Еникеева Э. Почему «неправильный» язык становится нормой?

На пересечении культур и языков, в точках активного взаимодействия между представителями разных этнических и языковых групп зачастую возникают уникальные языковые явления. Одно из них — так называемые пиджины, то есть упрощённые контактные языки, которые развиваются спонтанно, чтобы обеспечить базовое общение между людьми, не имеющими общего родного языка. Само слово «пиджин» впервые упоминается в печати в XIX веке в Оксфордском словаре английского языка. Термин образован от китайского слова, означающего «дело» или «бизнес». По сути, пиджин для того и появился, чтобы наладить «бизнес» между разными культурами. Но кроме того, это чрезвычайно интересное лингвистическое явление.

В истории России также существовали подобные языковые образования, отражающие долгую историю торговых и культурных контактов. Один из наиболее известных примеров — кяхтинский русско-китайский пиджин. Этот контактный язык активно использовали русские и китайские торговцы для общения в XVIII — начале XX века. Он получил название по городу Кяхта, который был важнейшим пограничным торговым пунктом между двумя регионами после своего основания в 1728 году. Большая часть лексики этого пиджина — русского происхождения. Многие слова, особенно не имеющие сложных скоплений согласных, оставались практически без изменений: например, воля, люди, мало, надо, рубаха, сюда, чужой, шуба.

Грамматическая система кяхтинского русско-китайского пиджина была радикально упрощена по китайскому образцу для обеспечения эффективного общения между носителями двух языков. Ключевой чертой этого упрощения стало практически полное отсутствие сложной морфологии русского языка: в пиджине отсутствовали склонения существительных и спряжения глаголов. Вместо этого любые изменения смысла или грамматической функции слова достигались в основном за счёт порядка слов или путём добавления других лексических единиц. Глаголы, как правило, употреблялись в единой, не изменяющейся форме, которая нередко совпадала с русским повелительным наклонением — так, формы вроде «подумай» использовались для обозначения самого действия «думать», а «походи» могло означать как «ходить», так и «ездить». Изменились и личные местоимения: местоимения первого и второго лица единственного числа («я», «ты») были заменены на притяжательные формы («моя», «твоя»). Для уточнения их роли или направления действия могла применяться особая частица «за». Синтаксис пиджина также отличался от русского: сказуемое, в отличие от его обычного положения в русском предложении, имело тенденцию перемещаться на последнее место, что явно отражает влияние структуры китайского языка. В итоге сложилась предельно прагматичная и лишённая флексий система, оптимально подходящая для контактного использования.

Помимо кяхтинского пиджина в России в разное время существовали и другие контактные языки, как рус- сенорск (русско-норвежский пиджин, служивший для общения поморов и норвежцев) и соломбальский английский язык (русско-английский пиджин в районе Архангельска).

Руссенорск — ныне не существующий русско-норвежский язык — тоже классический пример пиджина. Он образовался в результате общения между русскими торговцами и норвежскими рыбаками, ведущими активную морскую торговлю зерном и рыбой на северном побережье Норвегии. В руссенорске было зафиксировано около 400 слов. Его лексический состав представляет собой смесь языков: приблизительно 50% лексики происходило из норвежского языка, 40% — из русского, а остальные слова были заимствованиями из других языков, таких как шведский, немецкий, французский, английский, саамский и другие. Этот пиджин использовался с конца XVIII до начала XX века, достигнув расцвета в XIX веке. Его упадок начался примерно с Первой мировой войны и Октябрьской революции, которые сильно ограничили трансграничную торговлю. К середине XX века он практически вышел из употребления.

Соломбальский английский язык — малоизвестный и малоизученный русско-английский пиджин. Им пользовались в порту Соломбала в городе Архангельске. Сведения об этом пиджине весьма ограничены. Известный на сегодняшний день корпус текстов на соломбальском английском состоит всего из двух коротких примеров, записанных в XIX веке. Один из них обнаружен в работе Василия Верещагина «Очерки Архангельской губернии» 1849 года. Второй текст содержится в статье Ивана Прушакевича «Соломбала зимою и летом», опубликованной в «Архангельских губернских ведомостях» в 1867 году. Помимо этих двух прямых свидетельств упоминание о нём встречается также в произведениях Михаила Пришвина, написанных в начале XX века.

Исследователи отмечают возможное сходство между соломбальским английским и более известным русско-норвежским пиджином (руссенорском). Одно из предполагаемых свидетельств этой связи — наличие общего грамматического элемента: использование суффикса -(о)тъ в качестве маркера глаголов в обоих пиджинах. Эта специфическая черта может, в свою очередь, указывать на возможное влияние финно-угорских языков на формирование как соломбаль- ского английского, так и руссенорска.

На территории бывшего СССР и в соседних странах до сих пор существуют примеры смешанных языков, возникших в условиях массового двуязычия, например суржик (украинско-русский идиом, то есть разговорный язык). Даже практически исчезнувшие языки, такие как алеутско-медновский, демонстрируют интереснейшие механизмы языкового смешения. Это позволяет проследить переход «незаконных» языков в ставшие нормой.

Сегодня своего рода «райскими» местами для лингвистов стали регионы, где активно формируются или уже утвердились новые языковые образования — потомки пиджинов или другие типы контактных языков. Среди наиболее известных — синглиш (в Сингапуре), хинглиш (в Индии), таглиш (на Филиппинах), возникшие на стыке английского с местными языками, или образования на базе других языков. Процесс трансформации этих «неправильных», с точки зрения строгих нормативных стандартов, языков в признанные или даже нормативные для определённых сообществ — явление весьма увлекательное. Наблюдение за процессами, которые происходят в этих странах и сообществах, позволяет проследить интересные языковые закономерности, понять, как язык адаптируется к новым условиям, и пересмотреть привычные представления о «правильности» и «неправильности» в лингвистике.

То, что с точки зрения носителя «стандартного» английского может показаться «неправильным» или даже «сломанным», для миллионов людей стало повседневным языком общения — полноценным, выразительным и эффективным. Как так получилось и почему локальные варианты перестают быть просто «ошибками» и становятся полноценными нормами?

Брадж Качру — американский лингвист индийского происхождения, работавший в Иллинойсском университете, изучал явление под названием World Englishes (мировой английский). Он разработал своего рода модель «трёх кругов». Inner Circle (внутренний круг) — страны, где английский родной (Австралия, Новая Зеландия, Великобритания, Ирландия, англоговорящая часть Канады и Северной Африки, некоторые территории Карибских островов, где английский официальный). Outer Circle
(внешний круг) — страны, где английский используется как второй язык и имеет местную норму (в частности, Пакистан, Бангладеш, Малайзия, Танзания, ЮАР, Шри-Ланка). Expanding Circle (расширяющийся круг) — страны, где английский иностранный (например, Китай, Южная Корея, Япония, Египет, Индонезия, даже Россия).

В каждой из этих моделей происходят собственные процессы, и эти модели показывают, что варианты не случайный набор ошибок. В каждом круге можно выделить ряд закономерностей. И эти закономерности — системные, предсказуемые, они подчиняются определённым правилам, которые, в свою очередь, связаны с влиянием родных языков говорящих.

Например, синглиш (Singlish) — вариант английского, на котором говорят в Сингапуре. Этот город-государство — настоящий плавильный котёл культур и языков: официальными являются малайский, китайский (путунхуа), тамильский и английский. Синглиш возник как естественный язык общения между носителями разных языков. В нём активно используются слова из малайского («lah» — частица для смягчения или усиления, «leh» — для вопросов, «такап» — есть), китайских диалектов (например, «kiasu» — боящийся проиграть, очень напористый), тамильского. У него искажённая грамматика: часто опускаются глагол-связка «to be», артикли. Возможно использование двойного отрицания. Глаголы могут не меняться по временам («Yesterday I go market» — буквально: «Вчера я ходить магазин»). Вопросы могут строиться без глагола to be («You going there?», то есть пропуская «аге» в начале). Также отличается фонетика, у синглиша свои особенности произношения, часто под влиянием мандаринского или малайского.

Поначалу синглиш воспринимался властями как препятствие для изучения «правильного» английского и даже активно подавлялся. Однако со временем его стали признавать как неотъемлемую часть сингапурской идентичности. Этот язык эффективно работал и работает в локальном контексте и объединяет разные этнические группы. Синглиш процветает в быту, медиа и искусстве. На его примере лингвисты наблюдают за процессом, как локальный вариант постепенно становится нормой для сообщества. Особую популярность синглиш обрёл после публикации романа «Безумно богатые азиаты» Кевина Квана, где действие разворачивается в Сингапуре и персонажи часто говорят на синглише.

Другой масштабный пример — хинглиш (Hinglish), распространённый в Индии, особенно в северных штатах. Индия тоже многоязычная страна с богатой лингвистической историей, где английский остался в наследство от колониальной эпохи и используется в качестве языка межнационального общения, образования, управления.

Хинглиш не строго отдельный диалект, а скорее континуум. Он включает такие явления, как, например, смешение кодов (Code-switching), то есть происходит своего рода переключение между английским и хинди (или другими местными языками) в одном разговоре или даже предложении. «Yaar, this is too much load!» («Чувак, это слишком большая нагрузка!»). Слово «Yaar» не существует в английском, оно взято из хинди.

Кроме того, в хинглиш включаются заимствования, слова из хинди (и других языков), уже «вжившиеся» в английскую речь («chai» вместо «tea», «jugaad» для обозначения находчивого решения проблемы).
Ну и, конечно, в хинглише присутствует отклик в фонетике: структуры и звуки хинди сказываются на произношении и на грамматике английских предложений.
Хинглиш особенно распространён в городской молодёжной среде. Он звучит в повседневной речи, в Болливуде, в рекламе, в музыке. Хотя в Индии тоже не утихают дискуссии о том, не мешает ли он поддержанию высокого уровня стандартного английского, факт остаётся фактом: хинглиш — это динамично развивающаяся форма общения, которая отражает уникальную лингвистическую реальность Индии и
служит эффективным инструментом коммуникации для миллионов — чтобы проще выразиться.

Существуют филиппинский английский, южноафриканский английский, ямайский креольский, нигерийский пиджин-инглиш, также называемый найя. Правда, последний фактически стал креольским. Креольский — результат развития пиджина, который уже превратился в родной для какой-то группы населения.

«Работоспособность» этих языков проистекает из их удивительной адаптивности — они перестают быть чужим языком и становятся частью местного лингвистического ландшафта. И вот именно здесь, в этом процессе «одомашнивания» и развития (как, например, переход от пиджина к креольскому) открывается возможность наблюдать за языковой эволюцией в действии, видеть, как из «ошибок» рождаются новые правила, как язык меняется и приспосабливается. Лингвисты прослеживают путь «сращивания» и изменения языков, подобно биологам, наблюдающим, как у животного вырастают новые органы или меняется видовая форма, — нечто похожее происходит с языком, и эти варианты английского дают нам такую замечательную возможность.

Переставая быть исключительно языком колонизаторов или внешней силы, «неправильные» языки становятся маркером местной идентичности, способом отличить «своих» от «чужих». Они гибкие и позволяют выражать понятия и реалии, специфичные для данной культуры.
Изучение таких новообразований не только расширяет представления лингвистов о механизмах языковых изменений, но и заставляет по-новому взглянуть на концепции «правильности» и «нормы» в языке.

В мире, который становится всё более взаимосвязанным, разнообразие языковых форм является не препятствием, а отражением богатства человеческой культуры и адаптивности нашего главного инструмента — языка.

Эльвира ЕНИКЕЕВА, лингвист