Рослякова Л.Н. Повесть В. Быкова «Стужа». Размышления о прочитанном

Аннотация. В статье отражён опыт работы над повестью В.Быкова «Стужа» в выпускном классе.
Ключевые слова: «принцип окончательности», путь, законы войны, большевистская правда, крестьянская правда, круговерть, отцы и дети, нравственный выбор.
Abstract. The article reflected the experience of working on a V.Bykov’s novel “The Cold” in the senior class.

Keywords: “principle of the end”, way, laws of war, bolshevik’s truth, peasant’s truth, fathers and children, moral choice.


...Память назначена нам как негасимый, опаляющий нас самосуд или, лучше сказать, самоказнь (1).

Ю.Трифонов

О чём мечтает одинокий путник, оказавшийся в предзимнем лесу? Конечно, о том, чтобы поскорее выйти к теплу, к людям. Но встреча с ними вовсе не гарантирует спасения, если идёт война и всюду фашисты. Так что же делать? Куда податься?

Эти вопросы не дают покоя Егору Азевичу, главному герою повести Василя Быкова «Стужа», действие которой происходит поздней осенью 1941 года в оккупированной Белоруссии. Однако мы так и не узнаем, чем закончатся странствия Егора. Писатель, всегда следовавший «принципу окончательности» (2), избегавший любой недоговорённости, недосказанности, оставляет своего героя в сложнейший момент его жизни. Чем же обусловлено такое решение?

Начнём с того, что отметим вехи пути, пройденного Азевичем с начала войны. Кадровый работник райкома партии, он был зачислен в партизанский отряд, который вскоре распался: «одни погибли, другие разбрелись кто куда» (3), а комиссар Городилов умер от простуды.
Азевич, оказавшийся после его смерти в полном одиночестве, вынужден самостоятельно решать свою судьбу. Оставаться в лесу нельзя, а идти некуда. Нет у него ни родных, ни друзей. Пересечь линию фронта? Но никто не знает, где теперь фронт, вроде уже под Москвой. Пожалуй, самое разумное сейчас — найти временное пристанище, пересидеть, переждать, отогреться и подкрепиться. Только где отыскать такое пристанище бывшему райкомовцу, среди земляков которого немало обиженных советской властью?

Егор направляется к деревне Маняки, где жили несколько знакомых колхозников. Опасности подстерегают его на каждом шагу. Он вовремя догадался, что хозяин ближнего к лесу хутора, где собирался переночевать, решил сдать его немцам, и едва успел унести ноги. Бывший сослуживец Войтешонок накормил ужином, но отказал в ночлеге, и Азе- вич вновь оказался под открытым небом. Замёрзший, в ознобе, он не пережил бы стужи, если бы случайно его не нашла и не выходила добрая женщина.
А через неделю ещё не окрепший после болезни Егор опять собрался в дорогу. По отзвукам ночного боя он догадался, что совсем рядом действуют партизаны из соседнего района, с которыми он надеялся связаться через довоенных знакомых из Костюковки.
Но почему он не вспомнил об этих знакомых неделю назад, когда на случайно подвернувшейся повозке почти добрался до Костюковки?

Он разочаровался в «партизанстве» (с. 489). Среди проверенных большевистских кадров (отряд, где сражался Азевич, состоял из двадцати двух районных активистов) оказались предатели: начпрод Углов выдал немцам тайник с продовольствием, а братья Фисяки перешли на службу в полицию.
Но если Азевич решил вернуться в Костюковку, значит, отношение его к «партизанству» изменилось. Так что же способствовало переменам? Обратимся к началу повести.

«Городилов скончался перед рассветом — затих в холодном, продутом ветром шалаше» (с. 481).
Не странно ли, что автор привлекает наше внимание к смерти второстепенного персонажа? Ведь Городилов, бывший прокурор, а затем комиссар отряда, никогда не был другом Азевича и не пользовался авторитетом у партизан, раздражая их редкостным занудством.
Но он умер на руках у Азевича, и отношение к этому событию становится средством характеристики главного героя. Егор всю ночь возился с больным, кутал своей шинелью, а с утра выкопал могилу немецким штыком, перерубая корни деревьев и руками выгребая нарытое, взял на сохранение документы покойного. Затем «как можно бережнее... придерживая за плечи, уложил грузноватое тело на дно ямы» (с. 484).

Чем объяснить такие «крупные планы» в крошечном эпизоде?
Автор подчёркивает порядочность, человечность Азевича: он до конца выполняет свой долг перед покойным.
А через два дня после этого мы увидим совсем другого Азевича. Поздним вечером на лесной дороге он встретил женщину с двумя маленькими племянниками. Их родителей, местных учителей, расстреляли партизаны на глазах у детей за то, что отец малышей отказался убить своего квартиранта, немецкого офицера. Как воспринимает эту историю наш герой? Вновь вернёмся к тексту.

«Азевич сидел молча и думал. Но что он мог сделать, чем утешить этих ребят? Может, так было нужно, а может, и нет... Конечно, виновата война... ненависть и непримиримость, раздиравшие человеческие души... Но разве всё началось только с войной, разве до войны было не то же самое?.. Свои со своими начали воевать давно и делали это с немалым успехом. Теперь, услышав этот рассказ на ночной дороге, Азевич, в общем, понимал местечковых учителей, их тревогу за малышей. Наверно, любовь к ним, а не желание услужить немцам вынудило их возразить партизанам. А партизаны поубивали и тех и других. Чтоб не ломать голову, не разбираться. Разберёмся, мол, после войны...» (с. 557).

Кажется, Егора совсем не трогает эта трагедия. Во всяком случае, он ни словом, ни жестом не выдаёт своих чувств.
Так как же совместить его глубокую порядочность по отношению к Городилову с равнодушием к несчастным малышам? Откуда это странное сомнение в очевидном, словно ему до сих пор неясно, является ли убийство злодейством? И что это за война своих со своими, начавшаяся ещё до прихода фашистов? Уточним возраст героя.
К началу коллективизации ему девятнадцать, следовательно, он 1909—1910 года рождения. Участвовать в Гражданской не мог, однако о войне своих со своими знает не понаслышке. Нам предстоит уяснить, какие события он имеет в виду.

А теперь подумаем, как связаны размышления Азевича об осиротевших детях с его воспоминаниями о расстреле человека, обнаруженного в расположении их отряда.
Задержанный дядька говорил, что оказался в этих местах случайно, разыскивая заблудившуюся кобылу. Партизаны стали решать его судьбу: «Оно, может, и правда — искал кобылу. А может, и нет. Может, набрёл преднамеренно, по заданию немцев, и теперь выдает и стоянку, и группу. Но как проверить?» (с. 491—492).

Проверить невозможно, и командир отдаёт приказ: «“Всё ясно. Горейко, сполняйте!” Партизану Горейко не надо было приказывать дважды, тот всё понял с первого слова...» (с. 492). Вскоре у болота раздались два выстрела, затем появился Горейко и молча сел на своё место. Потом по приказу командира все пошли завтракать, избегая, однако, смотреть друг другу в глаза.
Что здесь поражает?

Будничность убийства. Только что без суда и следствия расстреляли человека и пошли завтракать как ни в чём не бывало. И никто не потребовал объяснений от командира.
Приказы командира не обсуждаются. Это закон войны. Витковский — совестливый человек, ему трудно произнести слово «расстрелять». Но он не может рисковать судьбой отряда, а доказать невиновность подозреваемого в данных обстоятельствах невозможно. Каждый заподозренный в предательстве обречён.

Азевич понимает, что за тревогой партизан таится страх оказаться мишенью для своих, повторить судьбу убитого дядьки, потому он воспринимает трагедию осиротевших детей как рядовой эпизод войны своих со своими. Законы войны всесильны. Но вводные слова, которыми насыщены размышления Егора, говорят о сомнении в этом выводе.

На чём же основаны его сомнения? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно заглянуть в его прошлое. Вспомним важнейшие события в жизни Азевича до прихода фашистов.
Егор вырос в деревеньке с поэтическим названием Липовка, он стал единственным из её жителей, кто вышел в люди, то есть пробился в начальники. Начинал исполкомовским кучером, а стал инструктором райкома комсомола, затем перешёл в исполком, позже в райком партии. Но взлёт по служебной лестнице сопровождался чередой предательств: он лишает поддержки свою семью, бросает любимую девушку Насточку, увлёкшись активисткой Полиной Пташкиной, подписывает донос на председателя исполкома, молчаливо соглашается с несправедливым арестом квартирного хозяина Исака, оставляет свою невесту Анелю после ареста её отца, обвинённого во вредительстве, и в довершение всего обрекает на голодную смерть мать.

Что же подтолкнуло незлобивого Азевича к этим преступлениям?
Ответ подскажут его воспоминания о прошлом. Точка отсчёта — вечер накануне Крещения, когда Егор навсегда покинул родной дом. Ему, девятнадцатилетнему комсомольцу, поручили отвезти в район председателя исполкома Зарубу, который в тот же вечер предложил деревенскому пареньку должность кучера. Азевич даже много лет спустя считал это предложение счастливым случаем, перевернувшим всю его жизнь. Между тем решение Зарубы предопределялось мнением человека, хорошо знавшего отца Егора. «Честной человек, трудяга» (с. 507), — отозвался об Азевиче-старшем приятель Зарубы, учитель Артём Андреевич Пстыга, к которому они заехали по пути в район. Устаревшее «честной» означает «почтенный, уважаемый». Такое признание во все времена считалось лучшей рекомендацией, гарантией порядочности.
Мог ли опытный Заруба предположить, что станет жертвой доноса своего кучера?
Итак, случилось невероятное: сын честного отца погубил человека, которого уважал и которому никогда не причинил бы зла по своей воле. Однако злополучный донос был подписан им, «считай, через принуждение» (с. 607).

Выходит, у Егора была возможность оправдаться, но он почему-то не использовал её, хотя хорошо знал автора доноса - ту самую Полину Пташкину, после боевых выступлений которой у молодёжи горели глаза. Почему он не использовал эту возможность?
Вздыхавший по ней Азевич не питал надежд на взаимность, но Полина подарила ему почти новую будённовку. Значит, он нравится девушке. А во время одной из поездок
она пришла к нему ночью и призналась в любви.
Через несколько минут после долгих поцелуев сообщила Азевичу, что Заруба и Пстыга — скрытые враги советской власти. Егор не мог в это поверить, но и не поверить тоже не мог: наверное, Полина что-то знала.

Следующее свидание стало последним. Не было ни нежных слов, ни поцелуев. Полина непременно хотела знать, о чём говорил Заруба с Пстыгой в свой последний приезд.
Азевич дорожил доверием начальника, от которого не раз слышал резкие высказывания в адрес советской власти, но девушке не отказал, решился сказать о самом, на его взгляд, безобидном: они говорили про какого-то Жилуновича, что «неправильно из партии исключили.» (с. 549). Надо немедленно написать об услышанном! Но когда Егор отказался, сделала это сама, протянула листок и велела подписать. Полина угрожала арестом за то, что он покрывает врагов. Потом сменила тон и попросила подписать ради их любви. И Егор сдался. После её ухода «он остался стоять в полном смятении, совершенно сбитый с толку, едва начиная понимать, что произошло. Лишь спустя какое-то время понял, что произошло скверное. Сам, может, и уберёгся, но Заруба... Наверно, он погубил Зарубу» (с. 551).

Как можно озаглавить этот эпизод?
Первое столкновение Азевича с законами войны со своими.
Какой вывод сделал он для себя?

Под подозрение может попасть любой, достаточно одного неосторожного слова. Значит, нужно контролировать и слова, и мысли.

А какую роль играют вводные слова в конце отрывка?
Они таят надежду Егора на оправдание своего поступка, и эту надежду подкрепляет Полина: «Ну что тебя ещё смущает?» — «Да всё, нехорошо так». — «Нехорошо? Зато по-большевистски. Ты это понимаешь или нет?» (с. 550). Егор пока не понимал. Но верил, что со временем обязательно разберётся. Ведь существует высшая справедливость — большевистская правда, которая объяснит скрытый смысл его поступка.

Значит, если бы не Полина, не было бы и доноса, но Азевич словно забывает об этом. А ведь путь к разгадке Полины был подсказан ей самой на следующий день после ареста Зарубы: Егору предложили должность инструктора райкома комсомола.
«Это ты помогла?» — спросил он. «Я», — сказала она прямо. «За то, что тогда подписал?» — «Нет. За то, что будённовку надел...» (с. 565).
О чём же хотела напомнить Полина перед расставанием? Восстановим ход событий, предшествовавших её подарку.

Оказывается, к этой истории причастен начальник ГПУ Милован, в отличие от других руководителей носивший будённовку. Однажды он вызвал Азевича к себе и стал расспрашивать о Зарубе. Егор, стеной стоявший за своего начальника, отвечал нарочито туманно, с паузами, но невольно задержал взгляд на новенькой будённовке Милована. Тот, заметил это: «Что, нравится будённовка? То-то! Не всем полагается. Надо заслужить» (с. 533).

После этого разговора Полина, посмеявшись над старой шапкой Азевича, вручила ему будённовку. Теперь Егор не сомневался, что Полина влюблена в него, хотя в их первую ночь она говорила не только о своих чувствах: «Стать настоящим большевиком — это непросто. Надо заслужить... Я вот из мещан, у меня родители в Бога верили. А вот заслужила. Приняли в ВКП(б), кандидатом правда. Но примут в члены, никуда не денутся» (с. 543—544).

Фразу: «Надо заслужить...» — Азевич уже слышал от Милована, чётко объяснившего её смысл: «Если комсомолец, так обязан сотрудничать с органами!.. За уклонение знаешь что бывает?» (с. 532).
Так же понимает эти слова и Полина. Судя по ловко состряпанному доносу, бывшая учительница (Полина пришла в исполком из школы) преуспела в этой борьбе.
Егору теперь нетрудно было догадаться, что Полину и Милована связывал интерес к Зарубе. Добыть компромат на честного председателя Миловану не удалось, и он решил использовать его кучера как информатора, но столкнулся с неожиданным сопротивлением. Заметив, как Азевич смотрит на будённовку, понял, на какую приманку тот может клюнуть.

Так возник сценарий с будённовкой, где активистке Пташкиной отводилась главная роль. Азевич и не отказался от будённовки, и стал обязанным активистке. Единственная возможность вернуть долг — скомпрометировать Зарубу. Однако Егор не подумал об этом.
Он помог Полине, стремившейся вступить в партию, сделать ещё один шаг к своей мечте. А потом Полина помогла ему получить должность инструктора и дала понять: их связывали только деловые отношения.

Выходит, ничего непонятного в поведении Полины не было. Егор и сам знал, что его пропуск в новую жизнь оплачен гибелью Зарубы. Согласиться с этим сыну честного отца нелегко, однако можно смягчить свою вину: убедить себя в том, что история с будённовкой — это история его короткой любви, к которой начальник ГПУ не имеет никакого отношения.

Столкновение Азевича с законами войны со своими ставит его перед выбором, к которому подталкивает беспощадность Милована. Но признанию большевистской правды мешают угрызения совести, стыд за содеянное, то есть память о родительских заветах. Но Егор находит выход из положения: осознаёт свою вину только перед Зарубой. А что будет с учителем Пстыгой, упомянутым в доносе? Однако Егор «забывает» о вопросе, звучащем обвинением в двойном предательстве.

Нежелание отвечать на такие вопросы - это свидетельство бегства от правды, от самого себя. Выделим эти вопросы в тексте. Снова вернёмся к событиям вечера, перевернувшего жизнь Азевича.
Почему он не сразу принял предложение Зарубы? Удерживали мысли о семье?

Ответить согласием — значит взвалить все заботы по хозяйству на плечи отца; отказаться — упустить выгодную работу, «рвать кишки на деревенском хозяйстве». Егор принимает единственно правильное, как ему кажется, решение: он переедет в район, а родителей оставит на попечение младшей сестры Нины, которая выйдет замуж, так что отец без помощника не останется.

Азевич хочет идти по жизни своим путём. Выросший в религиозной семье, Егор пополнил ряды атеистов не по идейным соображениям, а в надежде изменить свою жизнь: новая власть поддерживает комсомольцев, и он терпеливо ждал своего счастливого случая и дождался. Заруба дал ему хорошую работу. И Азевич без сожалений покидает родную Липовку.

Раньше была тяжёлая работа с утра до вечера в лесу или в поле, выходные только по церковным праздникам, редкие свидания с Насточкой, девушкой из соседней деревни. А теперь в его распоряжении исполкомовский конь Белолобик, он возил Зарубу по деревням, где тот агитировал крестьян вступать в колхоз. Он получал и скромное жалованье, талоны на питание в столовой. Правда, поначалу спал на сдвинутых столах в исполкоме, но потом сапожник Исак сдал ему комнату. Всё складывалось как нельзя лучше.

А как дела дома? Здоровы ли родители? И появился ли у отца новый помощник? Волнует ли это Егора? Он решительно отсекает эти вопросы.

Вспомним первый приезд к нему отца.
Вид его не оставлял сомнений в том, что он тащит семейный воз в одиночку. Сын же предполагает, что отец опечален его «ранним вылетом в люди» (с. 528). Значит, надо убедить, что сын «среди добрых людей, возле начальства. авось не пропадёт. А работа?.. Слава Богу, не в лесу на делянке».
Но отодвинуть опасные вопросы удаётся лишь на время. Они настигнут его в начале весны, когда, получив долгожданный выходной, Азевич приедет в Липовку. Мать хлопотала по хозяйству, а отец с Ниной который день работали в лесу, подтаскивали брёвна от места заготовки к дороге.

Почему же Егор не похвалится подарком Полины? Ведь он приехал домой в будённовке.
У него нет уверенности в том, что родные разделят его радость.
И на чём основаны сомнения?
На правилах, запомнившихся с детства. «Подарки любят отдарки», — гласит народная мудрость. Ведь не случайно в сознании Егора, получившего будённовку из рук Полины, мелькнул вопрос: «За что?» Однако искушение было слишком велико, и недоумение уступило место восторгу.
Отчего же Азевич, воспитанный в строгих правилах, не подумал об «отдарках»?

А их негде было взять. Страна ещё не преодолела разруху после Гражданской войны, и в магазинах никаких товаров. Счастливчики получили вещи, конфискованные у врагов народа. Полина, как представитель женотдела исполкома, могла участвовать в подобном мероприятии, поношенная будён- новка могла достаться ей даром. А если так, то Азевич ничего не должен Полине. Он переступил через родительское «нельзя» и жестоко поплатился за это.

Почему же отец в этот раз не задал ни одного вопроса сыну?
Он раньше всех понял, что Егор пренебрёг сыновьим долгом ради собственного благополучия, что он не защитник, но не унизил себя упрёками, достойно встретил удар судьбы.
После возвращения из Липовки Азевич узнаёт об аресте Зарубы и уже на следующий день получает должность инструктора райкома комсомола. А осенью в район приезжает отец просить сына, ставшего небольшим, но начальником, заступиться за земляков, насильно загоняемых в колхоз.

Как Егор реагирует на появление отца?
Ему больно видеть его постаревшим, небритым, со слезящимися глазами, в заплатанных брюках, но жалость борется с возмущением: отец защищает чужие интересы и готов искать правду в Минске. Он может поссорить сына с властью, не задумываясь о последствиях. Егор решительно отказывает отцу: «Ваша правда кончилась. Другая начинается», — и слышит в ответ: «Если наша, крестьянская, правда кончилась, так никакая не начнётся. Тогда всему конец. Кранты!» (с. 599).

Что же такое «крестьянская правда» в понимании отца?
Это справедливость, честность, помощь нуждающимся — те нравственные ориентиры, которые вобрали опыт поколений. А в представлении сына «крестьянская правда» — это «порочная частнособственническая психология» (с. 535).
Разрыв между отцом и сыном, оказавшимися по разные стороны баррикад, становится неизбежным. Но Егор продолжает свой путь. Как же он борется с этой собственнической психологией?

Вступив в партию, он заявляет о своей готовности защищать большевистскую правду, что требует безупречного выполнения приказов, которые не обсуждаются. Не обсуждается и решение райкома любой ценой выбить план хлебозаготовок в ещё не охваченных коллективизацией деревнях. «В особенно упрямых, саботажнических деревнях побить все жернова, чтоб не мололи зерно — сдавали государству» (с. 600).
Егор попал в бригаду первого секретаря райкома партии Дашевского, который не знал жалости. Некоторые женщины просили оставить жернова ради малых детей, клялись, что сдали государству всё до последнего зёрнышка.

«Так какого же чёрта рыдаете, если молоть нечего? Бей, Азевич!» (с. 603) — кричал Дашевский. И Егор безропотно подчинялся приказу.
Направляясь в родную Липовку, Азевич переживал: «Как он посмотрит односельчанам в глаза, когда будет уничтожать их добро? Что они о нём скажут?» (с. 603—604). Но он шёл от избы к избе вслед за Дашевским, молча выносил жернова во двор и разбивал на глазах у хозяев.
А вот и родной двор. Вскрик сестры, побледневшее лицо матери, грохот жерновов... Хорошо, что отца не было дома...

Эти события окончательно убедили Азевича в том, что защита большевистской правды требует беспощадности по отношению к врагам советской власти. В то же время он ощутил себя врагом своих земляков, которым теперь стыдно смотреть в глаза, уже не сомневался, что коллективизация — это война своих со своими, начатая государством, но эти мысли он держал при себе.
После истории с жерновами Азевич избегал появляться в Липовке. Если ему по долгу службы надо было ехать туда, он менялся с тем, кто тоже избегал поездок в родные места.

Но однажды поменять назначение не удалось. Родное подворье выглядело осиротевшим. Ворота были сняты, дверь сарая распахнута настежь. Отец умер ещё зимой (Егор из-за работы не успел на похороны), сестра так и не вышла замуж: поразъехались женихи, думая, как прокормиться. Не выдержав нищеты, она уехала на шахты. Мать осталась одна. Она вышла к сыну, закутанная в тряпки, и заплакала. Егор готов был заплакать вместе с ней, но постеснялся прокурора Городилова, который приехал вместе с ним.

Вздыхая и охая, мать собирала на стол. Достала откуда-то пожелтевший кусок сала, одолжила у соседей пяток яиц, положила две засохшие лепёшки из травы и мякины: картошку колхоз забрал на посевную. Видно, что мать голодала: когда сын достал хлеб из портфеля и отрезал три ломтя, «мать бережно взяла свой, с жадностью изжевала беззубым ртом»(с. 619).
Как много могут рассказать о коллективизации подробности крестьянского быта... Когда-то отец мог привезти сыну нехитрые деревенские гостинцы: кусок сала да пару колбас. Теперь хлеб стал лакомством...

Но не сравнением прошлого с настоящим озабочены районные чиновники, а выполнением приказа начальства.
«Кого же мы подпишем? — размышляет Городилов. — Или это только у вас так? Наверно, ваша деревня исключение?» — «Исключение! — в сердцах бросил Егор: — И район исключение! И вся Беларусь исключение!» Сказал и испугался, увидел в глазах прокурора такой же испуг. Оба, затаив в себе страх, умолкли» (с. 619).
Состояние Егора понятно: вспышка гнева может обернуться доносом. А чего испугался Городилов?  Подозрения в связи с врагом.

А потом Егор встретится с земляками и поведёт себя так, словно не он разбивал их жернова, однако его наигранная бодрость говорила о неизжитом чувстве стыда. Какая же сила заставляла глушить это чувство?

Страх не выполнить приказ Дашевского, который на каждом совещании кого-нибудь разоблачал, «и ночью того забирали органы неутомимого Милована» (с. 567).
Со временем Дашевский станет примером для Азевича, у него он учится выбивать налоги. «Можешь и умереть, — говорил Да- шевский, — это твоё личное дело. Но сперва рассчитайся с государством» (с. 621).
Азевич не находил в себе такой беспощадности. Мешала жалость к какой-нибудь тётке с голодными детьми. «Но он очень хотел преодолеть этот свой недостаток и стать настоящим большевиком, твёрдым и безжалостным к себе и всем остальным».
Почему же Азевич начинает равняться на Дашевского, действиям которого отчаянно противилась его душа?
Потому что Дашевский — начальник, которого слушаются. А слушаются потому, что боятся.  Будутли бояться Азевича?
Будут, если заглушит в себе жалость. Ради того, чтобы не потерять работу, безбедное существование в самые голодные годы.  

Что же мешало Егору стать настоящим большевиком?
Воспитание, полученное в семье. Новые нормы поведения резко отличались от старых, что давало пищу для размышлений.
Вот гэпэушник Кмет наблюдает за дерущимися сыновьями. Старший выкручивает руки младшему, младший получает строгое отцовское внушение: «Чего ревёшь?.. Ах, тебя обидели? А ты отомсти!.. догони Шурку и накостыляй в загривок.» (с. 571). Егора с детства учили защищать младшую сестру. Если он ненароком обижал её, то получал хорошую выволочку от родителей.
Гэпэушникам, олицетворяющим новую мораль, неведомы ни стыд, ни жалость. Егор убедился в этом, когда по просьбе Милована устроил Кмета с семьёй на квартиру к сапожнику Исаку, которого скоро арестовали, а в его комнату вселился другой гэпэушник.

Компромисс с гэпэушниками невозможен, остаётся подчиниться их правилам. Азевич пытается приспособиться к ним. Он не сделал и шагу для спасения матери, не взял её с собой. Не спросил себя, дотянет ли мать до нового урожая, кто заготовит ей дрова на зиму и что она будет есть завтра. Эти вопросы Егор заменяет робким: «А как же ты?» — и получает ответ: «Что ж, сынок, мне уже подходит конец, хотя бы вам было лучше.» (с. 619).
Егор Азевич не кормилец и не заступник. Вслед за отцом это поняла и сестра, уехавшая, не попрощавшись с братом, и мать, судя по безысходности в голосе, не питает никаких надежд на сына. Но волнует Азевича не это, а другое: подпишутся ли земляки на заём?

Что же помогает ему сохранить душевное равновесие в таких обстоятельствах?
Новая мораль, она «давала чувство причастности к чему-то единому, великому»4 и утверждала, что долг перед государством выше долга перед семьёй. Егор твёрдо усвоил, что «нынче не те порядки, чтобы следовать обветшавшим обычаям предков» (с. 544—545).

И как он воплощает в жизнь эту новую мораль?
Теперь он связывал своё будущее только с политработой. Когда после курсов в Минске узнал, что на его место взяли другого инструктора, не жалел сил для возвращения в райком. Должность секретаря комсомольской ячейки на лесопилке он считал временной, хотя понимал её преимущества: теперь он рабочий — «носитель передового пролетарского сознания». Азевич трудился не покладая рук, спал не более четырёх часов в сутки, и через месяц его уже хвалили в райкоме за активизацию отстающей ячейки.

И вдруг он отказывается выполнить приказ Миловина — написать донос на учителя Дорошку. Начальник ГПУ напомнил о Зарубе, но Егор никогда не забывал, что «судьба председателя исполкома чёрным пятном лежала на его совести. И он тихо, но твёрдо сказал: “Нет, писать ничего не буду. Я ничего не знаю”».
Почему же Азевич не побоялся возразить начальнику ГПУ?
Чувство стыда оказались сильнее страха смерти.
А как же новые идеалы?

В то время Азевич ещё не стремился походить на Дашевского. Смене нравственных ориентиров предшествовали арест Дорошки и мучительное ожидание нового вызова к Миловану, которого вскоре тоже арестовали. Егор убеждается в бессмысленности противостояния власти, а это приводит к снижению нравственной планки в оценке своих поступков. Теперь он считает, что отнёсся к Дорош- ке «почти честно: если не защитил, то не подпихнул» (с. 590). «Защитить его не было возможности, погубить — раз плюнуть» (с. 632). А вот Зарубу подпихнул...
Смягчение своей вины — ещё один шаг к новым идеалам, хотя воспоминания не отпускают его. Перед глазами встаёт Анеля Свидерская, худенькая светловолосая девушка, которую он хотел назвать своей женой, но всё не решался сделать ей предложение, «и кто знает, может, и к лучшему, а может, и нет» (с. 615).

— Почему же не состоялась женитьба Егора? Вводные слова маскируют очередной незаданный вопрос. 
Он бросил девушку после ареста её отца, обвинённого во вредительстве. Азевич почувствовал себя приговорённым к смертной казни: он бывал в доме вредителя и собирался жениться на его дочери. Но Егор не успел стать мужем Анели, тем самым спас себя.
— Почему же Азевич, не побоявшись вступиться за Дорошку, ничего не сделал для своей невесты?
— Попытка отстоять Дорошку происходит задолго до ареста Свидерского. За это время многое изменилось в стране. Нарастала волна репрессий: «Органы. регулярно прореживали районное руководство, хватали весной, хватали летом. Азевич давно уже перестал ломать голову, за что или кого взяли. взять могут любого, лишь бы нашёлся какой- нибудь повод. Впрочем, и без повода брали тоже» (с. 567).

Страх усиливается после ареста отца Анели. «Ни в этот день, ни на следующий он не набрался решимости зайти к Свидерским, думал, Анеля прибежит к нему, но она не прибегала. Он не видел её, может, месяц или больше, а случайно встретившись однажды возле базара, перешёл на другую сторону улицы» (с. 616).

Страх начинает управлять Азевичем. В это время и возникает его интерес к Дашев- скому как к образцовому исполнителю приказов государства. Исполнительность — вот что может хоть в какой-то степени защитить от репрессий, и Егор без раздумий подчиняется приказам начальства, контролируя каждое своё слово.
Значит ли это, что ему удаётся задушить в себе чувство стыда?
Вводные слова, выражающие сомнение, свидетельствуют о стремлении Азевича забыть запомнившиеся с детства запреты и остаться при этом порядочным человеком. Его главный довод: в условиях войны нельзя судить человека по законам мирного времени. И в отношении к матери он не видит ничего предосудительного, и в равнодушии Азевича к осиротевшим детям, потому что подчиняет личные интересы государственным, как того требует время. Но наступает момент, когда его внутреннее состояние резко меняется. И происходит это тогда, когда он, предчувствуя близкую смерть, начинает подводить итоги.

Почему в его жизни плохого было больше, чем хорошего? Ведь он «готов был вылезти из кожи, чтобы выполнить любое задание, как это требовалось от большевика. И что же получилось?.. Чужая воля правила свой дьявольский бал на человеческих жизнях, и что на том балу зависело лично от Егора Азевича? Очень немногое, если не сказать — ничего. За малейшее отступничество его бы в несколько дней стёрли в порошок. А то и лишили бы жизни, как лишили её куда более достойных, чем он. Потому выкручивался, как мог, выполняя всё приказанное, страдал и стыдился» (с. 597).

До конца ли искренен Егор в своих размышлениях?
Он «забывает», что не только страдал и стыдился, послушно выполняя приказы, но и неплохо жил за счёт других. Неправда, что от Егора ничего не зависело. При желании он мог помочь своей семье, но не сделал этого.

Можно ли назвать внутренний монолог Азевича исповедью? Нет. Им движет не раскаяние, а стремление оправдать свои поступки.
Утвердительная интонация в конце монолога напоминает о том, что Егор вновь пытается освободиться от каких-то вопросов. Что же подтолкнуло к ним?
Накануне метельной ночи он встретился с Войтешонком, которого освободили после полугодовой отсидки, подвергнув пыткам и принудив дать письменное согласие быть сексотом. Теперь бывший приятель Азевича не испытывает никакого желания воевать за советскую власть, ему «и под немцем неплохо»: ведь, по его словам, назначенные фашистами «заготовки» гораздо меньше довоенных налогов.

Егор воздерживается от комментария, но мысленно продолжает разговор: «Разумеется, жили не богато, бедно жили. Хлеба хватало только до весны. Картошки тоже. Считалось, что крестьяне как-нибудь прокормятся. Первой заповедью было обеспечить город, исполнить свой долг перед государством» (с. 523).
Войтешонок рассказал о судьбе скромного бухгалтера Свириды, которого повесили немцы. В партизанский отряд его не взяли, посчитали, что беспартийный бухгалтер мало разбирается в политике, однако он сумел разобраться в главном и не побоялся бороться в одиночку.

Но самым большим потрясением для Азевича стало возвращение из окружения Дашевского, которому немцы доверили руководство районной управой. А ведь когда- то Егор учился у Дашевского. Выходит, учился у предателя.

Так кем же оказался Азевич в войне своих со своими, палачом или жертвой? Поиск ответа на этот вопрос возвращает нас к этапам трудовой деятельности героя. Почему предложение стать инструктором райкома не обрадовало его?
Он привык иметь дело с лошадьми, за плечами у него четыре класса и одно выступление на комсомольском собрании. А теперь надо «организовывать молодёжь на борьбу за интересы большевистской партии и советского народа», заниматься организацией колхозов и выполнением планов заготовки хлеба, мяса, молока, шерсти, яиц, льна.

Почему автор не даёт нам возможности услышать Азевича-агитатора?
Потому что его речи были повторением чужих слов. Выступать он учился на собраниях, где, поджидая своего начальника, внимательно слушал ораторов. Лучшим из них был Заруба, начинавший всегда с гневного поношения царского режима, с теплотой рисующий перспективы колхозной жизни, за
канчивающий на решительных нотах разоблачением врагов колхозного строя, кулаков.

Что же делало Азевича похожим на Дашевского в глазах окружающих?
Непримиримость к должникам, чем и объясняется его карьерный взлёт.
Только этот взлёт не принёс ему никакой радости. А мысли о собственной судьбе вызывали разочарование и боль. Он и к водке пристрастился, чтобы меньше думать и говорить: «разговоры. были делом смертельно опасным».

Но один мучительный вопрос не даёт ему покоя. Какой?
О его роли в войне своих со своими. Быков пишет: «Азевич, вместе с Дашевским грабивший земляков похлеще немецких захватчиков, палачом себя не считает; он только исполнитель, никому не желавший зла, человек, попавший в безвыходное положение и не захотевший “погибать по-дурному”» (с. 493).

Что можно сказать на это? Что говорит автор?
Жизнь его опровергает. Женщина, выходившая Егора, могла погибнуть, но пришла ему на помощь. Странное чувство испытывает к ней Азевич. Он в доброте и самоотверженности видит проявление слабости: «Что это за характер такой — незлобивый или безразличный к добру и злу?.. А вдруг эта незлобивость будет и по отношению к немцам?» (с. 629).

Егор вновь маскирует своё малодушие иллюзией непонимания. Постоянное стремление к самозащите заводит его в тупик. Но писатель заменяет слово «тупик» контекстным синонимом. Попробуем отыскать его.
Вот описание самой страшной ночи в жизни Азевича. Он, настигнутый метелью, пытается выбраться из снежной ловушки. Здесь трижды звучит слово «круговерть», которое имеет отношение и к нему. Круговертью стала вся жизнь Егора, превратившаяся в бесконечный поиск оправданий.

Как выбраться из круговерти? От ответа на этот вопрос зависит дальнейшая судьба героя.
Помочь выбраться может опора на лучшее в прежней жизни, на заветы отца и матери, которые учили жить честно. Лёжа в сарае, Азевич узнаёт, что находится в деревне За- бродье, совсем близко от Липовки. В ту вьюжную ночь ноги сами несли его в родную сторону. В жару он слышит голос покойницы- матери и чувствует тепло в сердце, как в детстве, когда в остывшей к утру избе его укрывал кожухом отец. Подсознательно Егор ощущает духовную близость своей спасительницы и родителей: они не проходили мимо чужой беды.

Он видит ласточкино гнёздо под крышей сарая и вспоминает услышанное в детстве: «Настанет весна, прилетят ласточки, нанесут в клювах свежей грязи из луж, подправят своё гнездо. А потом там появятся три-че- тыре маленьких, в крапинку, яичка, которые ни в коем случае нельзя трогать ребятам, иначе их лица обсыпят веснушки. Птичьи гнёзда разорять нельзя, это большой грех. А вот человеческие.» (с. 623).

Повторяющееся «нельзя» отражает попытку Егора взглянуть на себя глазами родителей. Результат неутешительный: разорители человеческих гнёзд не заслуживают снисхождения.
А потом отец придёт к сыну во сне: Егор пересекает огромное поле пионов и хочет спуститься к оврагу, на дне которого протекает ручей, но вместо ручья видит кровавый пруд, и руки его тоже в крови, и одежда. И тут с конём появляется отец, молча отдаёт сыну повод, а сам легко поднимается в воздух и летит над оврагом. А на той стороне оврага появляется Дорошка и просит помочь перебраться с того берега на этот. Азевич, проснувшись, никак не может понять, к чему приснился Дорошка.

А как вы думаете, почему Дорошка?
Азевич и Дорошка почти ровесники, выросли в крестьянских семьях с одинаковым достатком; их объединяет желание идти по жизни своим путём. Но если Азевич ждёт счастливого случая, чтобы вырваться из деревни, то Дорошка ставит перед собой цель: получить образование, стать учителем и вернуться в родные места. Он идёт к своей цели, преодолевая трудности, зарабатывая на кусок хлеба разгрузкой вагонов, а завершив учёбу в педтехникуме, возвращается в деревню, живёт интересной, осмысленной жизнью. Работает в школе, много читает, ставит пьесы на белорусском языке, что дало повод для обвинения его в национализме.

Азевич познакомился с Дорошкой, вернувшись из Минска, где «три месяца. зубрил большевистскую науку», и теперь считал себя подготовленным не хуже своих друзей по комсомолу, которые пришли в райком из учителей.
По поручению райкома Азевич занимается перевоспитанием Дорошки, сосланного на лесопилку «за национализм». Перевоспитать в представлении бывшего конюха — значит наставить на правильный путь, то есть провести политработу согласно указаниям: объяснить обстановку в стране с позиций большевистской правды, указать на допущенные ошибки, потом дать повариться в рабочем котле — пройти испытание физическим трудом — и обсудить результат на общем собрании.

Но перевоспитывать Дорошку было бесполезно, а слушать — интересно. Зима, проведённая с учителем, стала для Азевича настоящей школой. Он впервые столкнулся с человеком, источником знаний для которого стали не газеты, а книги. Его объяснения прочно оседали в памяти: «А патриот от националиста знаешь чем отличается?.. А тем, что патриот любит своё, а националист ненавидит чужое» (с. 584).

Дорошка не единственный образованный человек, встретившийся Азевичу. Анеля Свидерская тоже закончила техникум. Что объединяет её с Дорошкой?
Привязанность к корням. Дорошкапо окончании учёбы возвращается на родину; Анеля, семья которой подвергается гонениям за принадлежность матери к дворянскому роду, не допускает и мысли оставить родителей.
И Анеля, и Дорошка не представляют своей жизни без книг. Егора, впервые посетившего дом Свидерских, поразило богатство их библиотеки. Рассматривая книги, он пожалел, что столько человеческой мудрости осталось в стороне от него, но быстро нашёл оправдание: «До всего не дотянешься.»
Прокомментируем эту мысль.

В книгах — опыт поколений. Отношение к книгам выявляет нежелание учиться, развиваться, думать. Егор ценит знания, но считает, что опыт комсомольской работы — «это не меньше педтехникума.» (с. 584).
Егор надеялся, что общее собрание признает перевоспитаниеДорошки, не имевшего враждебных намерений, но этого не произошло. Учителя арестовали. И это тоже заставляет Азевича задуматься. Крамольные мысли возникали у Егоря и раньше, но он не давал им ходу, а теперь, в одиночестве, вновь возвращается к ним. Обобщим его наблюдения.

Все его размышления объединяет вот это авторское обобщение: «Странную, однако, философию изобрели большевики, думал Азевич, удивляясь, как это оставалось никем не замеченным. Для него с годами всё настойчивее становилось: если происходящее во вред живущим, то не на пользу и последующим. Во вред и тем и другим» (с. 623).
— Так стоит ли защищать государство, которое стало врагом для своих граждан? Егор останавливается перед выбором. Какой же выбор он делает?
Окончательное решение он принял в ту ночь, когда услышал выстрелы и понял, что партизаны совсем близко. Но перед этим увидел во сне отца. Новым содержанием наполняются для него знакомые с детства слова: отчий дом, отчий край, Отчизна, Отечество. И сын слышит отца, хотя тот не произносит ни слова.

Какие же мысли Егора остаются за пределами повести?
Государство — это не только власть, но и народ. Выбивая непосильные налоги, Азевич воевал против своего народа. На его руках кровь тех, кто умер голодной смертью. Единственная возможность искупить свою вину перед народом — встать на его защиту.
Государство и Отечество не всегда одно и то же. И не всегда служение государству есть служение Отечеству. Но перед лицом всенародной беды эти понятия совпадают. Поэтому защита государства от фашистов — это защита Отечества. Тот, кто уклоняется от долга защитника, предаёт свой народ и свою землю.

Сон Егора — это не мгновенное озарение, это итог размышлений над прожитым, предвидение реакции отца на отказ сына от борьбы за несправедливую власть. Нет, Азевич не забыл родительских заветов, он попробовал обойти их и оказался на краю пропасти. Отец не дал ему шагнуть в бездну.
Наивным казалось когда-то Егору желание отца спасти липовцев от ужасов коллективизации. С каким жаром разоблачал он крестьянскую правду, основанную на помощи ближнему! Уж он-то знал, что за такую помощь можно поплатиться жизнью. Однако именно крестьянская правда спасла его от гибели. Так как же после этого не верить отцу?

Отца и Дорошку нельзя обмануть, запугать, сбить с пути. Они не утратили веры в людей. Вот эта вера и является залогом спасения Егора.
Но снова рождаются сомнения: а стоит ли защищать народ, безропотно поддерживающий жестокую власть?.. Он, который выполнял приказы этой власти, имеет ли он право осуждать других? А разве тётка, вернувшая его к жизни, не из народа? И разве не признал он, что вся его надежда теперь на таких тёток? И может ли он упрекнуть своих родителей, Зарубу, Пстыгу, Исака, Дорошку, Анелю в отсутствии чувства собственного достоинства?

Мы видим: круговерть нелегко отпускает Егора. Он противоречит сам себе, стараясь удержаться на прежних позициях, и всё же делает первые шаги по пути, указанному отцом. Перед уходом в Костюковку он перекрестился, чего не делал с детства. Вроде бы все сомнения позади.

Азевич получил представление о жизненных ориентирах, но это не помешало ему изменить им. Так хватит ли у него сил для возвращения к родительским заветам, хватит ли сил следовать по пути, указанному отцом? Может быть, дополнительную информацию даст значение имени героя?

«Егор — русская народная форма от имени Георгий — земледелец»5. «Стужа» — повесть о том, как земледелец свернул на чужой путь и попал в круговерть. Момент поворота чётко зафиксирован автором: Азевич, запрягающий коня, чтобы везти в район Зарубу, чувствует «некоторую неловкость оттого, что брался за чужое дело...» (с. 505).

Путь, пройденный Егором, включает три этапа, мы их обозначили: жизнь до и после прихода фашистов, и третий видится нам через незаданные вопросы. По мере развития действия число этих вопросов стремительно возрастает, и герой возвращается в прошлое, ставшее для него «непреходящей, каждодневной болью». Он нашёл в себе мужество вспомнить всё, что камнем легло на душу, и вновь пережил позор, который хотел оправдать обстоятельствами.

В конце повести два пройденных и новый, предстоящий ему путь сливаются воедино, свидетельствуя о важном повороте в судьбе Егора. Возвращение к нравственным заповедям отцов, к крестьянской правде, к родительским заветам — вот путь, который сознательно выбирает для себя Азевич, не до конца выстудивший душу. Ему есть к чему возвращаться.

Вопрос, хватит ли сил для возвращения, остаётся открытым. Традиционно имя Егор связывают с именем святого Георгия Победоносца, олицетворяющего победу над злом. Он способен услышать голос предков и переосмыслить свою жизнь. Процесс переосмысления заявляет о себе изменившимся отношением к спасшей героя женщине, которая, оказывается, с самого начала знала, что помогает бывшему райкомовцу. Егор потрясён таким великодушием. «Чем же он отблагодарит эту сердечную тётку? Чем порадует в её не менее трудной, чем у него, судьбе?» (с. 635).
И ему, совсем недавно подозревавшему эту женщину в неблагонадёжности, открывается то, над чем он раньше не задумывался: источник её внутренней силы — любовь, верность и надежда на добрых людей. Она ждёт своего мужа, арестованного перед войной, и сына, пропавшего без вести в её начале, надеясь, что кто-нибудь тоже поможет им.

Но ведь эти качества отличали и родителей Азевича. И он понимает, что единственная возможность остаться человеком — вернуться к родительским заветам. Осуществить это решение непросто: война своих со своими продолжается и конца ей не видно. Полицаи, окруженцы, дезертиры — вот с кем придётся сражаться и после победы.

Но решение принято, и новый поворот в судьбе героя обозначен. Ему есть к чему возвращаться. Отправляясь на поиски партизан, Азевич перекрестился, отделяя себя от прошлого. Он не избавился от страха перед жизнью, но ощутил потребность в покаянии, что стало переломным моментом в его судьбе.
К этому событию и привлекает наше внимание В.Быков, посвятивший своё творчество осмыслению уроков Великой Отечественной войны.

ЛИТЕРАТУРА

1. ТРИФОНОВ Ю.В. Повести и рассказы. — М.: Дрофа, 2003. — С. 25.
2. ЗОЛОТУССКИЙ И. Знак беды. Три встречи с Василём Быковым // Литература, приложение к газете «Первое сентября». — 2003. — № 4. — С. 2.
3. БЫКОВ В. Стужа // Василь Быков. Повести. — М.: Эксмо, 2008. — С. 488. Далее цитируется по этому изданию.
4. ШАХНАЗАРОВ Карен. Пора смотреть в будущее! // Аргументы и факты. — 2013. — № 24. — С. 3.
5. ГОНЧАРОВА Т. Узнай своё имя. — Кострома: Авенир-Дизайн, 2007. — С. 240.