Мышьякова Н. «Идеальный мир» поэзии А.А. Фета. Анализ одного стихотворения


Своеобразие «идеального мира», обладающего исключительным правом быть миром искусства, теснейшим образом связано с общеромантическими воззрениями Фета, с осознанием им цели художника как постижения «чистого существа» явлений и отношением к процессу этого постижения как свободному воспарению духа, к отвлечению от всего грубо вещного и суетного. Трудно найти у Фета стихотворение, в котором бы не присутствовала мысль о высшей сфере идеального, предельно чуждой всему земному.
Очень определенно эта мысль высказана в стихотворении «Был чудный майский день в Москве...»:

Был чудный майский день в Москве;
Кресты церквей сверкали,
Вились касатки под окном
И звонко щебетали.
Я под окном сидел, влюблен,
Душой и юн и болен.
Как пчелы, звуки вдалеке
Жужжали с колоколен...

Эти две первые строфы стихотворения — довольно банальная фетовская картина. Пока не прочитано все стихотворение, эти строки воспринимаются без особого подтекста. Пожалуй, несколько останавливает внимание глагол «жужжали», сказанный о колокольном звоне. Однако во всем остальном стихотворение являет собой привычно фетовский набор образов: весенний день, который сразу же определен как чудный; блестящие кресты церквей; голоса птиц; юный и влюбленный герой.

В то же время картина, нарисованная в этих двух строфах, — не чисто фетовская. Прежде всего, не вполне обычна очевидно повествовательная конструкция первой строки. Далее, трудно представить, чтобы у Фета, неустанно воспевающего тихую звездную ночь, ее кроткую царицу и юно-нетленные звезды, леса безлюдной стороны и безмолвие полунощной природы, вызвал бы восторг яркий шумный день, к тому же — в городе, в Москве.

Кроме того, эта картина не по-фетовски определенна, от нее как бы намеренно отсечен постоянный для стихотворений Фета шлейф возможных ассоциаций. Глагол жужжали в контексте других деталей выглядит, пожалуй, наиболее фетовским, так как обнаруживает свойственную поэту «странность» восприятия. То же можно сказать и о характеристике состояния героя, в которой соединяются слова с прямым и метафорическим смыслами: Душой и юн и болен. Приметы поэтического мира Фета в данном случае лишены своих поэтических ореолов. Это условные обозначения, знаки, по которым Фета можно узнать. Становится очевидной нарочитая заданность картины, и в связи с этим меняется восприятие ее функции в системе всего стихотворения. Она явно фиксирует те моменты, от которых необходимо будет оттолкнуться. Звонкому щебетанью касаток и звукам, жужжащим с колоколен, будет противопоставлено стройное пение и безмолвие могилы; вместо сверкающих крестов появятся розовый гробик и черная гряда народа, а чудный майский день обрастет новыми деталями и будет играть уже на совсем иную идею:

...Вдруг звуки стройно, как орган,
Запели в отдаленье;
Невольно дрогнула душа
При этом стройном пенье.
И шел и рос поющий хор, —
И непонятной силой
В душе сливался лик небес

С безмолвною могилой.
И шел и рос поющий хор,
И черною грядою
Тянулся набожно народ
С открытой головою.
И миновал поющий хор,
Его я минул взором,
И гробик розовый прошел
За громогласным хором.      
Струился тихий ветерок,
Покровы колыхая,
И мне казалось, что душа
Парила молодая.
Весенний блеск, весенний шум,
Молитвы стройной звуки —
Все тихим веяло крылом
Над грустию разлуки.
За гробом шла, шатаясь, мать,
Надгробное рыданье! —
Но мне казалось, что легко
И самое страданье.

Все стихотворение построено на противопоставлении «здесь» и «там». Кроме того, само по себе «здесь» тоже неоднородно. С одной стороны — это картина весеннего дня, прямо соотнесенная с состоянием юного и влюбленного героя. С другой — резко контрастирующая с этим картина смерти ребенка. Весна и влюбленность, традиционно воспринимающиеся как символы жизненного начала, и безвременная смерть явно противопоставлены в стихотворении, но так же явно слиты воедино. Непонятная сила, соединяющая земное горе с ликом небес, несколько приглушает яркие краски и шумы весны и одновременно снимает с факта смерти свойственную ему трагичность. Радость и горе очищаются от излишеств и становятся совместимы: Весенний блеск, весенний шум, / Молитвы стройной звуки — / Все тихим веяло крылом... Весна уже не контрастирует со смертью юного существа, а гармонично сочетается с парящей молодой душой. То, что раньше казалось ужасным и невозможным, оказывается возможно, естественно и легко: ...Но мне казалось, что легко / И самое страданье. Идеальная непонятная сила предстает силой светлой и очищающей.

Этой непонятной силой является сила творческого поэтического одухотворения, воспаряющая над житейской прозой и страданиями. Ей дано совмещать несовместимое, освобождать явления от всего чрезмерного и приводить их в состояние стройной соразмерности. В этом отношении идеал Фета близок идеалам античности с непременным условием соразмерности форм и всеобщей гармонии. Страдание, слезы, мучительные томления и тревоги в поэзии Фета неразрывно связаны с просветленным воодушевлением, умиротворенным приятием жизни как вечно умирающей и возрождающейся природы.


«Русский язык и литература в школе» . – 2015 . - № 9 . – С. 3-5.