В историю вписаны многие деяния Нансена: беспримерный его дрейф на вмерзшим в лед у Новосибирских островов осенью 1893 г. судне «Фрам», последующее путешествие через всю Сибирь, завершившееся написанием книги «В страну будущего», его помощь военнопленным Первой мировой войны, «нансеновские паспорта» — введенные Лигой Наций временные удостоверения личности, оказавшиеся спасительными в 1920—1921 гг. для сотен тысяч беженцев в Европе. Исключительна его роль в организации международной помощи голодающим Поволжья в 1921 г. и пострадавшей от геноцида 1915—1916 гг. Армении. Но и в годы, когда он, казалось бы, целиком погружался в общественную деятельность, его не оставляла мысль о продолжении научных работ в Арктике.

Когда в 1924 г. в Берлине было образовано международное общество по исследованию Арктики с помощью воздушного корабля, его президентом единодушно избрали Нансена. Организация высадки группы на Северный полюс с использованием дирижабля обсуждалась на заседаниях этого общества в Берлине в 1926 г. и в Ленинграде в 1928 г. К участию в экспедиции привлекли советских полярных исследователей. Для сбора необходимых средств Нансен совершил поездку с лекциями по городам США и Канады. К полету готовился переданный правительством Германии дирижабль «Граф Цеппелин» LZ-127. Но 13 мая 1930 г. Фритьоф Нансен ушел из жизни, и первоначальный план реализовать не удалось. Однако его мысль об организации исследовательской станции на Северном полюсе получила воплощение в 1937 г., когда там была высажена четверка советских полярников во главе с Иваном Папаниным (впоследствии доктор географических наук, начальник Отдела морских экспедиционных работ АН СССР). Последняя мечта норвежского первопроходца была воплощена именно в нашей стране — с ней его связывали теплые отношения на протяжении десятилетий.

Известны дружеские отношения Нансена с русскими полярными исследователями бароном Эдуардом Толлем, адмиралом Степаном Макаровым, а также с «патриархом русской географии» Петром Семеновым-Тян-Шанским (почетный член Петербургской АН с 1873 г.). Духовно близок ему был революционер и ученый-энциклопедист, знаток оледенения в Сибири и Скандинавии, автор проекта изучения наших северных морей Петр Кропоткин - он первый поведал миру о научных результатах экспедиции на «Фраме».

Родился Фритьоф Балдур Нансен 10 октября 1861 г. в семье адвоката, в усадьбе, принадлежавшей его матери (баронессы), неподалеку от Христиании (ныне Осло). От отца сын унаследовал упорство в достижении целей, усидчивость и трудолюбие. Мать также прививала ему лучшие качества, большое внимание уделяя и физическому воспитанию. Он с раннего детства полюбил коньки и лыжи, участвовал в соревнованиях и 12 раз становился чемпионом Норвегии.

Фритьофу едва исполнилось двадцать лет, когда он, избравший после окончания школы профессию зоолога, устроился практикантом на зверобойное судно «Викинг», отправлявшееся в плавание в Северный Ледовитый океан. Первое знакомство с Арктикой, ее морями, птичьими базарами на отвесных скалах, ледниками, рождающими айсберги, произвело сильнейшее впечатление на юношу, только что выдержавшего вступительные экзамены в университет.

Но главное, что его поразило у берегов Гренландии, - стволы сибирских лиственниц, принесенных течением из далекой Сибири. Возможно, уже тогда родилась смелая идея Нансена, воплощением которой стало невероятное плавание через Ледовитый океан совместно с дрейфующим льдом. Как и в случае с любой другой гениальной идеей, в нее никто из умудренных опытом мореплавателей не мог поверить, называя «безумной» и «самоубийственной». Но пройдет чуть более десяти лет, и Нансен начнет строительство в будущем знаменитого корабля «Фрама». А пока, преодолев приступ морской болезни, которой оказался подвержен, он участвовал в охоте на тюленей, в самом разгаре которой «Викинг» вмерз в лед и дрейфовал на протяжении целого месяца. Выполняя все необходимые работы по судну, Нансен не забывал и о научных наблюдениях. На поверхности дрейфующих льдов он обнаружил скопления микроводорослей. Среди них присутствовали виды, характерные для морей Восточной Сибири, что явилось еще одним подтверждением гипотезы о дрейфе арктического морского льда с востока на запад.

По возвращении из плавания молодого зоолога приняли препаратором в музей города Бергена, где он увлеченно занимался гистологией простейших организмов, в особенности их нервной тканью. По этой теме он опубликовал ряд работ, в том числе монографию «Структура и связь гистологических элементов с центральной нервной системой», высоко оцененную специалистами. А вот докторскую диссертацию он защищал уже во время подготовки к экспедиции по пересечению Гренландии. Именно тогда он решительно поменял направление своей деятельности — кропотливый исследователь микромира стал отважным искателем новых путей в экстремальных условиях.

В 1870 г. Гренландию попытался пересечь шведский полярный исследователь Адольф Норденшельд. Он отправился с западного побережья, но вынужден был туда и вернуться. Нансен же, применив принцип «сжигания кораблей», которому следовал и в дальнейшем, начал путь с труднодоступного для судов ненаселенного восточного берега Гренландии — возвращаться было бы губительно. После этого перехода Нансен стал национальным героем страны, боровшейся тогда за независимость, т.е. за расторжение унии со Швецией. Своего рода символом этой борьбы должно было стать и пересечение Северного Ледовитого океана вместе с дрейфующими льдами.

 

 

Для сложнейшего плавания требовалось очень прочное судно. Оно было построено так, чтобы окружившие его со всех сторон льды, вместо того, чтобы раздавить, вытолкнули бы его невредимым на свою поверхность. Конечно, риск был велик, но в том-то и заключалась характерная черта отважного норвежца, что, рискуя, он всегда побеждал обстоятельства, как бы неблагоприятно они ни складывались.
Имя кораблю дала жена Нансена — камерная певица Эва Саре. Впрочем, «фрам» (в переводе с норвежского значит «вперед») было самым любимым словом самого Фритьофа. Когда он сделал Эве предложение, он тут же добавил: «Но я должен отправиться на Северный полюс». Ей было нелегко, и все же она без колебаний согласилась с ним, ждала его возвращения долгих три года, не имея никаких сведений о муже. Не случайно посвящение в книге об экспедиции «Фрам» в полярном море» звучит так: «Той, что имела мужество ждать». Конечно, и сам Нансен был очень волевым человеком, иначе ему не удалось бы сделать все, что он совершил. Но неверно было бы считать его исключительно человеком воли, как это следует из названия книги норвежского писателя Пера Эгиля Хегге «Фритьоф Нансен. Одна только воля». Он выделялся гуманностью, глубокой человечностью, даром любви.

Экспедиция на «Фраме» (1893-1896 гг.) в значительной своей части прошла вдоль северных окраин России и по ее полярным акваториям. Русские ученые проявили к ней живейший интерес. Доклад Нансена в Лондонском географическом обществе о готовившемся плавании был направлен по дипломатическим каналам адмиралу Степану Макарову. В отличие от британских географов, он высоко оценил «безумную идею» ледового дрейфа к полюсу и предложил сформировать вспомогательные экспедиции, а также склад провизии на Земле Франца-Иосифа. Об этом он написал в письме Нансену, приложив свои данные о температуре воды на востоке Северного Ледовитого океана. Ответ со словами благодарности не замедлил себя ждать. Большую помощь в подготовке норвежской экспедиции оказал Эдуард Толль, организовавший доставку упряжки ездовых собак (40 восточно-сибирских лаек) к месту стоянки «Фрама» в Хабарове, а также два склада продовольствия на Новосибирских островах.

24 июня 1893 г. «Фрам» с экипажем из 13 человек на борту под командованием капитана Отто Свердрупа покинул норвежский порт Вардё, где были устроены торжественные проводы, и вышел в открытое море. Дальнейший его путь прошел, как уже сказано, вдоль берегов русских полярных морей. В начале пролива Югорского Шара зашли в порт Хабарово, где закончили загрузку корабельного трюма углем и приняли на борт упряжку сибирских ездовых собак, которую Нансен лично проверил, сделав несколько пробных ездок. Отправлены на материк последние письма; в конверт, адресованный жене Эве, оставленной с только что родившейся дочерью Лив, он вложил букетик засушенных цветов из русской тундры...

Карское море встретило сплоченным льдом, но дрейф начинать было еще рано, и шхуна двигалась по прибрежным разводьям. Подходя к суше, выходили на берег, и на карте русских полярных морей появлялись норвежские названия: открыты были новые острова, один из которых назван именем капитана Свердрупа, другой — предпринимателя Акселя Хейберга, одна из бухт получила имя строителя «Фрама» Колина Арчера. Высадившись на низменном берегу полуострова Ямал, изучили его. «Какая это пустынная, унылая страна!» — заключил Нансен. Лавируя между кромкой льда и множеством расположенных вдоль побережья Таймыра островов, «Фрам» неуклонно двигался на север. Исследователь отмечал следы древнего оледенения. Карты не всегда позволяли правильно ориентироваться в хаосе небольших островов, бухт, проливов, и часто он обращался к самой первой из них, созданной еще в XVIII в. русским мореходом Харитоном Лаптевым. «Наши наблюдения полностью согласуются с картой Лаптева», - замечает Нансен.

Обогнув полуостров Таймыр, направились к мысу Челюскина. Когда достигли этой северной оконечности Евразии, Нансен записал в дневнике: «...в четыре часа утра взвились на мачтах флаги, наши пушки прогрохотали над морем салютом. Тут взошло солнце, и в тот же миг показался тролль Челюскин, под чарами которого так долго томились наши души... По такому поводу полагалось произнести торжественную речь... Я же поднял бокал, и моя речь получилась такая: «Ваше здоровье, ребята, поздравляю с Челюскиным!»... Сильно хочется сойти на берег, но на это нет времени».

«Фрам» шел прямо на север, к Новосибирским островам, к востоку от которых советовал начать дрейф Толль. Наступила полярная ночь. И с ней началась зимовка во льдах, без какой-либо связи с родиной и всем миром. Корабль находился как бы в другом измерении, там, где еще не доводилось бывать человеку. Поэтому научным наблюдениям, в большом объеме организованным Нансеном, не было цены.
Судно не раз оказывалось в опаснейших ситуациях. Уже в октябре 1893 г. норвежцы столкнулись с грозным явлением торошения льда. Обычное судно неминуемо было бы раздавлено, но «Фрам» благодаря своей яйцевидной форме выдержал. Очень долго корабль не выходил на генеральное направление дрейфа — возникало опасение, что он попал в замкнутую циркуляцию Восточно-Сибирского моря, в коварную ледовую ловушку. Однако внезапно поднявшийся ветер изменил ситуацию: «Фрам» быстро понесся на север и скоро оказался на 87° с.ш. Потом дрейф замедлился, да так, что за пять месяцев корабль продвинулся к северу всего на один градус широты.

Нансен писал: «Подобный дрейф во льдах вырабатывает одну добродетель — терпение. Вся наша экспедиция была, по существу, одной долгой школой выработки этого полезного качества». Наградой за него была ни с чем не сравнимая радость научных открытий, которых удалось сделать немало. Вопреки господствовавшему мнению, оказалось: центральная часть Северного Ледовитого океана, как показали измерения, представляет собой не мелководное море, а глубоководную впадину. Были изучены закономерности ледового дрейфа. В толще океана обнаружен глубинный слой теплой атлантической воды - свидетельство того, что воды Гольфстрима проникают далеко на восток. Исследованы условия погоды в Центральной Арктике. Установлено существование в высоких широтах разнообразных проявлений жизни. Но Нансену всего этого было мало. Он стремился к максимуму.

Когда стало ясно, что путь дрейфа корабля, вопреки надеждам, пройдет южнее Северного полюса, руководитель экспедиции решает достичь его на лыжах. Находясь от полюса в шести градусах широты, он покидает продолжающий дрейфовать «Фрам» и выходит вдвоем с Ялмаром Юхансеном в поход к Северному полюсу — на лыжах, с собачьими упряжками.

 

 

Достигнув широты 86°, 5 апреля 1895 г. они повернули назад, к ближайшему архипелагу — Земле Франца-Иосифа. За первую неделю путешественники прошли по снежной равнине 120 км, но потом снова появились гряды торосов, через которые сани с грузом приходилось перетаскивать, и полыньи — их обходили или переплывали в каяках.

Четыре месяца провели эти два человека среди бесконечного ледяного хаоса. Только 24 июля Нансен записал в дневнике: «Наконец свершилось великое чудо, то, чему мы почти перестали верить! Земля! Земля! После почти двух лет мы снова видим на краю горизонта нечто вздымающееся над этой вечно белой линией». Прошло еще полмесяца, прежде чем удалось ее разглядеть вблизи. Первые замеченные острова названы Нансеном Белой Землей, одному из них он присвоил имя жены, другому — дочери Лив.
Но еще целую неделю пришлось добираться до суши, прыгая со льдины на льдину. И вот наконец твердая земля. «Невозможно высказать словами, что мы почувствовали, когда... обнаружили в укромном месте среди камней мох и цветы - чудесные большие маки и камнеломки».

Долгое время они не могли понять, на какую именно сушу вышли: на Землю Франца-Иосифа или Шпицберген. Вероятность встретить людей на первом полярном архипелаге им казалась равной нулю, на втором — чуть больше. Однако в любом случае приближение морозов заставило остановиться на зимовку, выбрав наиболее удобное для нее место. С заготовкой продовольствия не было проблем — вокруг в изобилии белые медведи и моржи. Тесную, похожую на берлогу хижину построили из камней, щели между ними затыкали щебнем, мхом и лишайником. Вместо крыши натянули на каменные стены моржовые шкуры. Рядом построили другую, более просторную хижину, посередине которой Нансен мог даже стоять во весь свой немалый рост. В углу устроили небольшой очаг. Трубу над ним соорудили изо льда и снега, заслонку — из медвежьей шкуры. Обогревали и освещали жилище жировыми лампами, в которых постоянно горел медвежий жир.

Жизнь их состояла из приготовления пищи, сна и наблюдений за погодой. Угнетало отсутствие книг и условий для ведения записей: их невозможно было сохранять чистыми и разборчивыми. «В сущности сама пустота дневника дает представление о нашей жизни за девять месяцев зимовки», — заметил Нансен. Когда впоследствии его спросили о том, как же они выдержали, он, как вспоминала его дочь Лив,  «...по привычке пожал печами и с улыбкой ответил: «Да, знаете, пожалуй, было скучновато». На самом деле трудно и представить, как пережили они эти тяжелейшие 9 месяцев после четырехмесячного похода по дрейфующим льдам, когда перспектива возвращения на родину существовала лишь в неясных надеждах. Как только завершилась полярная ночь, стали готовиться к продолжению пути на юг. Никак не рассчитывая встретить людей на необитаемой Земле Франца-Иосифа, собирались плыть на каяках до Шпицбергена, на что мог бы потребоваться еще год. Но были готовы и к этому. 19 мая они покинули зимовочную хижину, а спустя почти месяц произошло нечто совершенно невероятное...

17 июня Фритьоф Нансен, выбравшись из палатки, вскарабкался на соседний торос, чтобы обозреть окрестности. В гуле криков кайр он услышал лай собак, а потом увидел явные собачьи следы на песке и услышал человеческий голос...

Этот счастливый случай предвидеть было невозможно: на южной оконечности Земли Франца-Иосифа, мысе Флора, куда добрались Нансен и Юхансен, произошла невероятная встреча с английской экспедицией Фредерика Джексона, второй год работавшей на архипелаге.
Это было спасение, и спасителем оказался тот самый Джексон, который хотел участвовать в нансеновской экспедиции, но не был принят только потому что предприятие в пору борьбы за независимость Норвегии замышлялось как исключительно национальное.

 

 

Команду «Фрама» с восторгом встречала столица Норвегии. Из России с приветствиями специально приехал для участия в торжествах в качестве представителя Русского географического общества барон Эдуард Толль.

Первым откликнулся на возвращение Нансена и результаты его наблюдений в центральной части Полярного бассейна русский естествоиспытатель Петр Кропоткин, живший в то время в Англии как политэмигрант. Он опубликовал в научном журнале «Nature» две статьи, посвященные этим исследованиям.

Через два года Нансена торжественно встречали в Санкт-Петербурге. Он собирался приехать сюда еще летом 1897 г., когда там открылся Международный геологический конгресс, но семейные обстоятельства заставили его отложить поездку, о чем он сожалел и писал президенту Академии наук Александру Карпинскому: «... мне очень хотелось бы завязать личное знакомство с русским ученым миром». И это пожелание сбылось в 1898 г. Специально в честь знаменитого полярного исследователя было созвано собрание Русского географического общества. На нем Петр Семенов-Тян-Шанский сказал, обращаясь к гостю: «Доктор Нансен до своего приезда видел только холодные и негостеприимные северные побережья России, пусть же сегодня смелый путешественник примет горячий привет страны, так широко охватившей исследованные им пространства полярного океана». Правительством России Нансен был награжден орденом Станислава 1-й степени и орденом Святой Анны 2-й степени, ему также вручили высшую награду Географического общества — Большую золотую (Константиновскую) медаль, он был избран иностранным почетным членом Петербургской АН.

«Петербургская газета» 16 апреля 1898 г. так писала о пребывании Нансена в российской столице: « Всякий хотел подойти поближе к знаменитому путешественнику, пожать ему руку, что-то сказать... Публика чествовала Нансена так же, как если бы он был коренной русский человек».

Состоялась еще одна встреча российских географов с Нансеном, на которой обсуждались варианты возможного достижения Северного полюса. Проект похода на полюс ледокола «Ермак» предложил адмирал Степан Макаров, поддержанный всемирно известным химиком Дмитрием Менделеевым* (член-корреспондент Петербургской АН с 1876 г.). О своем плане экспедиции для поиска легендарной Земли Санникова к востоку от Новосибирских островов рассказал Эдуард Толль. Позднее по совету Нансена он купил в Норвегии китобойный барк, переоборудовал его на одной из местных верфей для ледового плавания. В 1900 г., отправившись в путь, «Заря» (так назвали барк) заходила в Норвегию, и Нансен передал своему русскому другу материалы плавания «Фрама» и лыжи, сделанные по своей модели.
Переписка русских ученых с норвежским коллегой продолжалась на протяжении многих лет. В ней происходил обмен научными данными и идеями. Исключительно дружеский характер имели отношения великого норвежца и первой русской женщины-профессора, выдающегося математика Софьи Ковалевской (член корреспондент Петербургской АН с 1889 г.).