными очагами-каминами, мебелью, металлической утварью, фарфоровой и фаянсовой посудой и, наконец, картинами нидерландской школы в строгих и простых черных рамах.

Голландский домик в Кускове 1749 года, в свою очередь, в быту богатого вельможи является подражанием стилю петровских резиденций с сохранением той же отделки стен изразцами, типичной обстановки и картин. Кусковский Эрмитаж с его барочно-рокайльными формами не что иное, как видоизмененный парафраз таких же павильонов в Петергофе и Царском Селе, совершенно так же, как кусковский грот и другой, ему предшествовавший, в саду Фонтанного дома — являлись отзвуками подобных же «затей» в Летнем саду и Царскосельском парке, и, развивая дальше эту мысль, можно поставить в параллельные стилистические взаимоотношения останкинский театр с эрмитажным, построенным Кваренги, и весь останкинский дворец с Александровским царскосельским. Чем дальше от центра, от официального дворцового искусства, тем причудливее, гибриднее, грубее и наивнее делается это растекающееся по усадебной периферии искусство, искусство копии с копии, притом нередко видоизмененное, не понятое до конца, огрубевшее, но тем не менее бесконечно привлекательное именно своей причудливостью.

Шереметевские городские и загородные усадьбы с вещами, их наполняющими, образуют как бы первый круг отражений; именно поэтому сложнее их стилистический комплекс. Здесь наряду со «своими» художниками из крепостных работали также и мастера большого искусства — Растрелли, де Вальи, Старов, Кваренги в области архитектуры, Ротари, Делапьер, Рослин, Боровиковский, Шамиссо, Шубин в области изобразительных искусств, Фишер, Гамбе, Споль в области декоративных, Гибар, Джанфанелли, Фильд в области театра и музыки — все эти прославленные имена, как известно, равно обслуживали как двор, так и шереметевское «графство».

Но даже в пределах последнего произошел известный отбор, известное разделение мастеров, ремесленников и художников. Главнейшими проводниками придворного искусства в шереметевских усадьбах явились архитекторы Федор и Павел Аргуновы, Дикушин, Миронов и Назаров, живописцы Молчанов, Иван и Николай Аргуновы, резчик-механик Пряхин, музыканты-композиторы Дегтярев и Борт-нянский, артистки Параша Жемчугова, Шлыкова и многие другие. В свою очередь эти крепостные мастера несли дальше, в толщу крестьян и дворовых, отблески лучей петербургского искусства. Проблема растекания и отражения grand art (Большое, высокое искусство (фр.)) усложняется, однако, рядом привходящих обстоятельств. Крайне любопытно поставить, например, проблему эволюции эстетических вкусов на материале художественного собирательства. В общих чертах повторяется и здесь то, что в крупном масштабе происходило в столице.

В параллель петровской Кунсткамере было и в Кускове некогда собрание «куриозитетов», включавшее в себя кости мамонта, препараты, минералы, ботанические экспонаты и механические «кунст-штюки». От всего этого не осталось никакого следа. Разве только старые описи, подобные той, что зафиксировала аналогичное собрание графа Брюса, позволяют сделать те или иные заключения. Иное дело картины, скульптуры, гравюры; обычно трудно определять их первоначальное местонахождение — смена хозяев переместила большинство из них. Но тем не менее известно, что в Голландском домике Кускова было собрание картин нидерландских художников, подобных тем, что сохранились и посейчас в Монплезире и петергофском Эрмитаже.
И так же, как там, среди посредственных, даже совершенно ремесленных холстов попадаются и здесь превосходные работы, отмеченные именами Остаде, Бота, Ван дер Нера, Ваувермана и многих других. Пастельные головки миловидных девушек, жеманных и томно-кокетливых, чуть нескромно полуобнаженных и притворно стыдливых, — эти пастели, некогда согласно вкусам XVIII века, вделанные в обшивку стены, как бы повторяют петергофский «Кабинет мод и граций», увешанный аналогичными работами графа П. Ротари. Их прототип — Венеция первой половины XVIII века, Венеция Гварди и Каналетто, Венеция масок и интимных жанров Пьетро Лонги, Венеция грациозно-сладострастных миловидных девушек, полукуртизанок и полумонахинь, запечатленных Рогальбой Карьера, — словом, та Венеция, что рисуется так ярко по запискам Казановы. Жемчужина Адриатики, волшебный город лагун, гондол и масок, в первую эпоху в значительной степени определила характер невской столицы, а немного позднее одарила Россию китайским дворцом в Ораниенбауме, этим прелестным сколком с истинно венецианских казино на Terra ferma. А впоследствии о Венеции вспоминал не один хоть раз побывавший в ней русский путешественник, глядя на вывезенные сувениры, на перспективные виды волшебного города, на зеркала и хрупкое стекло из Мурано.
И в шереметевских собраниях Венеция не могла не найти своего отображения — несколько перспективных видов города школы Каналетто, затейливые [канделябры] с зеркалами, тонкое и хрупкое, в причудливых формах импровизированное стекло из Мурано свидетельствуют о том влиянии Италии, которое чувствуется в русском искусстве наряду с французскими вкусами и модами второй трети XVIII века, в особенности в области театра и декорационных искусств. И недаром возникает в Кускове Итальянский домик, двухэтажный павильон с парадными комнатами наверху, — маленькое интимное пристанище любви, где некогда висели картины итальянских мастеров, в том числе, вероятно, упомянутые выше головки, и где до сих пор остались в резных десюдепортах старые декоративные холсты.

Аналогии и параллели между собирательством дворцовым и шереметевским продолжаются и дальше, даже в частностях и деталях. В новоотстроенном псевдоготическом Чесменском дворце, а позднее в Английском петергофском собирала Екатерина II портреты государей и монархов Европы, подчеркивая, как уже говорилось выше, родственные связи захудалого, в сущности, Цербстского дома с царствующими династиями европейских стран. Эти портреты, преимущественно исполнявшиеся в Вене живописцем [Мейтелео], а также Лундбергом, Ализаром и некоторыми другими мастерами, вызвали в свое время иронический отзыв Иосифа II о качестве их исполнения и верности портретного сходства. Тем не менее политические и фамильные династические изображения играли здесь решающую роль. В Кускове, в этом слегка кривящем зеркале большого искусства, появилась такая же портретная галерея монархов. Но иными причинами, чем в высшей степени характерным слепым подражанием, нельзя объяснить здесь ее наличия. Всяческие короли и принцы — сардинские, португальские, испанские, шведские и английские, с супругами и без оных, Римский Папа и даже турецкий султан глядят и поныне с холстов, которыми увешаны стены одной из комнат кусковского дома. Совершенно ремесленные по исполнению, грубо-малярные по живописи, резкие по краскам — они, верно, все были исполнены «чохом» в какой-нибудь мастерской заезжего в Петербург маэстро, исполнившего этот заказ по гравюрам и расцветившего холсты «из своей головы», по своему вдохновению.

В соседней зале кусковского дома сохранились две другие галереи портретов, в настоящее время перепутанные между собой. Одна из них, представляющая русских царей и императоров, назначена была подчеркнуть верноподданнические чувства владельца усадьбы, другая галерея — выдающихся современников, вельмож и государственных деятелей — льстила тщеславию их владельца и указывала — routes proportions gardees (сохраняя всю иерархию (фр)) — подобно блюду с визитными карточками в прихожей буржуазного дома — на видное общественное положение графа Шереметева.

Галереи царских портретов, конечно только дома Романовых, были во многих усадьбах. Ими подчеркивались пиетет и связи того или иного рода с династией. Были такие серии портретов в Райке у Глебовых, в Очкине Судиенко, в Архангельском Юсуповых, в Андреевском Воронцовых, в Остафьеве, Ляличах и во многих других русских усадьбах. Ретроспективные портреты царей Михаила, Алексея, Федора, в парадных одеяниях, удивительно похожие друг на друга «парсуны», дополнялись копиями с наиболее известных, официально апробированных изображений Петра, Екатерины I, Петра II, Анны, Елисаветы, Петра III, Екатерины, Павла, Марии Федоровны, иногда со включением и нецарствовавших особ императорского дома. Подобно тому как Антропов в 1772 году исполнил такую заказную серию изображений, теперь рассеянную по разным музеям и собраниям, какому-то, может быть «своему», мастеру было поручено скопировать аналогичную серию для кусковской усадьбы, серию, некогда развешанную по стенам специально для того отстроенного, теперь не существующего павильона.

Архивные документы проливают известный свет на методы изготовления портретов для другой галереи современников, где нашлись любопытные изображения царского денщика Татищева работы Таннауэра и «первогорусского солдата» Бухвостова. По поручению графа контора просила у владельцев портрет того или иного лица, который и копировался силами своих живописцев в пределах заранее данных размеров. Портреты предназначались ведь для украшения стен, и поэтому единообразие формата являлось здесь обязательным. Впрочем, не всегда поступали подобным образом. Нередко живописный портрет исполнялся для кусковской галереи с гравюры - неумелый мастер применял грубую «отсебятину» в красках и даже переносил в живопись обрамления и надписи эстампа. Таким образом были исполнены находящиеся в Кускове портреты кн. А. Д. Меншикова, солдата Бухвостова и, возможно, даже самого фельдмаршала. Тип подобной галереи современников реже встречается в усадьбах, чем сюжеты царских портретов. Только в Ольгове, как уже указывалось выше, встречается подобное собрание, да подобное же, во много десятков холстов, было в салтыковской, позднее царской Славянке, под Петербургом, откуда большинство портретов попало после революции в Гатчинский дворец. Именами художников и мастерством живописи эта галерея не блещет - только одна работа, портрет царского денщика Татищева, принадлежит кисти художника начала XVIII века Таннауэра, верно лично известного фельдмаршалу <и> представлен<ого> в Кускове еще портретом Петра I.

Еще более ограниченный круг изображений дает фамильная портретная галерея, также сохранившаяся в Кускове в одной из боковых комнат, окнами выходящей в сад. Качество здесь развешанных холстов крайне неравноценно — да и трудно судить об основном, первоначальном облике этой все время обогащавшейся галереи теперь, когда по истечении более чем ста лет есть все основания предполагать о постоянных перемещениях именно этих портретов с места на место.
Фельдмаршал и его жена, фельдмаршал на коне -эскиз к громадному портрету И. Аргунова в Фонтанном доме, дочь его — автор известных записок кнг. Н. Б. Долгорукая, впоследствии схимонахиня Нектария, брат фельдмаршала В. П. Шереметев в синем кафтане, с табакеркой в руке, дети графа Петра Борисовича — рано умершая Анна и Николай Петровичи [нрзб.], граф Михаил Борисович, тучный князь Черкасский с женой, наконец, многочисленные «персоны» самих владельцев, главным образом Петра Борисовича и его ближайшей и отдаленной родни, в том числе дочери, графини Разумовской, с веером в руках, в платье, обсыпанном мелкими цветочками.
Все это писалось уже разными художниками с натуры, по гравюрам, может быть, иногда даже по памяти. Конечно, несомненно здесь участие Ивана Аргунова, сына его Николая и целого штата подручных живописцев, как бы составлявших крепостную художественную школу Шереметевых. Фамильные портреты Кускова, Останкина, Фонтанного и Рождественского дома, Ульянки и Михайловского составили бы галереи в несколько сот холстов, среди которых можно найти имена: из иностранцев — Ротари, Франкарта, Фонтебассо, Делапьера, Рослина, из русских — Аргуновых, Боровиковского, Кипренского и многих других. Подобные фамильные портретные собрания встречались сравнительно часто; были они в Покровском-Стрешневе Глебовых, в Воронцовке и Андреевском Воронцовых, в Надеждине и Степановском Куракиных, в Вязёмах, Дубровицах и Зубриловке Голицыных, в Ольгове Апраксиных, в Ивановском Барятинских, в Белой Колпи Шаховских, в Ярополыдах гончаровском и чернышёвском, в Борисоглебе Мусиных-Пушкиных и еще во многих местах.

Наряду с этой фамильной галереей находилось в Кускове, по-видимому, еще одно, уже совершенно интимное собрание портретов, изображавшее домочадцев и людей, так или иначе близких к владельцу. Портрета в Кускове удостоился купец из шереметевских крепостных, миллионщик и благотворитель Сезёмов, возможно, даже кузнец Иван Ковалев, отец Параши, если верить традиции, видящей его в изображении старика со стаканом вина в руке.
 
Однако среди этих «домашних» портретов выделяется очаровательная пастель, представляющая П. И. Жемчугову в театральном костюме героини из «Самнитских браков», в голубой кирасе и головном уборе, украшенном перьями, с выпущенными на плечи прядями русых волос; портрет танцовщицы Татьяны Шлыковой кисти Н. Аргунова, портрет какого-то близкого и доверенного человека Кологривова с лицом цвета медного самовара, изображения двух живших в доме доверенных и приближенных калмычек, в быту русского вельможного барства заменявших арапов, столь принятых при европейских дворах. Сюда надо отнести также портреты побочных детей Петра Борисовича и Николая Петровича, прижитых ими с крепостными девушками, Решетевых и Меприных, которых можно узнать, например, в превосходном овальном изображении мальчика кисти Н. Аргунова, сохраняющемся в Новоиерусалимском музее. Этим холстам отведено в кусковском доме также особое помещение. Наконец, были в Кускове и портреты особого рода, портреты-документы; так, английский живописец Аткинсон запечатлел гр. Н. П. Шереметева в мантии и одеянии мальтийского кавалера - в параллель к подобному портрету Павла I работы Боровиковского, а Н. Аргунов изобразил уже после смерти в последний раз графиню Прасковью Ивановну беременной, в красном капоте с черными полосками. Этот портрет был нарочно заказан для того, чтобы создать документ, не оставляющий сомнений относительно рождения сына от умершей родами жены, официально признанной графом только по ее смерти.

Но портретировались не только люди; снимались ведуты и с любимых мест, с любимых усадеб. Собрание таких видов Кускова, исполненное Гр. Молчановым, по-видимому учеником известного петербургского перспективиста Махаева, заполняет также стены одной из комнат кусковского дома. Это драгоценнейший иконографический материал, позволяющий судить о том, как выглядела усадьба в старые времена. Давно не существующие павильоны, колоннады и галереи, каналы, пруды и водоемы, свидетельствующие о том, что регулярные сады некогда были задуманы здесь в голландском типе и лишь потом переделаны во французские, статуи, дорожки и рабатки, подстриженные деревья, прогуливающиеся кавалеры и дамы — все это кажется наполовину пейзажем, наполовину планово-топографической перспективной живописью. Впоследствии гравированные за границей и, конечно, несколько там подправленные, эти виды Кускова составили великолепный альбом по русскому садовому искусству середины XVIII века. Так же как в свое время Махаев, а впоследствии С. Щедрин, этот русский Гюбер Робер, запечатлели виды Царского Села, Петергофа, Павловска и Гатчины, так в Кускове Молчанов, в Надеждине Причетников и Филимонов, в Богородицке А. Т. Болотов, в Степановском Бакарев зарисовали в сериях картин ведуты и ландшафты русских усадеб.

Всем этим, однако, не ограничивалось шереметевское собирательство. Менялись эпохи, надвигавшийся стиль классицизма с его вниманием к антику отразился прямо в коллекциях, собранных Шереметевыми. Залы и гостиные Останкина наполнились многими десятками копий с известных античных статуй, среди которых появилось и несколько подлинных древних изваяний — статуя Гигиеи, эллинистическая головка девушки, любопытная группа трех дерущихся петухов. Мрамор, фрески и фигурные узорчатые орнаментальные обои сменили в Останкине кусковскую резьбу, позолоту и десюдепорты, в которых наивно, грубо и топорно воспроизводили по гравюрам шереметевские доморощенные живописцы французские пасторали XVIII столетия. Позднее на смену холоду мраморов и строгости классики появились на стенах Фонтанного дома картины французских художников-романтиков и барбизонцев, в свою очередь сменившиеся собранием работ уже отечественных живописцев-передвижников, появившихся как в гостиных петербургского дома, так и в комнатах Михайловского.

Несмотря на непривлекательное свое положение в местности низкой и заболоченной, Кусково, постепенно втягивающееся в черту разрастающегося города, ценно тем, что оно является крайне редким в России — за исключением дворцов Петербурга — памятником барочно-рокайльного искусства. В Глинках Брюса, сохранивших наружные стены дома начала XVIII века, уцелели лишь ничтожные фрагменты отделки, позволяющие при желании восстановить только главный зал дома. В Обер-Палене, теперь уже зарубежной усадьбе, осталось несколько больше — тонкие и разнообразные лепные разработки стен в ряде комнат, фрески, и в том числе обманная, trompe loeil живопись.
Кое-что в стиле рокайльных отделок уцелело в архиерейских покоях Сергиевского и Новоиерусалимского монастырей, в так называемом доме Разумовского на Покровке в Москве и местами еще в глухих провинциальных городах. Постройки, проектировавшиеся и возводившиеся Растрелли, Ухтомским, Чевакин-ским, Еропкиным, в большинстве случаев исполнялись в дереве и не дошли до нашего времени. Так, погибли путевые дворцы по дороге из Москвы в Троицу, дом Разумовского в Перове, Глебова в Покровском, известные лишь по чертежам, весь ансамбль Нескучного, спроектированный князем Ухтомским в ряде превосходных листов, монографически представляющих усадьбу от фасадов дома и флигелей до отдельных статуй в парке. Не дошли до наших дней и более отдаленные усадьбы елисаветинских и раннеекатерининских времен — Баловнево Муромцевых, где работал десюдепорты Лигоцкий, а резные работы исполнял француз Вертень, и Андреевское Воронцовых, разбитое и разгромленное в революцию, где погибла целая комната, отделанная тисненой кожей. Вот почему отдельные части Кускова, еще сохранившиеся или еще восстановимые, выдержанные во вкусе рококо, представляют такой значительный интерес, тем более что стиль их — пересказ из вторых и даже из третьих уст большого ведущего европейского искусства.

Несомненно, самым значительным памятником является грот кусковского сада, построенный Ф. Аргуновым над небольшим фигурным прудом, против ранее здесь бывшей menagerie ((Менажерия, зверинец (фр.).), грот, в общих чертах сохранивший свой внешний вид и целиком почти внутреннюю отделку штуком и раковинами, поврежденную лишь в нижних частях своих руками любопытствующих посетителей. В не вышедшей пока работе о кусковском гроте пришлось уже подчеркнуть исключительность этого памятника как единственного уцелевшего в России образца рокайльной раковинной отделки.
Мода на такую декорировку стен садовых павильонов, фонтанов и водоемов идет из Италии, где она нередко применяется начиная с XVI века, главным же образом в XVII и XVIII столетиях. В сущности, это только воскрешение одной из бытовых черт античности, которая в домах своих нередко имела комнаты, украшенные химерами, животными, изображениями божеств, вплетенными в орнаментальную декорацию, расцветающими из цветов и листвы. Помещения эти назывались grotta. Воскрешенные [нрзб.] гроты дали великолепные точные образчики такого рода сооружений в садах патрицианских вилл Сицилии, в цветниках и парках Флоренции и окрестностей Венеции, наконец, на Борромейских островах. Отсюда мода на эти в прямом смысле слова «барочные» беседки распространилась по Европе — не столько в сторону Франции, где вкусы были стролсе и изысканнее, сколько в сторону южной Германии, слившей в своем тяжеловатом и перегруженном варианте рококо влияние Франции и Италии.

Эта итало-германская струя искусства XVIII века коснулась и России. Первый грот, отделанный внутри раковинами, был возведен А. Шлютером в Летнем саду; за ним следуют грот в Царском Селе, выстроенный Растрелли, лишенный своей раковинной отделки уже при Екатерине II, грот в саду шереметевского Фонтанного дома, разрушенный уже на нашей памяти перед постройкой доходного дома, несколько аналогичных сооружений в других петербургских усадьбах вельмож и, наконец, кусковский грот, единственный уцелевший среди подобных сооружений. Как обычно, распадается он на три части — центральный зал, украшенный сдвоенными колоннами, с отделкой стен под мрамор, и два кабинета, убранные штуком и раковинами, с нишами, где стоят также из раковин сделанные фигурки музицирующих поселян, фигурки совершенно немецкого типа, напоминающие те, что в том же стиле и с теми же атрибутами делали в первой половине века немецкие резчики по слоновой кости. Круглые и плоские раковины, положенные на штук то лицевой, то внутренней стороной, раковины конусообразные, мелкие и крупные, извилистые жгуты раскрашенной лепнины, кусочки стекла и зеркала — этими средствами мастер, чье имя не удалось установить, декорировал стены, непосредственно перетекающие в своды потолка согласно живописным принципам рокайльного стиля.
Поразительную изобретательность проявил художник во всех этих раковинных арабесках, среди которых вдруг неожиданно выползают драконы, появляются фантастические птицы, вырастают причудливые деревья и ветви. Вся эта фантасмагория завитых, круглящихся, расцветающих линии переливается нежными красками перламутра, жемчужными и опаловыми переливами, вспыхивая блестками рассыпанных в штуке цветных стеклышек и кусочков зеркал. Прихотливые цветочные бра и люстра в виде веток с листьями освещали некогда играющим и колеблющимся светом свечей всю эту неповторимую декорацию. Резные консоли и столики, еще частично уцелевшие, во вкусе Регентства и Людовика XV, дополняли убранство этих раковинных кабинетов. Для эстетических вкусов не слишком развитого еще вельможного барства середины XVIII века раковинная декорация вносила ту черту курьезности, которая нередко понималась как художественность.
 
Несомненно, в Кускове раковинные отделки были применены и в других местах; они настолько пришлись по вкусу, что при общей перестройке дома уже в духе Louis XVI раковинами были отделаны в [читальной] библиотеке ниши между книжными шкафами. Не имея возможности сравнить внутренние украшения кусковского грота с аналогичными сооружениями, ему предшествовавшими или ему современными, на основании фотографий вполне очевидно можно заключить, что он был более нарядным и роскошным, чем аналогичный в саду Фонтанного дома, несколько ранее построенный тем же Федором Аргуновым, талантливым крепостным архитектором Шереметевых, воспринявшим стиль и манеру Растрелли. Сдвоенные муфтированные колонны, широкие прорези окон и дверей во всех трех - главном и боковых - помещениях, ниши со статуями, сочные карнизы, наконец, купол [нрзб.], некогда увенчанный фигурой, - все это наружное архитектурное решение вполне в духе растреллиевского зодчества, отличаясь от него только известной тяжеловесностью и грузностью пропорций. Те же черты архитектурной манеры сказываются и в Оранжерейном доме с его вычурными выступами на фасаде, колоннами, лепниной и гербами, образующими богатую светотеневую игру. Внутри не сохранилось почти никакой внутренней отделки, за исключением только центрального зала и кое-где уцелевших кафельных печей с сюжетными изразцами, снабженными нередко забавными и наивными надписями.

Поливные плитки эти вместе с кафелями Голландского домика настоятельно требуют монографического изучения, образуя материал, еще совершенно не тронутый русскими исследователями искусства.

Музейный характер кусковской усадьбы как бы подсказывает создание в комнатах Оранжерейного дома бытового ансамбля во вкусе рококо; хотелось бы видеть здесь собранными бесполезно загромождающие кладовые фондов предметы убранства середины XVIII века,  совершенно так же, как нетрудно было бы восстановить в духе петровского времени Голландский домик, в типе венецианского казино Итальянский павильон и отреставрировать Эрмитаж с его подъемным столом и обстановкой зала и кабинетцев.

Воздушный театр, еще сохранивший свои очертания, партер французского сада со статуями, обелиском, колонной — солнечными часами, стриженые аллеи-коридоры — все это в руках опытного знатока-реставратора могло бы создать из Кускова единственный в своем роде памятник прямого провинциального искусства XVIII века, стилистически протянувшегося от северного барокко петровского времени до тонкой и успокоенной грации стиля Людовика XVI.
Грустное впечатление производит в Кускове Эрмитаж, прекрасно спропорционированный двухэтажный павильон в виде четырехлистника, украшенный в нишах скульптурными бюстами, с превосходно нарисованными наличниками окон и решетками балконов. Окна забиты досками, в кухне нижнего этажа рухнул подъемный стол, в кабинетах полуободрана дубовая отделка стен; кое-где еще видна облезлая позолота и остатки расписных плафонов с летящими по голубому небу амурами, намокшие и ежегодно обсыпающиеся куски штукатурки. Подобно беседкам, павильонам и садовым украшениям, мебель и обстановка старинного одноэтажного кусковского дома относится также к ранним эпохам.
Несомненно, стулья с высокими гнутыми спинками, обитые тисненой кожей, частью находящиеся в портретной комнате, частью в столовой, составляли некогда обстановку Голландского домика, где они превосходно соответствовали кафельным стенам, — вероятно, оттуда же происходят глубокие кресла Чиппендейл (Чиппендейл Томас (1718-1779) — английский мастер мебельного искусства. Изготовлял мебель из красного дерева, создал своеобразный «стиль Чиппендейл», в котором функциональная целесообразность сочетается с удобством форм), обитые старинными ковровыми тканями, столь редкие в России образчики английской мебели, находящиеся теперь в одной из портретных комнат.
Остальная мебель в Кускове большей частью домашней работы; но среди этих в различные цвета окрашенных кресел, стульев и канапе попадаются и очень редкие образчики обшивки; таковы столь редкие в декоративных искусствах псевдоготики в XVIII веке ширмы в спальне, превосходные резные консоли перед зеркалами, в оконных простенках золоченые рокайльные консоли, и среди них одна в особенности, с фигуркой [нрзб.] собаки, преследующей зверя, наконец, такие уникальные вещи, как совершенно исключительный стол наборной работы маркетри. На крышке его мастером Никифором Васильевым при помощи  мелких кусочков разноцветного дерева выложен кусковский дом, с его колонным портиком-въездом под гербом, подъезжающим экипажем и частью пруда впереди, в перспективе же с изображением партера французского сада, павильонов и прочих садовых сооружений в перспективе.
Это мастерское произведение столярно-мозаичного искусства заслуживает, подобно кусковскому гроту, монографического описания, свидетельствуя о том, что трудная техника маркетри была широко известна и в России XVIII века, где она нашла превосходных художников-исполнителей. И в то время, как во Франции, Англии, Германии, даже в Скандинавских странах учтен или изучен почти каждый предмет — в России не только нет ни одной работы по этому вопросу, но даже не выявлено самое наличие памятников. Столы, комоды, бюро, секретеры украшались наборной мозаикой; букеты цветов, хитросплетенные орнаменты, жанровые сцены, нередко виды составляют излюбленные мотивы этих вещей, несомненно во многих местах изготавливавшихся в России, но за редким исключением не помеченных ни именем мастера, ни ярлыком фирмы или мастерской, их выпускавших. И пожалуй, только имя мастера [Опишмеева], подписавшего два столика, находившихся в Полотняных Заводах Гончаровых, наряду с именем Н. Васильева всего лишь и известны, пока не произведены еще более тщательные поиски и исследования.

Таких отдельных предметов, заслуживающих монографического изучения, немало в Кускове. Никем до сих пор не затронута была история русского тканья и художественного шитья в XVIII и первой половине XIX века. А между тем именно в усадьбах ткались крепостными девушками чудесные ковры, вышивались скатерти и даже целые картины.
В Кускове сохранился такой вышитый ковер с медальонами, заключающими в себе букеты и вазы, с цветочными гирляндами и бордюрами; другой ковер типа «обюссон» во весь пол Зеленой гостиной, шитая картина работы П. И. Ковалевской и, наконец, шпалеры на стенах, являющиеся, вероятно, также русской работой середины XVIII века, уже дают кое-какие материалы для изучения русского декоративного шитья и тканья в позапрошлом столетии.
Особенно интересны гобелены — в красивых градациях зеленых тонов представлены на них виды регулярных парков с павильонами и беседками, с прогуливающимися среди аллей стриженых деревьев кавалерами и дамами и с размещенными среди травы и листвы животными и птицами. Эти ковры, не вполне пришедшиеся к стенам и даже частью безжалостно разрезанные в свое время, придают комнате особую нарядность. В своей брошюре о русских художественных промыслах гр. П. С. Шереметев указывает на ряд усадеб, где были славившиеся в свое время мастерские ковров и вышивок — были они в Уборах Шереметевых, в Купавне Юсупова, Студенце Енгалычевых, в Сыромясе, Пензенской губернии, где изготовлялись знаменитые колокольцевские шали. Такое же важное музейное значение имеют в Кускове скульптуры и среди убранства комнат четыре портретных бюста работы Шубина, представляющие фельдмаршала и его жену и графа Петра Борисовича с супругой, любопытный, еще издающий звуки заводной механический органчик, кое-какие неожиданные по формам осветительные приборы.

Наконец, и самая отделка некоторых комнат дает чудесные уцелевшие до наших дней lmterieurbi XVIII столетия. Главный зал, с фальшивыми окнами-зеркалами соответственно окнам наружным, белый с золотом, с резными гирляндами, позолоченными фигурными рельефами и орнаментами, с живописным плафоном, простен-ными зеркалами, торшерами у дверей, люстрами и бра, обсыпанными грушевидными подвесками, — является несомненным отражением галереи или Большого зала Царского Села, в свою очередь восходящих к версальской Salle de glaces (Зеркальный зал, или Светлая галерея (фр.)). Отделка здесь, уже в соответствии с характером наружной архитектуры дома, выдержана в изящном вкусе стиля Людовика XVI. Очень близкой по своей декорации является и столовая зала. С несколько более скромными золочеными гирляндами по белому полю, плафоном работы Лагрене и низким буфетом в расписанной трельяжем нише. Более архаичны по стилю три спальни — парадная с резьбой, заказанной в Петербурге, и две другие, голубая и зеленая, — в каждой из них по старинной традиции устроены против окон ниши альковов и две двери, приводящие в уборную и гардеробную. В орнаментации гирляндами, вазами, решеточками чувствуется здесь еще стиль, переходный от рококо к Louis XVI. Самый же тип алькова с кроватью между двух дверей, конечно, идет от петербургских дворцов и восходит, подобно Зеркальному залу, к Версальскому дворцу, где сложились законченные формы придворно-аристократического быта XVIII века.

В низких антресолях верхнего этажа, обклеенных старинными «бумажками», были детская и девичьи, но судить об их обстановке почти невозможно по разрозненным остаткам меблировки, хотя именно эти комнатки с бытовой стороны являлись бы едва ли не самыми любопытными. Таков кусковский дворец внутри, — и здесь небольшие восстановительные работы, некоторая фильтрация предметов могли бы создать цельный и интересный провинциальный памятник русского искусства XVIII века накануне расцвета классицизма. Настолько стильны залы и комнаты дома даже сейчас, что по-особому звучали здесь Моцарт, Гайдн и Хандошкин на концерте, устроенном в Зеркальном зале летним вечером 1923 года.

Кусковскому саду посвящена небольшая работа, но лишь предварительная. Еще сохранившееся обилие воды — искусственный громадный водоем перед домом — piece deau (пруд (фр.).) — с островком, поросшим деревьями, некогда подстригавшимися в виде крепостцы, прудок перед Голландским домиком, соединенный каналом с озером, фигурный бассейн перед гротом — все это, исполняя в архитектурных садах ту же роль, что зеркало в interieure, продиктовано было голландским характером усадьбы.
Водоем в центре цветника уже давно был превращен в tapis vert, и по главной оси расположились солнечные часы, колонна со статуей Минервы, фигура итальянской работы «Le fleuve de Scamandre» («Река Скамандр» (фр.)) в центре главной клумбы и обелиск из разноцветных гранитов, пожалованный Екатериной графу Шереметеву в память посещения Кускова.
На фоне узорчатых газонов и пестрых цветных рабаток на немного вычурных пьедесталах высятся статуи и фигуры античных, сказочных и просто даже совершенно невозможных божеств, абсолютно ремесленные по работе. И если Казакова, посетивший Летний сад, ужасался качеству статуй, в нем поставленных, то, попав в Кусково, он едва ли нашел бы эпитеты, чтобы передать всю неуклюжесть и топорность этих фигур.
Но, при всем комизме их, статуи Кускова именно такого качества здесь уместны, ибо они украшают ведь ансамбль дважды или трижды отраженного искусства рококо. Оранжерейный дом занимает небольшой четырехугольник сада. Вне его, за исключением канала, направленного в Вешняки, и готического псового двора, ничего более не осталось. Дачный поселок, бетонные заборы, чахлые деревья занимают то место, где были знаменитый кусковский театр, городок для прислуги и дворни, сад-гай, разбитый в английском вкусе, с его павильонами, хижинами отшельника и прочими не слишком мудрыми и не слишком художественно тонкими затеями. Все это ушло, конечно, безвозвратно.
Но сохранить центральное ядро усадьбы наперекор наступающему городу — задача почетная и благородная. Это внесет в будничную современность улыбку XVIII столетия. Но, впрочем, она ведь никому не нужна теперь...
 
 
 
Греч, А.Н.  Венок усадьбам . - М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА . - 2010. - С. 165-179.