Светлосанов Владимир. Двенадцать стихотворений

Быть непереводимым, быть неясным,
незнаменитым, некрасивым быть.
К стихам, изголодавшись, как неясыть,
как птица хищная, лететь, кружить.

 

Гурманство – сойкам с ярким опереньем.
Когтями, клювом разрывая плоть,
насытиться – и стихнуть над твореньем
с благословенья твоего, Господь.

 

                      ***
От рук – тепло, от глаз – слепая влага,
что называется в быту слезами.
А от сгоревшей жизни, знаем сами,
что остается – в дымоходе тяга.

 

От дерева останется коряга,
от берега – береговая кромка,
от предка – свет далекого потомка,
а от стихов – когда их нет – бумага.

 

                     ***
Жмут сапоги-скороходы,
дорог ковер-самолет.
Некогда штучные годы,
лучшие годы – в расход –

 

оптом – по прихоти рынка –
разом – по сходной цене.
Шапка одна невидимка
в пору приходится мне.

 

 

               МОНОСОНЕТ

 

Не принимай за чистую монету –
веселых строчек зуд прошел давно,
и мне, поверь, не грустно, не смешно,
не весело, не скучно – кануть в Лету.

 

Из кухни мне в открытое окно
был виден парк с театром оперетты.
Все изменилось. Все обречено.
Застроено. Конкретно. Смысла нету.

 

Как Чацкий, мысленно, еще по свету
ищу, еще ищу чего-то где-то.
Таких, как я, легко прищучить. Но –

 

Как видишь – это я к моносонету
клоню и жду, когда дадут карету,
стегнут коней и прогнусавят: Но-о!

 

          НОВЫЙ НОСТРАДАМУС

 

Мир готовится к войне –
и, увы, все это зримо,
это все необъяснимо,
непонятно, но и не –
снова не  –  остановимо.

 

Выживет лишь тот, кто вне
мира этого и Рима,
кто, живя на стороне,
сторонясь, проходит мимо
Рима, Иерусалима.

 

Мир готовится к весне –
ведь и это также зримо,
ясно и необходимо,
и понятно –
даже мне.

 

 

                   ТРИПТИХ

                                          Нине

                      1
Христос воскрес со снегом вместе.
Сибирь. 2000 лет спустя.
Изюминка в пасхальном тесте
не затеряется. Дитя
ждет с неподдельным изумленьем
бездоказательных чудес.
Конец недели. Воскресенье.
Снег выпал, и Христос воскрес.

 

                       2
Снег выпал, и Христос воскрес.
А мы с тобою на куличках
живем – и времени в обрез.
Как все, я думал, мы отличны
от остальных. Как мы живем?
Как все, не так, как бы хотелось.
Небесной манной и снежком
припорошило нашу зрелость.

 

                       3
Снег выпал и припорошил
кулич пасхальный мелкой крошкой.
Лишь бы тебя не пережил
я как-нибудь неосторожно.
Гора раскрашенных яиц
с утра красуется на блюде.
Христос воскрес. И падших ниц –
и даже нас – Он не осудит.

 

 

               ***
Стихи пишу во сне.
Проснусь – и забываю.
Небесной манной снег
спросонья называю.

 

Ау, стихи мои!

Как схимнику, мне снится,
что так вот, в забытьи,
день будет длиться, длиться.

 

 

                            ***
Так закручивал буковку «Д» достославный поручик,
по ходатайству бабушки в прежний вернувшийся полк.
Автуры и Аргун. –  Под Шали расшалился голубчик –
не нашла тебя пуля, чеченский не выследил волк.

 

Ты, с расстегнутым воротом в шелковой красной рубашке,
рукоятку кинжала привычно сжимаешь рукой,
написавшей «Кинжал». – Сам ты хищник в бою рукопашном –
на виду  все у тех же Самашек –  такой же весной.

 

«Генерал Галафеев! готова ль дивизия к бою?»
«Юнкер Дорохов ранен! потери, увы, высоки».
У реки Валерик вдруг решил поиграть со строкою,
чистя кивер, – и с горькой ухмылкой кивнул: пустяки!

 

Ты всю жизнь норовил к банкомету поближе да к банку.
Ты уверен, что все еще можно отсрочить платеж,
что старуху в Тарханах, вельможную, знатную бабку,
может, и не намного, но все-таки переживешь.

 

Что ж, потешься, покуда не должен ты Пиковой Даме,
пошути, погуляй, на Машук вечерком погляди,
а потом, закрутив букву «Д» в слове «Демон», в тумане,
ночью тихой, как Бог, на дорогу один выходи.

 

 

                     ***
Здесь когда-то был сарай-
караван. –  Коней поили.
Кони ржали. –  Курултай.
Куры, пыль. Кальян курили
Два поручика в тоске,
в ожиданье экипажа.
На французском языке
говорил татарин даже.
«Же ву при». – «Да запрягай,
черт возьми!» – орал поручик.
Был ли караван-сарай –
или все наврал попутчик
по пути в Бахчисарай?

 

 

                       ***
Естественная речь – ее лишь только надо
направить чуточку да чуточку прибрать.
Живая изгородь – словесная ограда –
сама вокруг тебя начнет произрастать.

 

К живым ее росткам прислушивайся. – Слушай.
Они в самом тебе. – Цитатой пошатнул
конструкцию. – Но ты, по счастью, не разрушил
ту интонацию, какую Бог вдохнул.

 

 

                  БОЛЬШАЯ МОРСКАЯ

 

Большая Морская, зеленая улица, белая.
Там некогда мне улыбалась история целая,
я ей улыбался в ответ чересчур идиллически,
с Приморского идучи, вверх, на бульвар Исторический.

 

Уже и не вспомню, платанами или каштанами
она шелестела легко над моей головой.
Большая Морская с матросиками белоштанными
не ведает, что за история вышла со мной.

 

Я вынес ее, как Вакула в мешке, на окраину,
в надежде на большее с меньшим расстаться решил.
Мне не улыбается больше Большая Морская, но
я сам виноват: уходя, оглянуться забыл.

 

 

                      ***

                                          Н.

Ты сидишь за моей спиной.
Не молчи. Говори со мной.

 

Ощущаю тебя спинным
мозгом. – Знаю, придешь на помощь.
Как мне хочется быть родным
и не быть многословным! – Помнишь,

 

как когда-то в такой же час
мы сидели. – И нету нас.

 

Нет, мы есть. Мы на двух концах
бесконечной земли, единой.
Я не вижу – на том – лица
твоего, но –  как ты – лишь спину.

 

Не молчи. Говори со мной.
Вот такой разговор ночной.